Читать интересную книгу Окончательный диагноз - Артур Хейли

– Мы и так потеряли много времени. У ребенка ярко выраженная анемия, и обменное переливание крови в таких случаях всегда оправданно.

– Кстати, доктор, – заметила дежурная сестра, – вы не забыли, что пуповина у ребенка коротко отрезана?

– Да, благодарю, я помню об этом. – И по привычке пояснил стажеру:

– Когда мы знаем, что новорожденному предстоит переливание крови, мы оставляем пуповину определенной длины. В данном случае мы, к сожалению, этого не сделали.

– Как вы будете делать переливание? – Стажер был пытливым юнцом и вникал во все детали.

– Я произведу надрез над пупочной веной под местной анестезией. Кровь подогрета? – спросил он сестру. – Очень важно, чтобы температура переливаемой крови соответствовала температуре тела, иначе возрастает опасность шока.

Дорнбергер в глубине души понимал, что говорит все это скорее для собственного успокоения, чем для просвещения стажера. Это отвлекало от тягостных мыслей. Для Дорнбергера теперь уже не имело значения, кто виноват. Сейчас он отвечает за жизнь ребенка. Но странная апатия вдруг охватила его, и Дорнбергер прикрыл глаза, почувствовав неприятную слабость. Что это? Головокружение? Это длилось всего лишь секунды, но когда акушер посмотрел на свои руки, они дрожали.

В операционную ввезли инкубатор с ребенком.

– Вам плохо, доктор? – услышал он, словно издалека, встревоженный голос врача-стажера.

Ему хотелось сказать: «Нет». Незачем рассказывать о том, что он почувствовал несколько минут назад. Но старый врач вдруг вспомнил свое решение – уйти с поста при первых признаках немощи и слабости. Не настало ли это время именно сейчас? Руки все еще дрожали.

– Да, – наконец с усилием произнес он. – Я, кажется, не совсем здоров. Пусть кто-нибудь позовет доктора О'Доннела. Скажите ему, что я не могу оперировать.

В эту минуту старый акушер Чарльз Дорнбергер мысленно и фактически сам дал себе отставку.

***

Трубку зазвонившего телефона снял доктор Пирсон. Поблагодарив говорившего, он попросил телефонистку немедленно соединить его с доктором Дорнбергером.

– У ребенка резус-конфликт, эритробластоз, – коротко сказал он и положил трубку.

Доктор О'Доннел, только сегодня вернувшийся из Нью-Йорка, направлялся в отделение неврологии на консультацию, когда по внутреннему радио услышал вызов. Его требовали в операционную родильного отделения. Он поднялся на лифте на четвертый этаж.

Слушая докладывавшего ему Дорнбергера, он уже тщательно, как это умеют делать хирурги, мыл руки.

Потребовалось не так много времени, чтобы понять, зачем его вызвали в операционную. Не драматизируя события, но ничего и не скрывая, старый акушер рассказал О'Доннелу все.

О'Доннел едва скрыл, как потрясло его все услышанное. Невежество и небрежность, за которые он тоже отвечает, могли стоить жизни невинному младенцу. «Надо было давно уволить Джо Пирсона, – думал он, – но я не сделал этого, откладывал со дня на день, играл в политику, убеждал себя, что действую разумно, а на самом деле я просто предавал интересы медицины».

Он взял протянутое стерильное полотенце, вытер руки и дал надеть на них перчатки.

– Ну что ж, можно начинать, – сказал он Дорнбергеру. Крохотное существо, вынутое из инкубатора, лежало на подогретом операционном столе.

Окруженный врачами-стажерами, сестрами и практикантками, О'Доннел начал операцию, привычно объясняя свои действия. Таких операций он провел немало, и движения его были точны и уверенны, голос ровен и бесстрастен. Он работал и он учил.

– Полное замещение крови, как вы, должно быть, знаете, – О'Доннел окинул быстрым взглядом сестер-практиканток, – это, в сущности, процесс медленного сцеживания крови пациента и одновременной замены ее кровью донора. При условии полной совместимости групп крови. Процедура повторяется многократно равными дозами, пока кровь больного, содержащая антитела, не будет замещена свежей кровью донора.

Операционная сестра перевернула бутыль с кровью, закрепленную на подвижной подставке над операционным столом.

О'Доннел взглянул на лицо младенца и с удивлением подумал, что оно отнюдь не безобразно, как это часто бывает у недоношенных детей. Малыш, пожалуй, был хорошеньким. Мысли на секунду отвлеклись – как несправедливо, что все обращено против него, такого слабого и беззащитного.

