На бортике каждого из маленьких брустверов располагались стволы двух карабинов. Это все, что можно было заметить с высоты русских укреплений, да еще временами мелькал кусок материи ярко-красного цвета.
Этот Адский дозор, так красочно окрещенный капитаном Шампобером, уже заставил русских говорить о себе.
Оторва действовал в соответствии с приказом генерала Боске. На его призыв толпой сбегались добровольцы. Одна мысль о вылазке под началом Оторвы кружила головы. Воодушевлению не было предела, весь полк рвался следовать за ним.
Молодой человек отобрал около семидесяти человек из Второго зуавского и довел число добровольцев до ста за счет Венсенских стрелков, стоявших лагерем по соседству.
В эту сотню входили самые меткие стрелки дивизии Боске.
Они выступили в девять часов вечера, каждый нес заступ, мешок с провиантом, подсумок, набитый патронами, фляжку с кофе. Под водительством своего бесстрашного командира солдаты пересекли линию траншей и углубились на ничейную территорию в поисках наиболее выгодной позиции.
Прежде чем покинуть Третью батарею, Оторва тщательно изучил, пользуясь амбразурой, рельеф местности.
Он хорошо ориентировался, несмотря на полную темноту, и расставил своих франтиреров[161] по двое на линии протяженностью около километра.
Черт возьми! Это оказалось не так-то просто. Стрелки передвигались ползком, стараясь не производить ни малейшего шума, толкали перед собой инструменты, обмотав тряпками металлические части, чтобы ничто не звякнуло, их двигала вперед не только отвага, но и неслыханное везенье.
Уф! Задание выполнили — до русских бастионов осталось четыреста — четыреста пятьдесят метров.
С бесконечными предосторожностями стрелки вонзили заступы[162] в землю и выкопали себе убежище. Работать заступом обычно дольше, чем киркой[163], но зато от него получалось гораздо меньше шума. Как при рытье траншей, земля выбрасывалась вперед и образовывала буствер.
Оторва вместе со своим товарищем, горнистом Питухом, занял позицию в середине линии.
К четырем часам утра земляные работы закончились. Всем стало немного не по себе, и Питух резонно заметил:
— Мы здесь, как в пустом корыте.
— Тихо! — оборвал его Оторва.
— Я выкурю трубочку.
— Нельзя!
— Тогда б я выпил стаканчик.
— Береги питье… сегодня будет жарко.
— Раз нельзя ни болтать, ни пить, ни курить, я сосну, пока не заиграла музыка.
— Прекрасная мысль! Я посторожу.
— Твое дело. Ты начальник.
Через пять минут горнист, забившись в глубь окопа и свернувшись калачиком, уже спал как убитый. Разбудили его три выстрела мортиры. Он потянулся, притворно чихая, и воскликнул, доставая флягу с водкой:
— Будьте здоровы!
Будучи человеком предусмотрительным, Питух запасся лишней флягой. Теперь он открыл ее и предложил товарищу, который возился со своим карабином.
— Глотни как следует, Оторва!
— Что ж, это не помешает.
Отхлебнув хороший глоток, Жан приложил к плечу карабин, пристально вгляделся в амбразуру и выстрелил. Питух проследил за полетом пули, со свистом взрезавшей воздух, и радостно вскрикнул:
— Парень кувырнулся!.. Начало хорошее.
Русский артиллерист, в которого целился Оторва, уронил банник и ничком упал на пушку.
— Боно! — заключил Оторва. — Дружок номер два работает не хуже моего покойного старикашки.
Питух с наслаждением прополоскал горло последним глотком водки и тоже взялся за карабин. Он прицелился в артиллериста, который тотчас сменил своего товарища, сраженного Оторвой.
Выстрел! Артиллерист как подкошенный упал на землю.
— Прямо в яблочко, старина Питух.
— Раз так, пропущу еще стаканчик.
— Смотри, окосеешь. Не слишком налегай.
— Да ну! Ни от чего другого в башке так не светлеет, как от хорошего глоточка.
Справа и слева из-за насыпей вырывались дымки. Стрелки доблестно выполняли свою задачу. Выстрелы их карабинов заглушались грохотом пушек, мортир, свистом ядер и гранат[164], но они без устали делали свое коварное дело. И делали его с таким успехом, что огонь русских временами слабел, сбивался, иногда даже совсем умолкал.
В ужасном грохоте боя, в густом дыму, который стелился по земле, люди не слышали и не видели друг друга. То там, то здесь рушились насыпи, осыпались амбразуры, падали выпотрошенные туры.
Невозмутимые франтиреры, съежившись на дне окопчиков, слушали, как проносился над ними ураган железа, и в ожидании просвета курили трубочки.
Внезапно земля содрогнулась от мощного взрыва. На линии французских укреплений вырвался вверх столб огня, окутанный дымом, как при извержении вулкана. В воздух взлетел пороховой склад. Двадцать пять человек были разорваны в клочья, три орудия вышли из строя!
Русские шумно рукоплескали, издавая победные клики. Получасом позже, с интервалом в пять минут, взлетели в воздух два пороховых склада на их стороне — на Мачтовом и Центральном бастионах.
— Обмен любезностями, — серьезно заметил горнист.
Подчиняясь одной и той же мысли, французы и русские ослабили огонь, чтобы дать дыму улечься и посмотреть, каковы результаты бомбардировки.
Одиннадцать часов. Разрушения оказались значительными, особенно у русских, но все же менее существенными, чем можно было ожидать. Прорвать укрепления не удалось, получилось лишь множество отдельных обвалов, которые противник восстанавливал под огнем с бесстрашием, вызывавшим у союзников восторженные крики.
Успешной эту операцию назвать было нельзя, и сильно разочаровались те, кто рассчитывал на штурм до наступления ночи.
Пушки и мортиры стреляли теперь лишь изредка. Как только стрельба утихала, на укрепления высыпали любопытные. Там встречались и штатские, и дамы в выходных туалетах; они смотрели в театральные бинокли и жестами грозили противнику.
Среди них Оторва с первого взгляда различил Даму в Черном, которая ловко обращалась со своим карабином. Ока оживленно говорила что-то и как будто показывала рукой на окопы, где франтиреры, по двое в каждом, использовали передышку, чтобы выкурить трубочку.
— Не хочет ли она выколоть нам глаза? — спросил Оторва у своего товарища.
— Нет, она направляет на нас огонь пушек и мортир. Что же это за армия, если в ней командуют бабы!
— Ну и ну! Посмотрим, что будет дальше.
— Ясно что. Береги башку!
Бам-м! — в двух шагах от Дамы в Черном стрельнула мортира. Бомба поднималась все выше, выше и упала отвесно, с шумом разорвав воздух.