Читать интересную книгу Крым-2. Остров Головорезов - Никита Аверин

―  Телеграф, миленький! — взмолилась Бандеролька. — От нас судьба цивилизации зависит! Сделай уже что-нибудь!

―  Да вскипел он, вскипел, понимаешь? Только ждать, пока остынет. Если я смогу потом завести движок. Ну, Уткин, ну, изо­бретатель...

Стас размахивал черенком лопаты, как древний богатырь — ду­биной. Крабы падали десятками, но количество их только росло, как и размеры — неторопливо и неотвратимо из морских глубин ползли обещанные твари «размером с дом», с джип, во всяком слу­чае, точно. И все побережье в поле зрения шевелилось.

Неожиданно чихнул двигатель, «Мародер» окутался облаком черного дыма.

Телеграф, не закрывая капот, рухнул на сидение, дернул рычаг переключения скоростей, повернул ключ, выжал педаль.

―  Бандеролька! — рявкнул он. — Смотри на дорогу и командуй, куда рулить, я ни черта не вижу!

Бандеролька поднялась, уцепившись за раму. Автомобиль тряс­ло и подкидывало, крабы хрустели под колесами, как семечки на зубах. Появились птицы, точнее, то, что по традиции называлось «чайками» после Катастрофы. Бандеролька знала, что раньше чай­ки были другими: без зубов и чешуи, зато с перьями. Нынешние походили на предков (хотя Кайсанбек Аланович утверждал, что произошли они не от птиц, а от рептилий) только размерами и крыльями. Кожистыми такими крыльями, как у нетопырей. Ну и клювы имелись с зубами в три ряда.

Чайки для людей опасности почти не представляли — не считая случаев, про которые упоминал Стас, когда выклевывали глаза или пальцы поедали. Сейчас они охотились на крабов — с исто­шными воплями пикировали на пляж и взмывали, унося в лапах и клювах добычу — мелочь, конечно.

Дорога, к счастью, была достаточно прямая. «Мародер» разо­гнался, капот хлопал на ветру, дребезжал, Телеграф приглушенно матерился, рискуя прокусить язык, Бандеролька командовала:

— Прямо, на одиннадцать часов, на час... Не на половину второ­го же! — автомобиль едва не вылетел в канаву.

Впрочем, он вряд ли перевернулся бы, а шоссе было в таком со­стоянии, что без разницы — по нему или по сопкам.

Дорога плавно изгибалась, крабов стало намного меньше, и Стас предложил:

— Тормози, Телеграф. Хоть капот закроем.

Остановились. Обернулись.

Темно-голубое небо над морем кишело чайками. Ор стоял — хоть уши зажимай.

— Хорошо, что нам не надо обратно пока что, — заметил Теле­граф. — А дальше дорога идет в стороне от моря. Мы как раз въез­жаем на Керченский полуостров.

Бандеролька вытащила карту и уставилась в нее. Ближайший к Феодосии населенный пункт — поселок Приморский — они про­скочили, не заметив. Шоссе забирало левее, в глубь полуострова, но пейзаж вокруг оставался тем же: невысокие холмы, синее небо, и никаких деревьев. Даже оливы не попадались. Это слегка обе­спокоило Бандерольку, но причину беспокойства она поняла не сразу, а когда разместились в «Мародере» и не спеша продолжили путь.

— А запас дров у нас большой? — спросила Бандеролька.

Повисла напряженная тишина, прерываемая загадочными звуками мотора. Листоноши не привыкли путешествовать на «самоходной печке», как в сердцах обозвал детище ученого Уткина Теле­граф. Для коней всегда был корм, автомобили же «питались» тра­диционным бензином. Поэтому о запасе дров попросту никто не подумал.

—  Твою ж казачью мутантоматерь за левое копыто! — вдумчиво сообщил Телеграф. — Ах, чтоб тебя раскукожило и закукожило, свинтус ты, Уткин, морда твоя изобретательская! А предупредить?!

—  Сами хороши, — заметила Бандеролька, озираясь в поисках топлива. — Эдак мы до Керчи не дотянем. А ближайший лес, если верить карте, аж на Казантипе.

—  Есть еще Северокрымский канал, — заметил Телеграф. — Во­круг него тоже могут быть деревья. Хотя он вроде пересох. А мо­жет, и не пересох. В общем, свернем в районе Ленино, там посмо­трим.

—  Далеко Ленино?

—  Километров тридцать, ерунда, за час доберемся.

«Мародер» шуршал по дороге, Бандеролька со Стасом любова­лись окрестностями, Телеграф рулил. Места были совершенно безлюдные, а главное, не контролируемые ни одной группиров­кой. Наверное, так получилось потому, что засушливый и мало приспособленный полуостров даже до Катастрофы никому не был нужен.

Листоноши забирались сюда нечасто, поэтому никаких слухов о Керчи среди них не ходило. Про историю славного города Банде­ролька тоже ничего не знала.

