Злой, не по-летнему холодный, дождик барабанил в окно, в фойе общежития сидело, прижавшись друг к другу, несколько парочек, по телевизору о чем-то бубнил «Прожектор перестройки», из окошка комнаты вахтера, на меня, недобро поблескивала стеклышками очков Клавдия Ивановна, которая так и не простила мне ночной дебош при поисках Сапога. Но сегодня мне было положить на эмоции Клавдии Ивановны. На душе была хмарь и тоска, бесконечная, как туча над Городом. В промокших сапогах хлюпала жижа, хотелось разуться и повесить портянки на голенища сушиться, фраппируя своим солдафонским поведением местное изысканное общество. Под окном послышалось типичное тарахтение, заскрипели тормоза «уазика», потом захрипела рация:
— Двести двадцать шесть, ответь двести первому.
— Двести двадцать шесть, на связи.
— Ты где?
— Сейчас выйду.
Я со вздохом натянул на фуражку капюшон почерневшей от воды плащ-палатки, вызывающей отвращение от своей волглости, и, прокляв сибирскую погоду, обреченно шагнул к выходу. Первый шаг с покрытого металлическим козырьком крыльца, и холодные струи ударили в плечи, как хороший водопад. Я изобразил два строевых шага, стараясь аккуратнее опускать подошвы сапог в кипящие от дождевых потоков лужи и вскинул руку к обрезу фуражки. Влажная, холодная ткань вновь заставила содрогнуться, согревшееся было в тепле помещения, тело неприятно передернуло. Очень недовольное лицо ротного смотрело на меня из приоткрытой двери серо- голубого «лунохода».
— Товарищ капитан, за время несения службы происшествий не произошло.
В это время, «водила» автопатруля, кудрявый, как херувим, Володя Зеленцов, последнюю минуту вертевшийся на своем сиденье, как будто у него прихватил живот, принял какое-то решение, и скороговоркой пробормотав «командир, я щас, через две минуты», как в прорубь, выскочил из теплой кабины, и, прыгая как заяц среди луж, прикрывшись от дождя какой-то кургузой картонкой, скрылся среди сереющих, через дорогу от нас, складских сооружений. Ротный, задумчиво проводил взглядом скачущую среди белых струй дождя фигуру, вернулся к моему воспитанию, вернее, заговорил, обернувшись вглубь машины, откуда грозно топорщились усы командира взвода:
— Взгляни, Алексей Александрович, наш с тобой самый молодой сотрудник оборзел окончательно. Сидит у девок в тепле, пузо греет, а возможно, не только пузо, на службу положил конкретно.
— Я, командир, только что зашёл. У меня плащ-палатка уже насквозь промокла. На улице не видел ни одного человека. А если я заболею? Уйду на больничный с бронхитом, кого на пост выставлять будете, все в отпусках. И вообще, то, что вы посты поехали проверять, я ещё полчаса назад как слышал, когда вы еще у Клоунов двадцать четвертого вызывали. Ваш голос, даже по рации, ни с кем не спутаешь.
— Ты представляешь, он еще и за нами следит в эфире— я, так понимаю, командир тянул время, чтобы не сидеть с глупым видом, в ожидании скрывшегося в неизвестном направлении драйвера железной «кобылы»
— Я, если надо, лучше никого ставить не буду. Если поста нет, а что случилось, с меня особо не спросят. А вот, когда мои сотрудники по полдня в общежитии отсиживаются, а в зоне поста будет грабеж, с меня спросят.
— ……. — я решил закруглять пустую дискуссию, так как, под воздействием порыва ветра, крупные ледяные капли, преодолев лакированный козырек и край натянутого капюшона, попали мне в лица, а парочка, особенно холодных, скользнув по щеке, стекла под рубашку.
— Второй где?
— Ужинает.
— Он всегда ужинает, когда к вам не приеду.
— В минуты опасности он всегда рядом. Не считаясь с личным временем.
— Болтун. Кстати, о личном времени. Ты слышал, что в субботы вы на митинг, с десяти утра.
— Я с дедом на рыбалку собрался.
— На следующий выходной перенесешь. Ты помнишь, что ты в декабре писал комсомольское обязательство отработать двести часов бесплатно, в личное время.
— Я его не писал, я еще в армии был. И если все посчитать, то двести часов мы уже отработали.
— Не отработали, их отработать невозможно, такое у этих часов чудесное свойство. Давай книжку и Ломову напомни насчет митинга.
Я осторожно, чтоб не залить служебную книжку, сунул ее под металлическую крышу кабины.
— Ладно, дождь стихнет, чтобы здесь не сидел. Понял? — командир заполнял отметку о проверке поста.
— Так точно, как только, так сразу.
— Иди, сохни.
Я опять приложил руку к козырьку, изобразил строевой прием «кругом» и пошлепал по лужам к спасительному теплу. Когда я входил в подъезд, увидел, как совершая гигантские прыжки, бежит к машине Володя Зеленцов, которого хитрый командир заметил, наверное, еще минуту назад, иначе капитан меня так быстро бы не отпустил. Свою картонку шофер где-то потерял, зато бережно прижимал к животу какой-то увесистый свёрток в промасленной обёрточной бумаге, согнувшись над ним, как любящая мать прикрывает ребенка своим телом.
В фойе меня ждал довольный Дима, платком обтирающий влажные губы, то ли от вкусного ужина, то ли от сладкого Леночкиного поцелуя на дорожку.
— Что командир сказал?
— Сказал, что Лена на тебя в комсомольское бюро жалобу подала, что ты жениться обещаешь, а никак не женишься.
Дима подумал, продолжая облизываться.
— Она не могла — потом взглянул на меня и расслабился: — врешь ты все. На самом жалоб, как на барбоске, а туда же, все шутишь. Женился бы ты на своей соседке, и жалоб бы не было.
— Дим, да я бы женился, но на сумасшедших не женятся, по закону нельзя. Во, вроде бы просветлело, пойдем к «Виктории», кофе выпьем, а то Клавдия Ивановна меня не любит больше, чаем не угощает.
Следующее утро было не в пример лучше. За окном вовсю орали воробьи, золотые солнечные лучи, заглядывающие в окно, дарили оптимизм и надежду. Я, сбегав в туалет по прохладным доскам пола, вернувшись, с ходу прыгнул в кровать, решив поспать ещё полчасика. Только разум стал уплывать в сладкую дрёму, в мою дверь кто-то энергично постучался. Со стоном воздев себя с ложа, я натянул семейные трусы и футболку, поплелся открывать. На пороге стояла улыбающаяся Таня, держа в руках две тяжелые, даже на вид, сумки.
— Привет, к тебе можно? — почему-то шёпотом произнесла девушка
Я, молча, шагнул в сторону, сделав приглашающий