Читать интересную книгу День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник) - Александр Терехов

– Вот бутерброды! Вы заметили? – шептал мне врач из Перми. – Ни разу середину поля не прошли на широком шаге. И как судья Володю Быстрова на свисток посадил… Не переживайте. Раз игры нет – переживать нечего. Я с девяносто третьего года не переживаю. Спокойной ночи!

Я грыз зуболомное миндальное печенье – да когда оно кончится?! – и разглядывал придорожные усадьбы, райские места в ночи – в точности как в кино и рекламе! – рай: белые стены, розовая черепица, под деревьями лежат апельсины, сквозь автобусные окна добивает банный эвкалиптовый дух, и всё цветет, всё здесь цветет…

Болельщик в рогатой шапке с косами смотрел туда же:

– Так и будут в нищете жить. Пока мы их не купим, – и буркнул: – И с Англией скоро разберемся. И язык не надо будет учить!

В такие минуты всегда хочется другого. Вступить в библейское общество. Выучиться играть в покер. Смотреть умные фильмы на ночь. А что? Или заняться испанским. Нанять худую или некрасивую репетиторшу-почасовика.

Спящий врач из Перми снял очки, вытер глаза и пробормотал:

– Как все-таки обидно…

Долго спали, и, пока спали, поднялся ветер, на пляже вывесили красный флажок, серые волны, подобравшись к берегу, сворачивались в ревущий, пропесоченный вал, по песку бродил один – бродил в юбке из полотенца толстый русский малый, знающий, по моим сорокавосьмичасовым наблюдениям, три слова – «Димон» и еще два матом. Он искал трусы, потерянные в прибое, хмуро посматривая на черных мохнатых крабов, карабкающихся из воды на заросшие смолистой зеленью каменные глыбы; а вечером, похожим на ночь, мы сидели на качелях детской площадки, сын ел вареную кукурузу, я хвалил советскую власть. Вдруг он сказал:

– Один мальчик из нашего класса спустился в метро на рельсы и пошел навстречу поезду, – он едва заметно кивнул мне: ну, давай, ты же типа всё можешь, всё измени, еще есть время, – похороны завтра.

– Наверное, он чем-то болел? Психическое расстройство?

– Его родители всё время ругались, – он повертел в руках обгрызенный початок: всё? – А как первый раз пробуют наркотики?

Дождался. Вот сейчас я. Мои давно готовые слова, засеянные в его память, вбитые, ободряющий пример моей жизни – опорой, ужасающие примеры других – угрозой, впитает сейчас и с этим пойдет в страну, где я уже не смогу быть с ним всё время рядом:

– Слушай!

Но – португальцы кому-то забили, на набережной что-то ярко полыхнуло и взорвалось, загудели автомобили и прогулочные паровозики, закричали дети на балконах, подпрыгивая и растягивая фанатские шарфы, по набережным очумело понеслись комнатные собачки в плащиках национальных расцветок, к экрану посреди набережной, где шла трансляция, бросился нечесаный люд, распевая безо всякого мотива краеведческие песни, в них угадывались названия ближайших рыбацких поселков, заметались зигзагами безумные велосипедисты, на пляже, где жарили на углях какую-то вонючую дрянь, напоминающую змеиные хвосты, все, у кого нашлись деньги на пол-литровый пластиковый стакан пива, прыгали, обнявшись и завывая:

– Пур! Ту! Гал! Пур! Ту! Гал!

И ударил салют!

Из Домодедово сына забирали, сам я везти не мог – люди, прописанные в моей бывшей квартире, не желали дарить мне лишние полтора часа. Дожидаясь прибытия конвоя, мы наменяли жетонов, отошли к игровым автоматам и в полнейшем немом взаимопонимании и взаимовыручке отбили захваченный бандитами банк, уложив по ошибке пару заложников из числа персонала, затем отстреливались на полном ходу, защищая почтовый тарантас от соединенных сил грабителей и индейцев – среди нападавших особенно выделялся жирный мексиканец в шляпе-поганке, пришлось бросить под ноги их лошадям мешок с динамитом, едва отдышавшись, мы ввязались в перестрелку в салуне, возникшую по какому-то совершенно плевому поводу, но переросшую в настоящую бойню. Особенно прицельно жарила по нам из пулемета какая-то симпатичная дама в красном платье. И тут ему позвонили.

– Ну, всё?

Такой возраст, что уже не обнимешь. Стесняется.

Рукопожатия.

– Знаешь, что я хочу, чтобы ты сделал? Забери меня к себе. Давай встречаться почаще. Не ругайся с мамой. Больше я с тобой никуда не полечу.

– Что?

– Научись выдувать пузыри из жвачки. Смотри: нажевываешь такой комок, плоский, вот так зажимаешь между зубами. И – в середину проталкиваешь немного язык, а потом язык убираешь и сразу начинаешь дуть, вот, – надулось и лопнуло, – понял?