А вокруг все было обыкновенное. Изредка попадались разва­лины, покинутые сразу после войны и до сих пор не обжитые. Один раз дорогу перебежала то ли собака, то ли мелкая лисица День едва перевалил за середину, и у Бандерольки появилась на­дежда закончить путь засветло, переночевать уже в Керчи. Дол­жен же быть предел человеческому, то есть листоношьему, неве­зению?

Где-то через час Телеграф свернул к Ленино, и за очередным хол­мом открылся непривычный для Керченского полуострова вид.

Наверное, некогда здесь проходил Северокрымский канал, об­мелевший после Катастрофы — вода с материка больше не посту­пала по естественным причинам, но зимние дожди худо-бедно на­полняли канал, превратившийся в мутную и мелкую речушку. По берегам буйно росла зелень. Бандеролька обрадовалась было, ре­шив, что уж здесь-то дров будет достаточно, но Телеграф досадли­во крякнул и снова выругался.

Бандеролька присмотрелась и поняла причину: то, что издалека она приняла за деревья, кусты и камыш, оказалось мхом, густо укрывшим холмы.

Стас раньше такого не видел, и потому спросил:

— Это что, трава такая?

Изумрудный ковер и правда можно было сравнить с травой. Только вот был он сплошным, упругим, с редкими стрелками по колено Бандерольке. Трасса скрывалась подо мхом.

— Дела, — протянул Телеграф. — Ну что за экспедиция такая? Ни часа без приключений.

— Поехали вперед, — скомандовала Бандеролька. На Казантипе отмечены озера и леса. Не знаю, сохранились они или нет. Но нас вполне устроят даже сухие деревья.

— Я по мху не поеду, — уперся Телеграф.

— Тогда я поеду. Пусти за руль.

— Баба за рулем, — пробормотал бывалый листоноша, — как обезьяна с гранатой. Ладно. Потрюхали потихоньку.

Передние колеса «Мародера» подмяли мох. Трясти стало мень­ше. Телеграф сбросил скорость, теперь машина еле ползла. Банде­ролька перегнулась через борт и смотрела вниз.

Мох как мох. На скалах иногда вырастает такой. Хорошо ему, радиация только на пользу, поэтому пласт мощный, сантиметров пятьдесят. А так — ничего особенного. Ну, пахнет странно. Будто бы пряностью какой. Сладковато-остро, уютно. И вообще, хорошо здесь, на зеленых холмах, не то, что у моря. Солнце припекает. Остановить бы машину, поваляться, поспать — в тишине и безопасности.

Стас зевнул.

—  Слушай, Телеграф, притормози, а? Выйдем, ноги разомнем.

—  Отдохнем, пообедаем, — поддержала его Бандеролька. — Когда еще такое приятное место встретится? Пикник устроим.

—  Пикник, говоришь? Пообедаем? — сквозь зубы прошипел Телеграф. — Связался с молодежью. Влево посмотрите.

—  А что... — начал было Стас и осекся.

Бандеролька тоже увидела то, на что указывал Телеграф. Ске­лет, отбеленный солнцем, лежал, раскинув руки, и сквозь грудную клетку проросли метелочки мха. Если приглядеться, то под каж­дым пучком спороносных метелок белели кости. Бандерольку пе­редернуло.

—  Ну и что? — голос у доктора снова стал безмятежным.

Бандеролька саданула ему локтем под ребра. Стас закашлялся.

—  Слушай, ты весь поход меня лупишь! Сколько можно! Так, Ладно. С психопатией потом. Сейчас давайте разберемся, чего нас так прибило.

—  Испарения, — проворчал Телеграф. — Надень респиратор, если сильно действует.

Бандеролька отследила свои эмоции: вид костей, а главное, со­знание того, что изумрудно-зеленый мох — хищный, избавило ее от желания позагорать или остановиться на обед. А вот севастопо­лец оказался внушаемым, впрочем, на него и кот-телепат сильнее, чем на других, подействовал. Поэтому Стас послушно нацепил респиратор.

—  Естественно, — пробормотала Бандеролька. — Почва здесь бедная. Воды мало. Естественно, нужно удобрение. Вот и выжива­ет мох, как умеет...

—  Ты, Бандеролька, даже маньяка-убийцу пожалеешь, — заме­тил Стас глухо — респиратор мешал.

—  Может быть. Лучше пожалеть маньяка, чем разучиться лю­бить мир, в котором живешь. Лучше в каждом видеть если не хорошее, то целесообразное. Если не целесообразное, то естественное, растения лишены нравственности. Этот мох не плохой и не хоро­ший, он — естественный. Плохими бывают только люди, и то боль­шинство можно понять. Это называется гуманизм. Мы, листоно­ши, всегда на стороне разума, каким бы он ни был.

— Ага, — согласился Стас. — Особенно Пошта. Он сначала при­бьет, потом будет разбираться. И Телеграф...