— Моторы требуют осмотра, — объяснил он, — вы справитесь один, а я займусь этим.
— Отлично. В самом деле, кто знает, катер еще пригодится. Может случиться, что Нина и Андрей вернутся ни с чем.
Побродив по лесу, приготовив на берегу костер и разомлев на солнце, Бакута прилег под деревом и задремал. Неожиданный треск мотора, послышавшийся со стороны залива, мгновенно разбудил его. Бакута подумал, что это с местными жителями-рыбаками вернулись Нина и Андрей. Но он услышал моторы катера. И вдруг тяжелый камень пролетел мимо его головы. Когда Бакута выбежал из-под тени, голубой катер уже унесся далеко в океан, и на корме чернел силуэт Алендорфа.
* * *
В густой чаще, куда попали Андрей и Нина, щебетали, трещали и стрекотали тысячи птиц. На небольших топких полянах блистали синие лужи, и по воде медленно расхаживали птицы, похожие на аистов. С деревьев тучами вспархивали маленькие, как воробьи, зеленые попугаи, обезьяна величиной с котенка, перепрыгивая с ветки на ветку, с любопытством провожала людей. По болотистой земле, хватаясь за кустарники, Нина и Андрей продолжали свой путь, не задумываясь над тем, что ожидает их впереди.
Лес кончился очень скоро, и на минуту скитальцы остановились, пораженные видом гигантских пальм. На одной из них висела хижина с соломенной крышей, и из дверей к земле спадала плетеная веревочная лестница. Матрос, как по штормтрапу, поднялся в это удивительное жилище, но внутри никого не оказалось. Однако хижина свидетельствовала о близком присутствии людей.
Около часа еще шли наши путешественники, пока не увидели на пригорке двухэтажную мексиканскую гасиенду с крытыми, защищенными от солнца верандами.
У забора гасиенды на солнцепеке сидели люди в полотняных рубахах, в широких соломенных шляпах и молотками разбивали кокосовые орехи.
В великом волнении Нина и Андрей взялись за руки и, уже не сдерживая своих чувств, изо всех сил побежали вперед.
Но что это? Пронзительный, возмущенный крик раздался из-за кустов. Остановившись, чтобы узнать, кто это кричит, Нина и Андрей в двух шагах от себя увидели зрелище, от которого застыла бы кровь у самого отважного человека.
В сухой, раскаленной земле виднелись бронзовые головы закопанных по плечи людей.
Раздался топот коней. По направлению к зарытым в земле людям, взметая пыль, скакала кавалькада всадников. Промелькнули короткие, расшитые золотом куртки, белые узорчатые воротники и широкополые шляпы, ремнями подвязанные к подбородкам.
Взмахнув хлыстом, один из всадников накинулся на Андрея. Но его отстранил другой, и тогда и без того ошеломленные моряки отказались верить своим ушам.
* * *
Но, кто бы не замер на их месте, увидав описанное нами зрелище? Кто бы не отказался верить своим ушам, заслышав у мексиканской гасиенды голос, разразившийся вихрем проклятий... на русском языке? Вынырнув из толпы всадников, перед моряками появился человек в белом комбинезоне и в синем, съехавшем набок берете.
— Какого дьявола сюда пускают посторонних? — заорал он, перекрывая хор двадцати всадников. — Черт возьми, я тысячу раз предупреждал!..
— В чем дело, Рудольф? — отстраняя конские морды, добродушно спросил второй неизвестный человек. В невероятно широких ковбойских штанах, придерживая сомбреро, из-под которого упорно выбивались дыбом растущие волосы, он, комично, по-детски выпятив губы, нараспев, через нос, проговорил: — Что за бред, мой милый Рудольф?! Из-за чего эта свалка? Почему не скачут по головам?..
— Клянусь, я брошу все! — едва не плача, отозвался тот, кого назвали Рудольфом. — Третий раз накладка!
— Оставьте, дорогой Рудольф, — с уморительной гримасой, вызвавшей смех всадников, сказал второй. — Поверьте, это солнце так же накаляет и мою верхушку.
Он сделал еще несколько замечаний на мексиканском языке, но, заметив Андрея и Нину, удивился:
— Ба, что это за незнакомцы? Рудольф, обратите внимание, в каком они виде. Происходит что-то странное. Это не мексиканцы!
Не станем возбуждать любопытство читателей и разъясним, кто были два человека с гасиенды, изъяснявшиеся на русском языке.
Советский кинорежиссер и неизменно работающий с ним кинооператор по приглашению американской кинофирмы снимали в Мексике картину о мексиканской революции 1910 года. Американцев привлекли имя и талант советского режиссера, мастера же захватила тема. Во времена диктатора Порфирио Диаса помещики зарывали пеонов в землю и на конях скакали по головам бунтовщиков. Такой эпизод и снимался в момент прихода Нины и Андрея. Ничего не подозревавшие моряки сорвали съемку. Но, попав к соотечественникам, Андреи и Нина оказались вне опасности, и поэтому мы перенесемся на берег океана, где остался боцман Бакута.
Предательски обманутый, он тщетно следил за тем, не появится ли на горизонте какой-либо пароход. К закату солнца он решил направиться поближе к заливу, откуда нужно было ожидать Андрея и Нину. С наступлением темноты боцману почудились всплески и показалось, что по заливу плывет судно. И он пошел навстречу.
Спустя полчаса Бакута услыхал шум мотора со стороны океана и бросился обратно. Но было уже поздно. Моторная шлюпка ушла. На горизонте вспыхнули и исчезли огни парохода.
Кляня себя за новую неудачу, боцман медленно побрел к лесу, и вдруг его взгляд упал на прислонившегося к камню человека, поразительно похожего на штурмана Головина.
На этом можно было бы закончить нашу хронику, но мы обязаны сообщить еще несколько подробностей. Как известно читателю, на берегу сидел Головин. Мучимый сомнениями, потрясенный штурман смог проронить только два слова:
— Боцман!.. Бакута!..
— Есть боцман Бакута! — закричал старик и бросился в объятия Головина, но, спохватившись, он прижал руки к сердцу, выпрямился и, точно приготовившись к рапорту, немного отступил назад: — Честь имею доложить!..
Он не закончил рапорта, и его седая голова затряслась в рыданиях на плече штурмана.
В ту же ночь к берегу, где остался Бакута, прибыл моторный бот с Андреем, Ниной и советскими кинематографистами. Назавтра наши друзья с помощью соотечественников прибыли в порт Манзанилло и оттуда послали первую радиограмму в Наркомвод. По железной дороге они доехали до мексиканской столицы Мексико-Сити, а затем отправились в Калифорнию.
В Сан-Франциско ровно за день до отплытия последнего закупленного Наркомводом парохода моряки явились к капитану Дементьеву. В Сан-Франциско друзья узнали содержание записки, врученной боцману покончившим с собой Накамурой. Японский техник, эмигрант, перевел короткие строки иероглифов. Вот что писал Накамура: