Читать интересную книгу Риск — мое призвание - Стивен Марлоу

Огонь спички обжег мне пальцы. Я бросил обгоревшую спичку, снял намокший пиджак и расстелил его на земле рядом с опорой, поддерживавшей навес над перроном.

— Тебе надо отдохнуть, — сказал я Пэтти.

— Здесь крысы, — ответила она. — Ты их видел?

— Садись, они нас не тронут. Замерзла?

— Нет, но промокла насквозь, и есть хочу. По навесу барабанили капли дождя, вода просачивалась сквозь него и тонкими струйками стекала на рельсы.

— Как мы выберемся отсюда? — спросила Пэтти и хихикнула. — А чем питаются крысы?

Она хихикала без остановки, и я сначала легонько, а потом сильнее шлепнул ее по щеке. Однако она, как ни в чем ни бывало, продолжала:

— Друг другом?

Я откупорил бутылку и понюхал. Это был дешевый крепкий картофельный виски, наподобие плохой водки.

— Выпей-ка, — предложил я. — Сразу лучше станет.

Пэтти уже не хихикала, но и не плакала. Я дотронулся до ее руки, та была окоченевшей и дрожала.

— Ну, давай же, — настаивал я. — На пустой желудок много не пей, только чуть-чуть.

Она взяла бутылку и продолжала неподвижно сидеть, вцепившись в нее. Почувствовав себя одной из наших ясноглазых соседок, я, тем не менее, добавил:

— Если ты все-таки хочешь узнать, что произошло с твоим отцом.

Наступила пауза, и я услышал ритмичное бульканье.

Глава 17

Не промолвив ни слова, Пэтти вернула бутылку, и я от души к ней приложился. Обжигающее картофельное пойло порядком отдавало пятновыводящей жидкостью, которую тоже, бывало, выдавали за виски в некоторых местах, где мне пришлось бывать во время войны.

— Ну, лучше стало? — спросил я.

— О-ой, голова закружилась…

— Ничего страшного. Может, поспишь?

Я присел на корточки и соорудил из пиджака нечто вроде подушки.

— Не хочется. Чет, я боюсь.

— Мы отсюда выберемся, — заверил я.

— Правда? А как?

— По рельсам. Когда рассветет, их будет видно, и мы пойдем по ним. Мы выберемся. Выйдем на Фридрихштрассе, а там через границу ходит поезд.

— Я бы еще выпила, — попросила Пэтти. Я подал ей бутылку. Она отошла и со стуком поставила се на место.

— Оч-чень забавно, — вдруг проговорила она. — Однажды мне приснился сон.

Ее голос, казалось, доносился откуда-то издалека.

— Что за сон?

— Вокзал, такой же, как этот. И очень много людей, прямо толпы. И знаешь, в чем я была одета?

— Нет, — ответил я.

— Я сейчас покраснею. Ой, голова… В чем мать родила. Я как-то тетке рассказала, так она мне нотацию прочитала. Чет, а что означают сны?

Она села. Я опустился на одно колено рядом с ней, подложил ей под голову пиджак и легонько подтолкнул.

— Я все кружусь и кружусь, — проговорила она, потягиваясь в темноте, и умолкла. Я уже было решил, что она заснула, как вдруг она тихонько сказала:

— Господи, Чет, а что будет, когда я все выясню насчет отца?

— Дело известное. Домой поедешь, к своему дружку.

— Нет, я серьезно. Для меня никогда не было ничего важнее этого. Я понимаю, что истина где-то совсем рядом. Если мы отсюда выберемся…

— Мы выберемся.

— В Бонне мне ловить нечего. Вильгельм Руст мертв, а Отто вместе со Штрейхерами. Если Зиглинда что-то пронюхала, они, скорее всего, рванут сразу в Гармиш. Ответ находится там.

— И деньги тоже, — заметил я.

Пэтти тихо засмеялась.

— С этими деньгами интересно получается, — сказала она. — Мне они даром не нужны, плевать я на них хотела. Совсем, как Зигмунд. Из-за этого мы с ним кажемся ненормальными, правда? Все остальные, как вполне нормальные люди, гоняются за деньгами, которые им не принадлежат. А вот эта девчонка нет. Чет, ну что все-таки будет потом?

— Еще в Бонне мне сообщили, что Фреда Сиверинга видели в Мюнхене. Пэтти, я еду в Баварию, если, конечно, это как-то тебе поможет. И я знаю, что пытаться уговорить тебя не ехать бесполезно.

Пэтти снова засмеялась, но смех ее прозвучал как-то потерянно.

— Может быть, я напишу книгу, — с горечью в голосе произнесла она. — О том, что мой отец был шпионом, и его прикончили. Или о том, что я была маньячкой. В общем, что-то в этом роде.

И она опять засмеялась.

— Или об одной ничем не примечательной девушке.

