Все утро Василиса стирала одежду друзей, знакомых, родственников. Удаляла пятна обид, копоть гнева, подтеки лени. Она узнала чаяния и страхи царя, секреты подружек, причины ссор коллег. Ей открылись придворные тайны и подоплеки дворцовых интриг. В один прекрасный момент все смешалось и стало казаться, что нет конца человеческим порокам. Но тут, почти на самом дне корзины, ей попался, расшитый драгоценными камнями наряд царицы Катерины. Стоило коснуться его, как в Василису хлынули навязчивый страх и злость. Страх потерять свое положение и злость на каждого, кто встанет на царственном пути. Камни царапали руки, а чужие мысли раздирали душу. Перед Василисой мелькали один за другим события минувших лет, и она не могла поверить в то, что женщина, считавшаяся в Гардарике мудрейшей из жен, собственными руками травила любовниц царя, душила слуг и шантажировала милостников.
В какой-то миг Василиса увидела и узнала себя. Она помнила тот день. Ей едва исполнилось семь, они с матерью пришли во дворец на день проверки сил. Только вот сейчас все происходящее виделось глазами царицы Катерины.
Пока бастрючка играла со старой тряпичной куклой, проходя первую в своей жизни инициацию, царица ворковала с бывшей мужненой фавориткой, осыпая ее подарками. Катерина была щедра, ведь каждый дар ее нес в себе черные споры смертельных проклятий…
— Я не буду стирать это мерзкое платье! – Василиса, захлебываясь слезами, отбросила от себя наряд. — Не прикоснусь здесь ни к чему больше! – Она пнула корзину и сбежала в дом.
Стоило ветхой двери захлопнуться, как на поляне возник меч, засветился ярким светом, осыпался искрами, и где он стоял, появился черноволосый, горбоносый ведьмарь. Кощъ огляделся, покачал головой недовольно, поджал тонкие губы. Присел на корточки, раскидал камни в запруде, выпустил резвую воду на волю.
Поднял платье царицы Катерины и ту последнюю рубаху, которая из корзины выпала, кинул в ручей и произнес:
— Много в моей жизни было всякого, но одежду за слезливыми девицами достирывать не приходилось. Эй, рыбы, сколько вас тут ни есть, сплывайтесь, стекайтесь, отстирайте платье царское да рубаху молодецкую. Так, чтоб стало чище прежнего.
Закипел ручей, забурлил, наплыло рыб видимо-невидимо, мигом оттерли с одежд грязь да пятна старые. Выудил платье Кощъ, бросил, не глядя на куст рябины. А вот рубашку достал, развернул да головой покачал.
— Эх, Василисушка, не лила б ты слезы почем зря, а присмотрелась бы хорошенько к последней рубахе, небось бы и узнала о своем князе побольше. Например, отчего у него по вороту брачный узор идет, а тебя к его ложу ночами притягивает. Но нетерпеливому да горячему нраву правда в самый темный час является и самой дурной стороной поворачивается.
Вечером зареванная и тихая Василиса вышла во двор, не глядя, собрала стираное, подхватила невесть откуда взявшийся меч и, беспрерывно шмыгая носом, пошла в дом. Там прокатала каждую рубаху рубелем да сложила ровно. Вычистила золу из печи, просеяла в ступу и залила водой горячей. Пройдет пара дней, и у старухи будет новый щелок.
Только управилась, засвистел ветер, затряслось все в избе и появилась хозяйка.
— Ну что, справилась с заданием? – поинтересовалась она у Василисы. Но боярыня лишь голову понурила и молчит в ответ. Пришлось старухе самой в чулан лезть да все проверять. Довольна осталась работой, не к чему придраться. Крикнула, свистнула, тут же появились призрачные руки, сняли с нее рваные лапти и ветхую одежду. Бросили в печь. Подали чистую рубаху, накрыли на стол, взбили перину, а после исчезли. Села Двуликая за стол и говорит:
— Хорошо ты послужила мне сегодня, спрашивай. Даю тебе право на один вопрос. Отвечу на него честно и бесхитростно.
Постояла Василиса, уперши взгляд в пол, а потом не выдержала, спросила:
— Зачем стирать те рубахи? Ведь люди все равно добрее не станут.
