солидную порцию и откинулся в кресле, закинув ноги на стол.
– Сегодня мне снился сон, – начала Клара. – Необычный. Как будто посетило меня какое-то странное существо. Похожее на черта. И как будто оно хочет меня напугать. Я в своей квартире. В которой жила в детстве. Ну… до детдома. Радио играет. Темно. Существо стоит ко мне спиной возле подоконника. В окно смотрит. А потом разворачивается и скользит ко мне. Бесшумно. Близко. И за окном такая же гроза, как сегодня. И молнии освещают всю комнату, а существо все равно не разглядеть. И я ему говорю: «Возьми меня с собой, чертик, забери». И – просыпаюсь… И так мне не по себе сегодня. К чему бы это?
– Ну сон не грех, Клара. – Владыка, казалось, побледнел и сменил зычный бас на тихий говор. – Мало ли что приснится. Лично я не верю во всякие одержимости и прочие экзорцизмы. Тебе бы к психологу. Ты хорошая девка. Не надо тебе религии. Да и почему какой-то сон тебя так беспокоит?
– Да дело в том, что я уже видела такой же сон в детстве. И я уверена, что это не сон был, а взаправду…
Клара замялась, взяла паузу. Начала часто-часто моргать, отвернулась и поднесла ко рту кулак. И застыла. Потом начала обеими руками обмахивать лицо. Милостивый Боже, да она сейчас расплачется! Но нет – взяла себя в руки, встала и скинула с себя кофту, пробормотав: «Жарко что-то».
Из рукава футболки выползала, извиваясь по предплечью, змея – мастерская и о-о-очень натуралистичная татуировка. Владыка не мог отвести взгляд от нее. Не только из-за ошеломляющей визуальной безупречности, но и из-за крохотных, едва заметных, вписанных в чешую штрихов, образующих знакомые инициалы: «E. U.».
– Экая у тебя татуировка занятная, мирянка, – почти шепотом сказал Пистолетов. – Эт где такие бьют нынче?
– Это мой лучший друг нанес, – ответила Клара. – Женя Ульский, большой мастер. Мы с ним по переписке познакомились, еще когда я в Германии жила. А тут он меня приютил. Скучаю по нему. Я его звала с собой в Обитель, а он мне говорит: как я без руки-то буду людей татуировать… Чипированный он. И будто на прощание сделал мне эту змейку-талисман. Сказал, что я когда-нибудь пойму… Не выходит на связь. Надеюсь, у него все хорошо.
– Так что там, говоришь: сон, не сон… – Владыка, до этого смаковавший коньяк мелкими глотками, опрокинул в себя целый кубок и крякнул.
– Ах да. Не сон! Клянусь – не сон был! Детство у меня, батюшка, несладкое было. Не то чтобы родители прямо плохие или неблагополучные. Не совсем уж бедно жили, как все. Меня не били, ни чего похуже. Нет! Я детей-то насмотрелась в жизни, уж поверьте, есть такие случаи, что потом плачешь три дня. Но кто-то плачет от того, что есть нечего, а кто-то – что игрушка не того цвета. И видит Бог, обе беды этих по горечи-то одинаковы, такова уж природа человеческая. Субъективная и эмоциональная.
– Не знаю, а я люблю прихожан успокаивать на этом, подлавливать: придет ко мне человек, а я ему говорю, де, есть на свете люди без ног – и ничего, Олимпиады берут. А ты раскис как нюня. Помогает обычно. Но если подумать, то правда твоя, Клара Олеговна.
– Ну вот начали родители сильно ругаться, регулярно. Мне шесть было. И я просто сгорала от какого-то чувства вины. Мама ругала папу, а мне почему-то хотелось его защитить, а я не могла. И в одну из ночей я было заснула под их очередной скандал. В слезах вся, даже голова болела невыносимо. И проснулась среди ночи. За окном – фиолетовые тучи. Я села на кровати и… Дальше все было, как во сне этом. И когда я с тем существом заговорила – а я ведь совсем его не испугалась, правда была готова пойти с ним хоть куда, – оно тут же исчезло. Это наяву было. Я сейчас вот взрослая. Официально вменяемая. И я говорю – было наяву это!
– Ну, может, и было, не мне судить…
– Именно! А вокруг все, казалось, только и хотели судить: я родителям рассказала – а через день меня забрали в интернат для душевнобольных. Это его я детдомом называю, потому что стыдно. Потому что родители, которые с каким-то облегчением меня отдали туда, для меня перестали существовать. Да и, видимо, я для них тоже – домой я так и не вернулась. Никогда.
– Ты дома, – сказал Владыка. – Запомни, теперь у тебя есть братья, сестры, я.
Клара разрыдалась в голос.
Стало ли ей легче? Вряд ли. Было бы очень самоуверенно полагать, что человек, который всю жизнь держал это в себе, отпустит вдруг все в одном искупительном плаче или проникновенном разговоре. Владыке вспомнился почему-то недавний репортаж Матвея Карпова по телевизору. Про людей, которые взяли себе моду стоять на гвоздях. Они вставали на доску с гвоздями и спустя какое-то время начинали реветь, вопить. Вот к кому надо экзорцистов приглашать. Шарлатаны. И еще потом в интервью говорили, что они аж весь негатив и все плохое из себя выпустили, чувствуют себя обновленными, очищенными и просветленными. Враки – видели бы они негатив настоящий, что творится на улицах иногда, какие убогие люди бывают и раздавленные. Пистолетов столько всего повидал – гвоздем не выпустишь. Да и Клара тоже. Хотя Клара вот верит, что у этих чудиков горе и эмоции именно такие, как они сами считают. Но как же, черт возьми, трудно поверить этим холеным ребятам, у которых есть деньги на гуру с доской и гвоздями. Которые едут на машине, чтобы постоять на этом всем. Которые сегодня поели, а теперь стоят перед камерой, стриженные, в нормальной одежде. И говорят, как же им было трудно, а теперь вдруг стало легко. Ну хоть гвозди им вбивали бы в ладони, что ли, – чтобы они орали по-настоящему. И орали… И орали…
За мыслями Владыка не сразу понял, что и в самом деле из-за окна доносится ужасающий вопль. Очень громкий, прямо на всю общину. Будто зверь какой кричит.
Клара застыла.
– Из госпиталя, кажется! – наконец произнесла она.
– Да. Беги разузнай, что там стряслось.
– Так что мне делать с моим кошмаром?
– Я бы тебе на гвоздях порекомендовал постоять – знаешь, такое лечение модное нынче есть? А лучше – молитвы почитай. Любые, но долго. Полегчает, если поверишь. Что еще поп может посоветовать? – нервно хохотнул Владыка.
Клара умчалась.
Надо выяснить, что же случилось. Пистолетов взял телефон, чтобы