наступаем мы много, но войска, в известном отдалении от немцев – кто в 200 шагах, а кто даже в 50 – непременно останавливаются. Но если русские войска осенью 1915 г. готовы были изображать из себя в бою только жертву, то во многом вина лежала на высшем командовании, на том же Радкевиче, который швырялся приказами о переходе в наступление, совершенно не считаясь ни с тактическими условиями, ни с состоянием войск, ни с возможностью организовать достаточную подготовку атаки. Начальники, неосмотрительно расходующие силы войск обречены командовать частями, утратившими всякую ударность.
Около 16 час. артиллерийский огонь по ближайшей ко мне половине участка 5-го полка значительно усилился. Немцы направляли главные усилия своей артиллерии против с. Кемели. Однако с удаления в 3–4 км, в Шавлишках, откуда я наблюдал события, сидя у окна избы за стаканом чая, впечатления урагана не получалось. Со стороны немцев стреляли 5–6 полевых батарей; разрывов тяжелых «чемоданов» не наблюдалось. Артиллерийская подготовка имела вполне будничный вид. У нас особенно острого снарядного голода не было; тем не менее, наша артиллерия, разбитая по-батарейно между полками, почти не отвечала. Снаряды имелись, но наш II Финляндский дивизион был совершенно деморализован неудачными боями на Днестре в июне 1915 г.; артиллеристы не верили в стойкость своей пехоты и на атакованных участках, как только события принимали серьезный оборот, сейчас же начинали укладываться.
Плохонький немецкий артиллерийский огонь по-видимому все же оказывал свое действие на стрелков 5-го полка. Им надоело оставаться в окопах; под разрывами гранат и шрапнелей окопы стали неуютными. Лишенные энергичного руководства, стрелки начали использовать моменты затишья, чтобы ускользнуть в тыл. Основная линия окопов на угрожаемых участках постепенно пустела. Командир полка Шиллинг собирался на другой день уехать в отпуск и видел в начавшемся на его участке бое прежде всего досадную помеху для своего отдыха, о котором он мечтал уже в течение целого года войны; отпуск был так близок и грозил теперь ускользнуть.
В восемнадцатом часу немцы заметили шатание на участке 5-го полка; немедленно показалась немецкая пехота. В бинокль из моего окна было видно, как на опушке леса, левее с. Кемели, разъезжал верхом какой-то немецкий офицер, по-видимому командир полка. Он проезжал по фронту выходивших на опушку рот, напутствовал их и бросал в атаку на с. Кемели и окопы левого участка 5-го полка. Подчиненная мне горная батарея, расположенная юго-западнее Шавлишек, заметила движение немецкой пехоты и открыла оживленный огонь. Командиром этой батареи был подполковник Горбаконь, неплохой стрелок, стоявший во главе батареи с начала войны, георгиевский кавалер. Весной в Галиции его на наблюдательном пункте немного опалил разрыв австрийского снаряда; в ближайшие дни ожидалось повышение его на должность командира дивизиона; он готовился сдавать свою батарею.
Другие батареи почти не стреляли по немецкой атаке; может быть они ее не замечали или собирались переезжать в тыл. Я обратил внимание на странный характер стрельбы горной батареи. То клевок в стороне, то разрыв высоко в небе; громадные недолеты, перелеты, шатание в направлении, длительные перерывы перед внесением каждой поправки – так мог стрелять только совершенно неопытный артиллерист. Я вызвал по телефону наблюдательный пункт горной батареи, мне ответил молоденький подпоручик, только что выпущенный из артиллерийского училища и два дня тому назад прибывший в батарею. Из горных пушек он стрелял впервые; по-видимому и в стрельбе из полевых пушек он также был не тверд; командир батареи направил его на наблюдательный пункт попрактиковаться в стрельбе, а сам мирно спал в своей землянке. Почтенному украинцу война по-видимому уже надоела по-горло, и он был совершенно равнодушен к горю соседнего полка. Я принял меры к скорейшему его пробуждению. Через десять минут шрапнели стали ложиться нормально; очевидно Горбаконь прибыл на наблюдательный пункт и вступил в командование. Немецкий командир полка скрылся в лес, наступление на Кемели потеряло свой парадный характер; но было уже поздно, многие окопы 5-го полка находились уже во владении немцев; просачивание их замедлилось, но продолжалось.
О действительном положении, создавшемся на участке 5-го полка вечером 29 августа, можно судить по следующему: из штаба дивизии, когда уже темнело, я получил по телефону приказ немедленно двинуть батальон в распоряжение командира 5-го полка; на границе наших участков батальон должен был получить проводников от левофлангового батальона 5-го полка. Я должен сознаться, что отправленные мною роты не принадлежали к числу лучших рот, находившихся в моем распоряжении. Я выторговал в штабе дивизии разрешение послать сводный батальон – из двух моих стрелковых рот и двух пограничных, находившихся в полковом резерве у Шавлишек. В число своих рот я включил слабую 5-ю роту прапорщика Галиофа, составлявшую мой арьергард 26 августа и внесшую тогда и наше отступление такую нервность. Она составляла батальонный резерв моего правого батальонного участка. Я счел за благо увести Галиофа от Чернышенко, в котором Галиоф развивал слишком пессимистическое настроение. Такой подбор войск, выделяемых в распоряжение попавшего в критическое положение соседа, вечно составлял жестокую немощь русской армии – так грешили и все высшие начальники, до командующих фронтом включительно, которые умышленно держали на позиции лучшие корпуса, а полуразложенные – в резерве, у железнодорожных узлов, предвидя возможность, что Ставка их отберет. Однако бороться с собственным эгоистическим чувством, когда начальство начинает раздергивать полк, крайне трудно. Много значит и недоверие к соседу, к обстановке дезорганизации, которая имеет у него место, и в которую жаль бросать свои лучшие части, так как трудно рассчитывать, что их жертвы принесут какой-либо толк. Особенную остроту эгоистические соображения приобретают в такие периоды общего упадка, в котором находилась русская армия в августе 1915 г. Общие моральные условия были таковы, что поступить иначе можно было бы, только поднявшись на высшую ступень геройства.
В данном случае начальник дивизии поступил бы лучше, передав, ввиду прорыва 5-го полка, его левофлаговый батальон в мое распоряжение и обязав меня восстановить здесь положение; такой распорядок обеспечил бы несравненно более энергичную помощь центру дивизии всеми силами, находившимися в моем распоряжении. Но Шиллинг пользовался в штабе дивизии большим кредитом, изменение границ полковых участков могло быть для него обидным, я был моложе Шиллинга, и штаб дивизии захотел оставить за ним руководство боем на атакованном участке.
Когда мой сводный батальон подошел и в темноте развернулся, вышедшие из окопов роты 5-го полка еще держались и вели бой; но прежде чем мои и пограничные роты успели приблизиться к цепям 5-го полка, последние обратились в бегство, налетели и смяли мой сводный батальон. Что творилось в темноте, установить нельзя. Но к рассвету одна полурота 5-й роты с прапорщиком