Долго смотрела Макошь на свою работницу, долго молчала, думая, как бы сказать, чтоб в науку пошло. Чай не каждый день к ней на инициацию ведьмы-моры приходят. Да еще такие стойкие. Сколько лет ее испытывать пришлось, сколько раз на распутье ставить, как хитро дороги сводить, чтоб наконец у своей избушки увидеть. Понятно, что девчонке сейчас нелегко, хоть ей Кощъ помогает, хранит кровинку и в обиду не дает, но испытание – это ведь только половина урока. Мало дело сделать, надо еще науку понять. А мудрость — вещь такая: насильно ею не накормишь и впрок сыт не будешь.
— Ну, тут великой тайны нет. При рождении каждому телу дается душа. Чистая, целая, беспамятная, безграничная. Порой нужна не одна сотня лет, чтоб душу эту к рождению подготовить. Но всякий человек – дитя хаоса. Он не видит ровных троп и гармоничных решений, а сам торит путь, подспудно уничтожая мир, попирая его законы. Только вот не знают люди, что нет мира вовне – Мир только внутри, и у каждого он свой. Тот Мир и есть душа. Пока человек жив, его душе можно помочь. Этим занимаются мои жрицы – моры. Они способны приходить к тем, кого знают во снах, и чистить их души. А иногда и умы. – Старуха хитро улыбнулась и продолжила: — Но после смерти отвечать за содеянное придется тому, кто не смог уберечь свою душу, кто разломал, растрепал ее дурными делами. Вот и ходят по Нави тени, ищут путь к реке-Смородине, но память о грехах содеянных тяжелее любых оков, крепче тюрем. Но иначе никак, только через раскаяние, через понимание, через жертву возможно отчистить душу. Сделать ее вновь целой, беспамятной и безграничной. Сделать ее снова Миром. Потому-то ты сегодня не просто людскую одежду стирала, а убирала грязь с их душ. Но вижу, эта работа подарила тебе сплошь тревоги и сомнения. Что ж, следующая должна от них избавить. Завтра я уйду, а ты вымети мой дом от сора. Вычисти его, а после истопи баню докрасна и жди меня. Буду тебя веником дубовым охаживать.
Сказала и заснула. А у Василисы ни в одном глазу. Одна дума другой темнее, одна мысль другой тяжелее. И кажется, как нет конца и края у этой ночи, не будет и у ее испытаний. Сама сгинет, Велимира не спасет и Оган из-за нее пропадет.
«Хватит печалиться, Василисушка, спи давай. Утро-вечера мудренее», — не выдержал меч.
— Это ты мне помог? Ты рубахи достирал?
«Нет, куколка родовая, — фыркнул клинок. Помолчал, а потом добавил: — Вижу, что не учил тебя никто. Выросла, как крапива дорожная. Вроде толковая трава, а ума придать мало кто может. Так вот, у каждого испытания есть обратная сторона. Да, тебе сегодня было тяжело, больно и плохо. Но в награду ты получила знания и чужие тайны. Используй их с умом. Однако до конца ты не справилась, показала свою слабость, не достирала последнюю рубаху».
— А чья она была? – Василиса затаила дыхание в ожидании ответа.
— Огана Горыныча, молодого князя, с которым ты идти в мир живых отказалась.
Василиса почувствовала, как дрожь, что собралась на затылке во время речи Коща, холодной лавиной обрушилась на тело.
— Может и неплохо, что я не знаю его тайн.
«Не может! — отрезал меч. — Лучше знать и принять, чем не знать вовсе. А теперь спи. Завтра дел много».
Спала все же Василиса плохо, вертелась, как угорь на углях, просыпалась от любого шороха и совершенно не видела снов.
Утром она встала раньше солнца. Уставшая и разбитая. Первым делом заглянула в чулан, не лежат ли рубашки. Авось выйдет рассмотреть ту, последнюю. Но нет, полки оказались пусты, а вот метла, как и положено, стояла у скамьи напротив входа, извещая о том, что хозяйки нет дома. Значит, следовало приниматься за уборку.
«Надо же, тяжелая какая, и рукоять толстая», — посетовала Василиса на метелку, едва приняв ее в руки.
Работа в то утро не спорилась. Метла не вычищала сор, а лишь поднимала его в воздух. Он летал серыми грузными мухами, садился на лавки, прятался за занавески, забивался в плетенья половиков. Вскоре образовалось столько пыли, что дышать стало нечем. Чихая и протирая слезящиеся глаза, Василиса вывалилась на улицу.
— Что ж за напасть такая, чем больше мету, тем грязнее становится?! Да и пакость эта ни поднять, ни опустить, — Василиса в сердцах потрясла метлой. Та, не привыкшая к подобному обращению, вырвалась из рук и взмыла в воздух.