Читать интересную книгу Андрей Рублев - Андрей Михалков-Кончаловский

— Не надо, не, надо… Вот и все… ну и хорошо… Видишь, как все получилось… ну и хорошо. — Андрей дрожащими руками гладит малого по волосам, по тонкой шее и худой, как у подростка, спине. — Вот и хорошо… Вот и пойдем мы с тобой вместе… Ну чего ты?.. Я иконы писать, ты — колокола лить… А?.. Пойдем?.. Пойдем с тобой в Троицу, пойдем работать… Какой праздник-то для людей… Какую радость сотворил и еще плачет…

Андрей поднимает глаза и встречается взглядом с Даниилом Черным.

Возникают и тают нежные голубые и пепельные пятна, пульсируя и сменяя друг друга в настойчивом повторении. Изумрудные приплески и жаркая охра, потрескавшаяся за пятьсот лет. Прозрачный голубец, ограниченный оливковой от времени охрой. Мягкие переливы охряных и золотых пространств, словно залитые солнцем осенних лесов, синева неба, окрасившая складки одежд, упавших и застывших жестким контуром, перламутровая нежность прозрачных мазков, легких, туманно-голубых, словно лесные дали, гранатово-розовых, как сентябрьский осиновый лист, тускло-фиолетовых, схожих на темную глубину воды, подернутую рябью, грозящей непогодой…

В дымчатые чистые и милые своей прозрачностью приплески вплетается четкий и размеренный узор фресковых орнаментов. Линии и контуры двоятся, множатся, льются и переплетаются, пересекают и уничтожают друг друга в осмысленной непоследовательности.

Мягкие, словно волшебные лекала, изгибы рук и будто наполненные ветром покровы, завершенные неожиданными складками, похожими на смятую жесть…

«Страшный суд». Льются мокрые и тяжелые волосы Марфы в простом бабьем сарафане. В протянутой руке она держит корабль свободно и с выражением необычайной значительности, ибо корабль этот — души погибших на водах. И слышен плеск воды и приглушенные туманом тоскливые призывы, безнадежные и горестные: «Марфа-а-а-а! Плыви-и-и-и-и! Ма-а-а-рфа-а!»

Торжественно и скорбно проплывают прекрасные лица женщин, возведенных Андреем в сонм Праведных Жен по праву прихоти освобожденной фантазии. Они двигаются друг за другом скорбной вереницей в надежде на спасение через унижение своей души, и, как биение сердца, гулко отдаются удары зазубренной татарской сабли в удивительной тишине.

Одна за другой возникают перед нами иконы и фрески — прозрачные и строгие, нежные и жесткие одновременно…

И переплетаясь с ними, делая понятным и бесконечно простым путь от возникновения замыслов Андрея вплоть до их воплощения, бьются наравне с видимым звуки и музыка природы. Та, которую слышал Андрей в минуты зарождения в нем высоких и светлых образов.

Торжество линии, благородство цвета, выношенные в страдании, вытесняются шумом битвы, треском пожаров, гудением пчел над снежными гречишными полями — пением земли, которая вынудила Андрея на самозабвенную любовь к лазурному голубцу, бирюзовому приплеску, к радостному соседству охряных скал с синей тяжестью ангельских одеяний.

И вот, наконец, «Троица» — смысл и вершина жизни Андрея. Спокойная, великая, исполненная трепетной радости перед лицом человеческого братства. Физическое разделение единого существа натрое и тройственный союз, обнаруживающий поразительное единодушие перед лицом будущего, распростертого в веках.

Ритм свободно падающей с плеч одежды, контуры которой то резко следуют излому желтой горы с сосново-оранжевыми плоскостями каменных сколов, то плавно и медленно летят, скользят по васильково-голубой поверхности, уже начинающей накапливать бледно-лиловый и дымчато-пурпурный, рассеченной вековой паутиной трещин, которая лишь умножает и без того невозможную красоту иконы.

А до нашего слуха снова и снова доносится эхо умершего времени, напоминающего нам минуты рублевского вдохновения и мгновения, в которые рождались ого поразительные замыслы.

Но вот на фоне светлого с остатками золота неба «Троицы» появляются редкие вспышки дождевых капель, которые учащаются, свиваются в сверкающие потоки ливня, и сполохи отдаленной грозы просвечивают их насквозь. Слышится ровный и однообразный шум дождя, и за его стеной возникают серые от ливня луга, поворот реки в свинцовой под ветром ряби и спутанные лошади, неподвижно стоящие под дождем в мокрой траве, у самой воды.

