Правда, другой лишь коротко сплюнул. Это вроде бы и была баба. Доктор застегнулся, влез обратно и приказал трогать.
ВЕЧЕР. БОЛЬНИЦА
Когда приехали, уже темнело. Закоченевший и измученный Поляков искоса оглядывал оштукатуренное здание больницы с фонарем над крыльцом, флигель и сараи. Телега подъехала ко входу, хлопая и чавкая досками, брошенными для ходьбы через двор. Возница сдернул багаж, потом куда-то исчез. Доктор украдкой поправил волосы и узел на галстуке, молодецки спрыгнул с телеги, едва удержавшись на затекших ногах. Однако никто не спешил выходить навстречу. Еще раз оглядевшись, он начал было подтягивать чемодан к крыльцу, балансируя на всхлипывающей под ногами доске, но тут подскочил на помощь возница, и тут же ярким прямоугольником раскрылась обитая клеенкой половина дверей, явив на пороге двух причесанных женщин с приветствиями и с «милости просим», затем дядечку-фельдшера, борющегося со шпингалетами второй половины…
– Здравствуйте, здравствуйте, заждались уж…
– Проходите, проходите… Влас, я приму чемодан, поставь самовар, будь любезен… – мужичок-возница опять исчез. – Проходите туда, пальто давайте…
Толкаясь и любезничая, миновали сени и приемную с окошком регистрации, женщины что-то шепнули друг другу, а из ординаторской уже доносился голос фельдшера:
– Ну-с, разрешите представиться, Демьяненко Анатолий Лукич…
– Доктор Поляков, очень рад…
– Мы, знаете, уже с июня ждем… Писали сколько… Предшественник ваш, Леопольд Леопольдович, работу наладил, но без врача, сами понимаете… Треть в город направлять приходится… Вот они наконец спохватились, а то бы до весны ждали… Понятно, сейчас сюда силой никого не затащишь… Дураков нет… Да… Вот, разрешите познакомить, наши акушеры, также сестры милосердия в двух лицах…
На пороге комнаты улыбались женщины. Одна была Анна Николаевна, другая, постарше, Пелагея Ивановна. На круглом столе стояли варенье и четыре чашки. На окошке тюль и цветы.
– Вы, доктор, наверное, студентом еще будете? – спросила Пелагея Ивановна. – Или кончили?
– Кончил, разумеется, – Поляков строго достал папиросу.
– Моложаво выглядите…
– Прошу садиться, чаю выпьем, – предложила Анна Николаевна. – Сейчас уж самовар принесут.
– …Да, а больницу нашу раньше господа из Никольского патронировали, – рассказывал Анатолий Лукич уже в библиотеке, пока Поляков с некоторым трепетом разглядывал немецкие атласы и руководства. – Леопольд книги аж из Лейпцига выписывал, а лекарств еще на две революции хватит, – продолжал фельдшер в коридоре. – Здесь аптека наша, мази, кислоты, пиявки имеются…
Поляков растерянно читал латинские этикетки на банках и пузырьках…………………………..Morphium,
Кое-что было ему абсолютно незнакомо. Одну баночку он повертел в руках, на что фельдшер посетовал: «………………..ия последняя банка уж осталась».
Они прошли операционную, еще один коридор с торчащими из стены медными кранами, между палатами, и, как бы сделав круг, подошли к кабинету доктора. Фельдшер открыл дверь.
– Вот и кабинет его. Ваш, в смысле, – смутился он.
Поляков зашел, зачем-то присел за стол, тоскливо косясь на гинекологическое кресло.
– Рожать-то много возят? – как бы без интереса спросил он.
– Да диковат еще народ, – посетовал Анатолий Лукич, – все больше бабки у них в чести… К нам-то везут уже после их лечения. Вот одна недавно пузырь прокалывать вздумала, привезли все ж через сутки – у младенца вся голова ножом изрезана… Да-с, дикий народец… А уж по трудным родам Леопольд знатный мастер был, да что говорить, он с утра до ночи оперировал…
Доктор посмотрел в окно, на дворе стояла непроглядная темень, болтало желтый фонарь.
Гремя ключами, Наталья, кухарка и жена Власа, отперла двери флигеля, докторской квартиры. Влас поволок чемодан.
– Я, барин, застелила наверху, ежли зазябнете, перина в шкапе лежит. Как проснетесь, али что надобно будет, по печке-то постучи, по самой дверце, мы же внизу тут, по той стороне. Звонок-то оборвали Липонтий Липонтьевич. Ну, храни Господь, отдыхайте с дороги, даст Бог, не привезут никого.