Минут через двадцать тельце ребенка затрепетало, и он неожиданно подал голос. Это был слабый, беспомощный писк, скорее вздох, но это уже был признак жизни, и глаза присутствующих радостно потеплели – в них появилась надежда.

Но О'Доннел лучше других знал, какой обманчивой бывает надежда. И все же, не удержавшись, сказал Дорнбергеру:

– Похоже, что он сердится на нас. А это уже хорошо.

– Может быть, немного глюконата кальция? – с надеждой предложил старый акушер.

О'Доннел почувствовал, как разрядилась напряженная обстановка в операционной. «Может, мы все же вытащим малыша». Он помнил еще более невероятные случаи из своей практики. Возможности медицины, в сущности, неисчерпаемы, надо только понять это.

– Продолжаем. – Постепенно, по десять миллилитров, сцеживал он кровь ребенка, заменяя ее другой. Десять, десять, еще десять…

– Температура падает, доктор, – вдруг встревоженно сказала сестра.

– Проверьте венозное давление, – распорядился О'Доннел.

– Слишком низкое.

– Ухудшилось дыхание. Изменился цвет лица.

– Пульс?

– Пульс падает!

– Кислород!

– Температура падает!

– Дыхание?

– Он перестал дышать!

О'Доннел схватил стетоскоп и услышал слабые, еле различимые удары сердца.

– Корамин! – отрывисто сказал он. – Укол в сердце – это единственный шанс!

***

Беспокойство Дэвида Коулмена возрастало. После звонка из университетской больницы они с Пирсоном попытались заняться просмотром хирургических отчетов, но работа не шла. Мысли обоих врачей были далеко отсюда – в маленькой операционной, где решалась судьба ребенка. Прошел уже час, но известий не было.

– Я зайду в лабораторию. Может, они что-нибудь знают, – поднялся Коулмен.

– Останьтесь. – Это не был приказ. В глазах Пирсона была скорее просьба.

– Хорошо, – удивленно согласился Коулмен. Ожидание порядком взвинтило и ему нервы, хотя он прекрасно понимал, что это ничто в сравнении с тем, что испытывал старый патологоанатом. Впервые Коулмен подумал и о своей моральной причастности. И то, что Пирсон ошибся, а он оказался прав, требуя теста по Кумбсу, не принесло удовлетворения. Он поймал себя на мысли, что хочет только одного – чтобы ребенок выжил. Желание было настолько сильным, что он даже несколько растерялся. Еще ничто не задевало его так глубоко. Он старался объяснить это своей симпатией к Джону Александеру. Чтобы хоть как-то скоротать мучительно тянувшееся время, он стал мысленно анализировать случай. Если у ребенка резус-конфликт, то, выходит, у матери сенсибилизированная кровь. Как же это могло случиться? Во время первой беременности, однако, это не повлияло на ребенка. Кажется, он умер от бронхита. И вдруг догадка сверкнула, как молния. Джон говорил о катастрофе, Элизабет чуть не умерла. Ей делали переливание крови. И кажется, неоднократно. В небольших провинциальных больницах переливание крови нередко делали без предварительного определения резус-фактора, особенно при оказании немедленной помощи. Да и о самом резус-факторе медицине стало известно лишь в сороковых годах. Прошло еще десять лет, прежде чем проверка на резус-фактор стала обязательной для всех больниц. Когда Элизабет попала в катастрофу? Кажется, Джон говорил, в 1949 году. Это было в Нью-Ричмонде. Кто оказывал первую помощь? Откуда Джон знает его отца, доктора Байрона Коулмена? Неужели он? Элизабет переливали кровь неоднократно, от разных доноров. Весьма возможно, что у кого-то из них кровь была сенсибилизированной. Видимо, так. А потом в ее крови незаметно образовались антитела, и теперь, спустя девять лет, они угрожали жизни ее ребенка.

Его отец был старым врачом, он много и честно работал. Было ли у него время следить за новыми открытиями, читать свежие медицинские журналы? Он лечил, как лечили в те времена все врачи в маленьких городках Америки. Молодые врачи, возможно, уже знали о новых открытиях в гематологии, о редких группах крови. А его отец? Он был уже стар и слишком много работал… «Что это я? – подумал Коулмен. – Разве это может служить оправданием?»

Коулмен почувствовал неприятную неуверенность и тревогу. «Не ищу ли я оправдания врачу Байрону Коулмену, который был моим отцом? Вправе ли я судить его так, как судил бы другого на его месте?»

И он почти обрадовался, когда вопрос Пирсона прервал его мысли.

– Сколько это уже длится?

– Всего немногим более часа, – ответил Коулмен, взглянув на часы.

– Я позвоню туда. – Рука Пирсона потянулась к телефонной трубке. – Нет, подождем еще, – вдруг сказал он.