Передо мной королева-мать тихонько закрывается платочком, утирая слезы радости. Когда же двое вооруженных гвардейцев распахивают двери, она благоговейно шепчет: «Вот и он!»
В неярком свете часовни возникает император, его сорочка так густо украшена вышивкой, что у меня почти нет сомнений, что локти и плечи у него наутро окажутся в потертостях. Его продвижение к алтарю сопровождается удивленным шепотом, и когда он оказывается вровень с первым рядом, где стоим мы с его матерью, причина всеобщего изумления делается понятной: его обувь — а это всегда были самые простые армейские сапоги — сегодня украшена желтыми бриллиантами и золотом. Никогда не видел его таким разодетым: на нем шляпа черного бархата и черный атласный плащ, расшитый золотыми пчелками. Его запястья, шею и даже шляпу украшают королевские драгоценности Франции — преображение настолько всеобъемлющее, что я с трудом узнаю человека за всеми этими атрибутами.
Королева-мать не сводит с сына глаз, и в ее обожающем взоре я узнаю преданность, какую всегда замечал в Полине. Но от кого у меня по-настоящему захватывает дух, так это от второй императрицы Франции. Она вступает в зал, облаченная в наряд из сверкающего серебристого тюля. За ней тянется бархатное манто, подбитое горностаем и шитое серебряной нитью. Ее белокурые волосы закрывает тончайшая фата из алансонских кружев, а удерживающая ее бриллиантовая диадема переливается сотней огней. Она абсолютно спокойна, будто и нет этих сотен придворных и роскошных гобеленов на стенах. Даже Жозефина не могла похвастать таким самообладанием, но, наверное, думаю я, в этом и состоит разница между невестой с крохотного островка Мартиника и той, что выросла в Шенбруннском дворце. Мария-Луиза уверенной поступью подходит к алтарю и, приблизившись к императору, церемонно кивает как ровне.
— Как ангел с картины Боттичелли, — вздыхает королева-мать, но по лицу Полины я вижу, что она этого мнения не разделяет. Она в белом шелковом наряде стоит позади Марии-Луизы и вместе с четырьмя другими королевами держит невесте шлейф, что само по себе уже беспрецедентно. Здесь ее сестра Каролина — королева Неаполя, невестка Наполеона Жюли Клари — королева Испании, дочь Жозефины Гортензия — королева Голландии и другая невестка императора Катарина, королева Вестфалии. Никто из дам не светится счастьем, но Полина единственная, чье лицо искажено злобной гримасой. Когда она поворачивается ко мне, ее выражение столь неприятно, что я улыбаюсь.
— Как ты можешь над этим смеяться? — негодует она, когда церемония окончена и великий кардинал Фош обвенчал их.
Мы стоим на ступенях Лувра и ждем, когда прибудет императорский экипаж, чтобы отвезти новоявленную императрицу с супругом в дом Полины.
— Я ради этой женщины перевернула Нейи вверх дном, — злобно шипит она. — И что получаю взамен? Вот что!
Проследив за ее взглядом, я вижу рослого мужчину в белых шелковых панталонах и атласной накидке. Камилло Боргезе. Он беседует с одним из немногих кардиналов, явившихся на церемонию. Приглашены были тридцать два, но присутствовали лишь одиннадцать, поскольку Папа до сих пор отказывается признать новый брак Наполеона. У кардинала встревоженный вид, и, хотя разговор, судя по всему, идет о чем-то важном, Камилло держит перед глазами растопыренную ладонь и разглядывает свои перстни.
— И это ничтожество я вынуждена представлять всем как своего мужа, — продолжает она. — Всему миру нужно доложить, что я замужем за идиотом. А ты хоть себе представляешь, во что мне станет это свадебное пиршество?
Она вглядывается в меня большими темными глазами, а я сожалею, что не в моих силах убедить ее, что жить в постоянной зависти нельзя. На Гаити она была более уравновешенной и более счастливой женщиной.
— В один прекрасный день она станет матерью вашей племянницы или племянника. Если хотите оставаться в Фонтенбло и устраивать балы на правах хозяйки, — говорю я, прекрасно понимая, что отныне эта роль принадлежит молодой императрице, — я бы приложил все усилия к тому, чтобы подружиться с Марией-Луизой.
Ее губы кривятся в усмешке. Затем она бросает взгляд на брата с женой.
— Она всего лишь племенная телка. Это единственное, зачем она ему понадобилась. У нас с ней нет ничего общего. О чем мне с ней говорить?
Возница распахивает нам застекленную дверцу кареты, и уже внутри меня осеняет одна мысль.
— А вы спросите о ее собачке, — небрежным тоном предлагаю я. — Королева Каролина не разрешила ей забрать спаниеля из Браунау.
Полина подается вперед.
— Что?!
— Заявила, что все австрийское должно остаться там.
— А собака-то при чем? Она же не австрийская! — в недоумении восклицает Полина.
Как я и рассчитывал, она пытается представить себе, что было бы, если бы кто-то попытался разлучить ее с Обри. В жизни, полной постоянного движения и утрат, ее левретка — единственное существо, которое неизменно при ней. Бриллианты, лошади, любовники — все это приходит и уходит. Даже Дермид, сын, которого она нарекла в честь одного из персонажей поэм Оссиана, умер в восьмилетнем возрасте.
— Что это — ей шлея под хвост попала? — говорит Полина практически сама с собой.
Карета катится ко дворцу Нейи, я храню молчание, но при желании я мог бы назвать с полдюжины причин, по которым можно считать, что с королевой Каролиной не все в порядке.
— Собаку она получит назад, — решительно заявляет Полина. — Сегодня же распоряжусь.
— Это спаниель по кличке Зиги, — подсказываю я.
Полина смотрит в окно на закат, и ее глаза наполняются слезами.
— Пожалуй, это мой шанс, — наконец произносит она. — Брат намерен получить от нее наследника уже в этом году. Если я подружусь с Марией-Луизой, он скорее станет меня слушать, когда я буду советовать ему развестись после рождения ребенка.
Я выпрямляюсь, и недоумение наверняка легко читается у меня на лице.
— Она же дочь австрийского императора…
— А моему брату не место рядом с ней!
Ее категоричность меня пугает.
— Ваше высочество, — начинаю я и надеюсь, что голос мой звучит спокойнее, чем колотится сердце, — бессмертие в его представлении — это наследники, а не новые царства. Ваша мечта о жизни в Египте…
— Говорят, она неровно дышит к какому-то генералу из Шенбруннского дворца? — обрывает она. Карета останавливается перед въездом во двор дворца Нейи, и Полина достает зеркальце, чтобы проверить, как она выглядит. — Значит, через годик или около того…
— Она родит ребенка и ее отошлют назад в Австрию?