Квартира была большая. Пока Влас ворошил угли и гремел задвижкой, Поляков вытряс из баула книги, нашел фармацевтический словарь и, быстро перелистав, открыл на ………. Внимательно прочитав, он закурил, походил по комнате, потом выудил руководство по акушерству, прочел главку «Поворот на ножку» и только тогда успокоился. Подняв голову, доктор заметил наконец Власа, который стоял посреди комнаты и блестящими глазами смотрел в угол. Сглотнув, он осмелился и произнес:
– Никак музыку привезти изволили, ваше благородие.
–Что?
Влас снова сглотнул и кивнул на выглядывающую из баула обернутую в холст и перевязанную шпагатом граммофонную трубу.
– Музыку. Привезли.
– А, да… Граммофон вот… Люблю музыку.
Поскольку Влас не отвечал и не уходил, доктору пришлось задать вопрос:
– А ты, Влас?
– Мы также, – снова сглотнул он.
– Э-э… Ну а Липонтьевич ваш… любил музыку? Влас пожевал и подумал.
– Липонтий немец был. Строгой.
На затемненной сцене, в луче света, пела красивая женщина в черном платье. Музыка звучала медленная и тихая, но пения не было слышно. Видно было только, что она поет. Свет становился ярче, вычерчивал бордовые кулисы с золотой бахромой, оркестровую яму, головы музыкантов. Так продолжалось некоторое время, и уже вроде бы стало можно различать звуки ее голоса, как кто-то начал осторожно, но упорно стучать. Поляков проснулся.
– Доктор, вставайте, срочно. Хирургия, тяжелая.
По двору, теряя одежду, метался страшный мужик. На нем висла девка и визжала, пытаясь его остановить.
Поляков выскочил наружу и увидел сначала их, потом густые клубы белого пара от лошадей, будто их окатили кипящим молоком. С морд до самой земли ватой свисали гроздья пены. Посреди на земле темнело пятно тулупа. Поляков побежал прямо на него, но из кучи тряпья на бричке вдруг отчленилась фигура со свертком и, приблизившись вплотную, произнесла:
– Если помрет, тебе не жить. Чуешь.
Поляков остолбенел, почувствовал, как затих первый мужик.
– Чуешь, придушу. На.
Поляков машинально принял тяжелый сверток и вдруг заорал:
– Па-апрашу не мешать!! – и устремился к дверям.
Сзади снова дико завизжала девка, но Пелагея ловко пропустила его в дверь и тут же захлопнула. У операционной он сунул сверток Анне Кирилловне, тот развернулся, что-то упало на кафель. Анна нагнулась было, но увидела, что это измазанная бурым женская нога. Поляков посмотрел на то, что упало:
– Не надо это…
Потом посмотрел на стол, где лежала под простынями молодая девушка абсолютно воскового цвета. Ног у нее почти не было. Вернее, одной не было вовсе, другая, искромсанная и неестественно изломанная, выгибалась вбок. Фельдшер стоял рядом. Поляков стал нащупывать пульс.
– В мялку попала, на Калиновской. Эх, видать, зря везли, поздновато. Кровопотеря.
– Руки. Мыть, – отрывисто произнес Поляков. – Камфары.
– Отходит уже, доктор, лишнее, – тихо сказал Анатолий Лукич.
– Па-а-апрашу камфары!
Фельдшер метнулся за шприцем, Пелагея освободила от пальто и уже стояла с кувшином.
Доктор Поляков, согнувшись и шмыгая носом, укреплял зажимы и орудовал скальпелем, потом маленькой пилой.
–Как?
– Слабый, – отвечал Анатолий Лукич, щупая пульс. – Еще ввести?
– Введите.
Когда таз наполнился марлей и кровавыми кусками, Пелагея заменила его на новый.
– Гипс готовьте, – сказал Поляков, закончив с одной ногой. Он отошел и, ополоснув руки, закурил.
Уже совсем было светло, когда Поляков вышел из отделения. Во дворе его нагнала Анна Николаевна, чтобы подать забытое пальто. Руки Полякова были измазаны алебастром, поэтому она накинула пальто прямо ему на плечи. Сказала еще пару слов, попрощалась, закурила и вернулась на крыльцо, чтобы спрятаться от ветра. Из сарая вышел Влас с какими-то хомутами и вчерашним тулупчиком под мышкой, спросил что-то у Анны, она засмеялась и тоже что-то спросила.