— Вот этого я бы не сказал, — возразил я. — Когда я тебя увидел впервые, то чуть было не присвистнул.

— Я не об этом.

— Ну, это так, для начала. Большинство женщин, которых я знал, охотно отказались бы от алиментов со своих первых мужей ради такой внешности, как у тебя. Ты — чертовски привлекательная девушка. Это, разумеется, в жизни далеко еще не все, но если сравнивать с большинством других девчонок, то для начала ты имеешь несомненное преимущество.

Я немного поерзал в темноте, устраиваясь поудобнее. Пэтти сидела рядом, и наши плечи соприкоснулись.

— Не трогай меня, пожалуйста, — попросила она.

— А то ты опять заведешь старую пластинку и начнешь бить себя ушами по щекам? А может, тебе глотнуть еще этой бурды, да и забыть все к чертовой матери?

И я сам отхлебнул этой бурды, ощутив примерно то же, что, наверное, чувствует циркач-огнеглотатель, когда поглощает первое блюдо своего огненного меню. Пламя охватило желудок, и закружилась голова.

— Чет, — прошептала Пэтти. — Как ты думаешь, они убили отца так, как я тебе рассказывала?

— Прости, но я не могу проникнуться восторгом по поводу твоего отца.

У нее перехватило дыхание. Наверное, в темноте она повернула голову и теперь смотрела на меня. Я ощущал на лице дуновение от ее дыхания.

— Не очень-то это любезно с твоей стороны, — заметила она.

— А чего ты ожидала? — спросил я. — С тех пор, как это случилось с твоим отцом, я ушел из армии и получил юридическое образование, и все для того, чтобы поступить в ФБР. Я пошел туда работать и на собственной шкуре почувствовал, что это значит, когда тобой командуют, а тебе командовать некем. Тогда я уволился и открыл частное дело. Честер Драм, профессионал. Мэм, если у вас проблемы, спешите с ними ко мне. С сутенерами, растлителями и проститутками, вымогателями, мошенниками и их жертвами, с недобросовестными должниками, готовыми на любую подлость наследниками, беспринципными адвокатами, слетающимися, словно вороны на мертвечину, с шантажистами, побитыми конгрессменами, разъяренными мужьями и женами-нимфоманками. Спешите ко мне с… черт, ну, в общем, ты ухватываешь идею. Я на фоне Статуи Свободы.

— Тебя послушаешь, так все это такая грязь…

— А ты как думала? Я в частном сыске с 1952 года. Представь себе: пятьдесят дел в год, начиная с таких, что в день щелкаешь по паре, и кончая такими, что требуют поездок то на Западное побережье, то в Южную Америку, то сюда, в Европу, или на Ближний Восток, да в любую дыру, куда какого-нибудь находящегося в здравом уме частного детектива из Вашингтона собаками не загонишь, потому что там и убить могут. Добавь к этому добрую порцию человеческой слабости и низости, которая присутствует в каждом деле, и ты сама поймешь, что следователь, если он ищет свою выгоду, в частном сыске работать не станет. Представь себе четыре года вот такой жизни, и что мы имеем?

— Нечто, смахивающее на заранее подготовленный спич, который ты произносишь каждый раз перед тем, как назначить самый высокий гонорар в округе Колумбия.

Наконец ей стало смешно, и это было уже кое-что.

— Но если ты так ненавидишь свою работу, почему бы тебе ее не бросить?

— А кто говорит, что я ее ненавижу? Я сам себе начальник, никто мной не помыкает. Никаких нравоучений, слез, да и не так уж много разочарований. Это — отличное дело или для человеконенавистника, или же для того, кто хочет видеть мир таким, какой он есть на самом деле, а не таким, каким его хотят нам представить ребята из Голливуда.

— Разве ты человеконенавистник?

— Только женоненавистник, — парировал я с плотоядным выражением лица, которое в темноте она все равно не увидела. — Но это так, для начала.

— Ах, да, разумеется. Женоненавистник.

— Но мы ушли далеко от темы. Я пытался втолковать тебе, почему у меня нет причин восторгаться твоим отцом.

— Да, конечно.

— Не принимай это в свой адрес. Сейчас я пытаюсь помочь человеку, который, может быть, ангел, а может, и нет. Но один умирающий старик считал, что он все-таки был ближе к ангелам, и этого для меня достаточно. Пэтти, твой отец мертв, и он погиб уже несколько лет назад. Возможно, человек, помочь которому я пытаюсь, и держится от ангелов на таком расстоянии, чтобы от него не несло серой, но он жив, и это для меня кое-что значит. Не знаю, может быть, я говорю лишнее.

В этот момент до нас донесся звук шагов, гулко отдававшийся эхом в глубине заброшенного Потсдамского вокзала. Пэтти всхлипнула:

— Они нас ищут.

— Они думают, что мы где-то в районе Потсдамер-Платц. Сиди тихо. Они вряд ли нас найдут.