…Зимой детина в тулупе и шапке с опущенными ушами раздавал билеты и ваучеры болельщикам, сразу раздевшимся до маек с гербами, – знакомыми казались все: с вологодскими мы точно куда-то уже летали, и с вон тем косым, стеснительно смотревшим в сторону. Со вкусом домашней каши во рту я смотрел, как судьба рукой авиадевушки помещает нас двумя крестиками на неведомые места на борту и кричит в телефон в доносящиеся снежные задувания:

– У тебя сто сорок пять пассажиров и одна ляля. Сто сорок шесть по головам!

Пристегнувшись, сын спросил:

– А в этом Израиле нет сейчас туризма? То есть террора?

Над нашими головами летала перекличка – из первого салона во второй:

– Кто мужик и натурал – тот болеет за «Урал»!

– Кто болеет за «Торпедо» – тот родился от соседа!

Соседка лет семидесяти двух, сразу попросившая называть ее Надей, крашенная в цвет «морозный каштан» (я до дембеля считал, что такой цвет встречается в естественной природе, пока одна девушка не объяснила), оторвалась от газеты:

– Тут написано, что всё больше и больше пилотов управляют самолетом в пьяном виде.

Самолет неожиданно качнулся набок и завернул резко влево, дважды нехорошо вздрогнув.

Народ запил, мы с сыном яростно обсудили с впередисидящим интеллигентом Маратом величие нашей сборной. Виски, к которому время от времени припадал Марат, помогло ему сосредоточиться на единственном действительно важном вопросе:

– А кого Хиддинк поставит в полузащиту?

Я трижды перечислил всех наличествующих полузащитников, он соглашающеся кивал: да, все эти имена ему известны, но после тяжелого раздумчивого сопенья и еще одного глотка он вновь, просунув голову меж кресел, указывал, как впервые, теперь уже совершенно отчетливо, открывшуюся только ему слабину:

– Да. Но кого Хиддинк поставит в полузащиту? – Так и уснул, уронив нам на колени сперва цээсковский колпак с бубенчиками, а затем очки – мы их бережно хранили, азартно предвкушая ужас ослепленного пробуждения: где?!

Сын попросил:

– Расскажи какую-нибудь страшную историю.

– Однажды мы с мамой потеряли тебя на Воробьевых горах. Пошли гулять и – потеряли. Полчаса бегали искали.

Сын с ужасом вгляделся в меня:

– А потом? Нашли?

Тут пошуршало «кгм-кгм…» и раздалось:

– Говорит командир корабля. Предупреждаю, на высоте девять тысяч пятьсот метров сто грамм спиртного действуют как двести. Если не прекратится драка во втором салоне, мы садимся в Симферополе и вызываем милицию.

Да будьте же вы все прокляты, уроды!!! Я уже представлял себе разрастание побоища, экипаж, забаррикадировавшийся в кабине, и штурм ОМОНом в симферопольском аэропорту – стоило ради этого пропускать два учебных дня и репетитора по математике!

Все прислушивались, и чудился грохот битвы, но это стюардессы загрохотали своими кухонными тележками, шепотом всем сообщая: угомонились.

Марат проснулся и забрал свои очки с таким спокойствием, словно поручал нам их сохранить.

По прилете я искал разбитые носы и разорванные рубахи, но русские патриоты ступили на Святую землю в приличном виде и сонно потекли в громадные просторы Бен-Гуриона пехом или эскалатором, вниз, на паспортный контроль, покорно снимая картузы для опознания и обдавая пограничниц алкогольными дуновениями; только вологодцы выронили под ноги таможеннику пакет с десятью бутылками пива в самый разгар клятв, что везут только государственный флаг.

На свободе, после очередей и багажных разборов, какая-то молодежь с нажимом одаривала каждого белой шапкой «Израиль любит тебя». Я отправился искать урну: куда бы ее выбросить, а сын побежал в обменник превратить долларовую сотку в шекели и оттуда – в ближайший магазин, где ему жестоко пояснили: в аэропорту курс – самый невыгодный.

В осеннем море кто-то плавал среди упаковочных обрывков и студенистых, коченеющих рыбок, по удивительно белому песку носились собаки в ошейниках за летающими пластмассовыми тарелками, первая же красивая девка рассмеялась по-русски – она висла на пожилом пузане, тот сосал сигару и отхлебывал из горла какого-то дорогого сосуда. Грязный араб показал, как работает душ – надо дергать за проволоку.

Мы опустились на два незанятых белых стула, словно ждавших нас. Из-под земли вырос дед с седой грудью и показал пачку квитанций. Двенадцать шекелей это стоит. Пока не зайдет солнце.

Я подозрительно следил за солнцем – путеводитель обещал его посадить в половине пятого, и я предупреждал об этом попутчиков – нет смысла раздеваться и лезть в море! После половины пятого на меня смотрели, как на идиота.