В. В. ПАШУТО,

доктор исторических наук

Возрожденный Рублев

Наконец-то вынесен из тесных музеев, монастырей и храмов, очищен от вековой копоти свечей и лампад и передан народу великий Андрей Рублев. Могут сказать, что это уже сделали историки, искусствоведы, реставраторы. Да, их заслуги огромны. Но они только подготовили почву.

Этот сценарий — вид художественной историографии. Воплощенный в фильм, он получит неизмеримо более широкое распространение, чем научные и научно-популярные труды исследователей. Вспомним Ледовое побоище, Петра, броненосец «Потемкин»…

Потому так велика гражданская ответственность сценаристов перед исторической наукой, перед искусством, перед народом.

Прежде всего об исторической достоверности сценария. Это не фантастическое, а художественно-историческое произведение. А. Рублев должен действовать в условиях, характерных для его тюхи, а сценарий — гармонически сочетать историческое и художественное обоснование его образа.

Говоря об исторической обоснованности, напомним, что А. Рублев родился незадолго до славной победы русского народа над Ордой — Куликовской битвы (1380), а умер в разгар четвертьвековой феодальной войны (1425–1453), принесшей победу объединительной политике московского правительства. На годы жизни А. Рублева падают и другие события, в которых народ сказал свое решающее слово — народные восстания в Москве (1482), в Новгороде (1418) и др. Поднималась из руин, строила новые города, осваивала поля и леса, постепенно высвобождаясь из-под гнета Орды, родная страна. Грюнвальдская победа славян и литовцев (1410) блеснула первой зарницей освобождения народов от ига немецкого ордена.

А. Рублев — монах. Чтобы проникнуть в его духовный мир и взглянуть на Русь его глазами, надо было оценить роль тогдашней православной церкви. Еще в ХIII веке русская церковь получила от ханов Орды специальные жалованные грамоты-ярлыки. Имущество церковников ханы объявили неприкосновенным за то, что те «правым сердцем богови за нас и за племя наше молятся и благословляют нас».

Вот почему официальная церковь вплоть до полного свержения ордынского ига держалась осторожно, не уклоняясь, впрочем, от славословия бесспорных побед Руси над Ордой, зарабатывая на этом моральный капитал. Вместе с тем церковь приумножала свои земельные богатства и угнетала подвластных крестьян. Простой народ не раз поднимался на церковников с оружием в руках, изгонял монахов-колонизаторов — основателей монастырей, жег церковное добро, даже сокрушал иконы. Церковь жестоко карала непокорных, подавляла еретическое вольнодумство народа.

Сценарий хронологически ограничен 1400–1424 годами; на первую часть (до 1408 г.) приходится юность героя, расцвет его дарования и творческий кризис; вторая — о его возрождении к жизни и труду.

Что же является центральным в этом фильме? Мы видели немало историко-художественных фильмов, снятых как бы из окна княжеского терема или царского дворца… Быть может, на этот раз съемочная камера окажется в монастыре? Нет, сценаристы поняли, что светоч национального искусства А. Рублев потому и велик, что он не затворник.

Народ в центре сценария, где почти все происходит на людях. Это хорошо, ибо в народе — источник творчества, гуманизма А. Рублева.

Народ — носитель идеи национального освобождения, которое не за горами. В этом смысле глубоко символичен пролог: после Куликовской битвы власть Орды еще держалась, но как в седле татарин с пробитой стрелой грудью. Народ уверен в недолговечности ига («Тоска»).

Народ — носитель социального протеста — в образах беглого бунтаря-смолянина, опасного для власти обличителя-скомороха, поджигателя («Скоморох», «Тоска», «Праздник»), порывы народных восстаний в Новгороде и Пскове достигают А. Рублева.

Народ — творец и умелец. Жизнью, счастьем, непокоем своим отстаивающий творчество (пролог второй части, «Ослепление», «Колокол»).

Тема труда, социального и национального протеста крестьянина, бедняка вообще — основа действий, развития образа главного героя.

Эта тема решена глубоко и многопланово.

Стремлениям народа противостоит политически раздробленная государственная власть. Это сила, враждебная истинной красоте («Охота»), народу-зодчему («Ослепление»), народу-жизнелюбцу («Праздник»), народу, угнетенному Ордой («Нашествие»).

Народ пухнет с голоду, а великие стяжатели и обиралы-монастыри богатеют («Бабье лето»), в них готов стол и дом проходимцам вроде Кирилла; они — ростовщики и мироеды. Показано ото сочно и убедительно.