«Вот здесь они и водят хороводы.»
Они были на высоком берегу реки. Темнела вода под обрывом, а над ними – серое плоское небо. Ни звезд, ни луны. Ночь?
– Я запалю костер. А ты расплети косы. Так.
Она выкресала огонь, нагнулась над хворостом. Сквозь опущенные ресницы наблюдала за Линеттой. До сих пор она держала себя хорошо, даже отлично. Но Карен различала в ней скрываемую неуверенность. Это так. Иначе она не заговорила бы. Ведь я – все-таки – для нее не более, чем служанка. Но она знает, что служу я не ей.
Пламя лизало трещавшие ветки. Хорошее, доброе, чистое пламя. В такую ночь травы бы собирать, а не глупостями заниматься. Но это я могла делать, когда была на свободе. И сегодня я могла бы обрести свободу. Мы ушли далеко от крепости… никто не шел за нами… разве она мне помешает?
Нет. Она усмехнулась. Кто победил демонов в своей душе, не испугается их в воздухе. А теперь займемся тем, для чего пришли.
Встав на колени, Карен расстегнула сумку и стала вынимать из нее пучки засушенных трав. Ромашка… болотная мята… рута… тимьян… а главное – полынь. Все это она побросала в огонь. Губы ее шевелились, и Линетте казалось, что ведьма читает свою колдовскую молитву – «Отче наш» навыворот. Над костром попалил, кренясь, густой и горький дым.
– Ветер с востока, – сказала Карен, – это хорошо.
Она вынула из сумки ореховый прут и начертила круг на песке. Костер был в середине круга. Отступила.
– Теперь слушай меня.
Они стояли друг против друга, разделенные костром. За огненной преградой – глаза ведьмы, как темная вода.
– Скажи, ради чего ты пришла сюда.
– Чтобы исполнилось мое желание.
– Назови свое желание.
– Я хочу, чтобы Торгерн вернулся.
– Готова ли ты призвать его?
– Да.
Будничным голосом Карен сообщила: – Разденься донага и, босая, трижды обойди костер, но не выходя за круг, что я начертила. Идти нужно по ходу солнца. Затем встань так, чтобы дым омывал тебя с ног до головы, и мысленно призывай того, о ком думаешь. В этот миг он также будет думать о тебе. Вот все, что нужно.
После чего села на землю и подперла щеку кулаком. Самый тон ее, сухой и педантичный, как бы заранее исключал возможность оскорбления, но кто их знает, этих… Линетта молчала.
«События в сией главе подошли к повороту. Либо она сейчас повернется и уйдет, либо…»
Линетта бросила плащ на землю. Она сделала все, что ей велели. Карен не смотрела на нее. То есть она видела, но словно побоку. За годы знахарства она навидалась голых человеческих тел – мужских, женских, детских, старческих, живых и мертвых. Были среди них на редкость безобразные, были прекрасные. Возможно, тело Линетты было самым прекрасным из них, но смотреть на него Карен было неинтересно. Важно само действие.
Выйдя из дымового столба, Линетта не спешила одеваться, хотя было довольно свежо. Что она – знает, что хороша и хочет покрасоваться? Карен улыбнулась ей ободряюще, но в ответ получила взгляд мрачный, пожалуй, даже яростный.
– А сейчас ты сделаешь то же самое!
Вот как? Ну, конечно, оскорбление было, а паче того – унижение. Благородная кровь, Господи Боже мой!
– Ты этого требуешь?
– Да! Требую!
«Ты хочешь отомстить? Очень хорошо, прекрасно! Я красавица – ты уродина, унизься предо мной! О, бедные, другого языка вы не знаете и не хотите знать… унижать, либо унижаться.»
– Я говорила тебе, что магия опасна. – Линетта продолжала упорно смотреть на нее. – И если ворожбе помешают, могут возникнуть последствия, которых никто не предскажет.
Все тот же яростный взгляд.
– И все-таки ты этого хочешь.
– Да. Исполняй!
– Ну, что ж…
Она легко выступила из упавшего платья. По кругу ходить не стала, а сразу подошла к костру. Ведь ты этого хотела – обозреть меня? Во всей красе… о, бедная. Ты и не знаешь, зачем ты это сделала.
Такого Линетта не ожидала. Плоская грудь, неразвитые бедра, ноги, как палки, длинные руки с отчетливо читаемыми линиями мускулов – об этом она могла догадаться, это она и увидела. Но это тело вдобавок словно когда-то пропустили через мельничные жернова. На ребрах, выступающих над впалым животом – следы переломов. И шрамы, шрамы, шрамы – толстые белые змеи, хвосты которых сплелись клубком на животе. Все, как бы изгоняющее мысль о любви, деторождении, обо всем, что от века предписано женскому естеству. И то, что она стала тягаться с подобным безобразием, каким-то образом унижало ее, Линетту, а не ведьму, унижало страшно. Она подняла глаза, ища торжествующей улыбки в лице колдуньи. Ее не было, но она должна, должна была быть! Может быть, во взгляде…
Не в силах больше выносить этого издевательства, Линетта разрыдалась. Одной рукой она закрывала лицо, другой тщетно пыталась нащупать свое платье. Голый, беззащитный, плачущий комок плоти на голой проклятой земле. Карен перебросила ей одежду, которую ослепшая от слез Линетта никак не могла найти, и оделась сама.
Немного постояла над своим костром, оценивая результаты. Разумеется, Линетта с самого начала рассудком не считала Карен своей соперницей. Но подсознательно, каким-то женским чутьем… Теперь эта догадка убита. Она убедилась, кто я. Все к лучшему. А теперь пора возвращаться, пока нас не принялись искать. Кончается ночь ворожбы.
Костер она забросала песком. Линетта всхлипывала, уткнувшись лицом в колени. Убедившись, что потух последний уголек, Карен обернулась к ней.
– Идем. Нам пора.
И зашагала по направлению к крепости. Линетта покорно последовала за ней. Карен шла, не торопясь, время от времени нагибаясь, чтобы рассмотреть ту или иную травинку, а то и сорвать – теперь она могла себе это позволить. И все же Линетта отставала. Она оставила на берегу свои башмаки, а идти босиком с непривычки ей было больно и колко.
Они спустились в долину, являвшую тягостное зрелище отошедшего праздника. На вытоптанной сотнями ног земле – черные круги выгоревших костров. Многие еще дымились, и дым, дым, дым затенял рассветную долину в это утро. Раздавленные венки, россыпи углей, и кое-где – распластанные на земле тела тех, кого свалила усталость, вино, а, может, и удар ножа. Сейчас все они неотличимы друг от друга. Спят. Храп, стоны, и еще где-то поблизости, за пеленой дыма женский голос выводит монотонно и надрывно:
Как я песню пела – Голос сорвала. Как душа болела – Не заживала.
Как звезда скатилась – Слезой умылась. Что из глаз сокрылось – Не позабылось.
Птица прилетела И улетела. Как душа болела. Душа болела.
Голос захлебнулся, словно задушенный дымом, и смолк.
Этот дым, горький его запах пропитал все – платье, плащ, волосы. Он напоминает о сгоревших домах, о пепелищах посреди города, о разрушенных стенах, обо всем, что осталось позади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});