— Может быть, — прошептал он ей на ухо, — еще обойдется… Никто же не видел…
— А Всевидящий? — спросила она с плачем. — Теперь я умру-у-у-у… А тебе сделают другую жену-у-у-у… Не такую глупую-ю-ю-ю…
Он молча сорвал с дерева плод и быстро съел. Ева ухватила его за руку, но он уже разжевал и проглотил.
— Все-все, Ева!.. У нас одна судьба.
— Зачем ты?
— Я должен тебя защищать! Что бы ни случилось, я буду с тобой.
Она вскрикнула, затряслась в его руках. Красивая чешуя, покрывавшая их тела, превратилась в пыль, посыпалась на землю. Ева заплакала громче, глядя на уцелевшие и блистающие на земле чешуйки. Они и там еще переливались дивными цветами, но быстро тускнели и рассыпались.
— Это что же, — прошептала, не переставая рыдать, — теперь не… мы не будем уже…
Адам тупо смотрел на блистающие у своих ног искорки, что быстро тускнеют, теряют яркие цвета и становятся неотличимыми от серой земли.
— Да, — проговорил он осевшим голосом, — мы изменили мир… мы изменили и себя.
Она вскрикнула жалобно:
— Но как же?.. Мне без этой одежды плохо. Когда она была, я ее не замечала, но теперь я такая жалобная!
Она ежилась, пригибалась, обхватывала себя руками, словно пыталась закрыться от всего мира своими узкими ладошками.
— Я не знаю, — признался Адам, — как нам быть теперь. Но что сделано, то сделано… Надо думать, что дальше.
Он попытался сорвать листья с ближайшего куста, тот протестующе отстранился, листья сердито зашумели. Адам отчетливо услышал их сердитый крик: «Это вор! Он нарушил запрет своего Творца!»
Отдернув руку, он попытался сорвать листья с другого куста, но тот едва из земли не вылез, с таким усердием отстранялся от руки преступника, а шумел и вопил еще громче. Ева, подражая Адаму, пыталась срывать листья, уже сообразив, что он задумал, однако кусты и деревья сердито отстранялись, шумели и волновались, всюду стоял крик, что это преступники, им нельзя давать приюта.
Так Адам добежал до дерева, с которого Ева сорвала запретные плоды, уже с трепетом протянул руку к его листьям, однако дерево смолчало, даже когда он, нарвав листьев, отделил несколько тонких веточек и сплел из них нечто наподобие одежды из листьев.
Ева торопливо надела то же самое, спросила с надеждой:
— Хоть оно нас не ненавидит, да?
— Оно тоже чувствует вину, — буркнул Адам. — Или не вину, а…
— Что?
— Тихо, кто-то идет!
Сад озарился неземным светом, над верхушками деревьев пронесся сверкающий Люцифер, он смеялся, от крыльев во все стороны шел радостный свет, превращая ночь в день. Прекрасное лицо верховного ангела светилось, он кричал ликующе:
— Свершилось!.. Они пали!
Сразу несколько голосов зазвенели над садом и среди деревьев:
— Что они сделали?
— Как это случилось?
Сжавшись в ужасе, Адам и Ева прятались в кустах и слушали, как Люцифер ликующе пересказывает историю их позора, слабости и падения. Свет стал ярче, ангелы слетались к нему, как пчелы к сладкому цветку. Люцифер рассказывал с торжествующим смехом, и Адам сжимался все больше, а Ева горько рыдала рядом.
Дослушав, Азазель вскрикнул:
— Да, наконец-то свершилось то, что должно было свершиться. Эти двое ничтожеств опозорились в первые же дни их жизни!.. Творец сказал им: «В тот день, когда ты вкусишь от него, непременно умрешь». И вот они вкусили… Теперь Господь уничтожит их, а мир этот будет наш.
— Он в самом деле прекрасен, — сказал и ангел Шехмазай.
— Да, — донесся голос ангела Тариэля, — мы будем его хозяевами. И мы сможем лучше содержать его в чистоте, порядке и нетронутости.
— Сад останется таким, — воскликнул третий ангел, — каким его создал Творец!
Люцифер сказал громко:
— Тихо-тихо! Я взываю к нашему хозяину, Творцу всего сущего. Господи, Ты сказал, что они умрут в тот же день!.. Они это сделали, и будет только справедливо умертвить их. Ведь все сказанное и сделанное, как Ты не раз говорил, нельзя сделать несказанным или несделанным.
Сад озарился и заблистал первозданным светом, в котором даже ангелы поблекли и стали бледными тенями. Могучий Голос прогремел мощно и ровно:
— Ты прав, Люцифер. Они нарушили Мой строгий запрет и должны быть наказаны очень строго. Ты прав, умертвить их будет только справедливым. Только… Но Я, как Я уже говорил, творил этот мир не только на справедливости, но и на милосердии. Потому соблюду оба принципа. По справедливости они умрут в этот же день, но по милосердии Я отмеряю им день не их жизни, а Моей, ибо не ты ли сказал однажды, и это повторят потом мудрецы: «Пред Твоими очами тысяча лет, как день вчерашний»? Это значит, что сейчас они лишаются бессмертия и умрут через тысячу своих лет.
Адам вздрогнул, пытаясь представить себе эту дикую уйму дней, когда они еще не прожили даже этот день до конца, а впереди их еще столько, что тысяча лет — то же самое, что и бессмертие.
— Он поступает с нами лучше, — прошептал он и ощутил, как на глаза наворачиваются слезы, — чем мы того заслуживаем. Он все время старается нас спасти и помочь нам…
— Адам, — прошептала она, — а что мы скажем Ему?
Глава 14
Ангелы освещали сад даже ночью на открытых местах, как днем, но когда пришел рассвет, Адам сжался, чувствуя себя открытым в своем позоре всему миру.
Ева пряталась за его спиной, листья с нее то и дело падали, она поддерживала их обеими руками, уже не ревела, а только жалобно всхлипывала.
Как только они заново укрепили пучки листьев и веточек на своих телах, прогремел могучий Голос, который Адам всегда слушал с ликованием и радостью, но сейчас ужаснулся, представив себе, что Всевышний появится здесь и увидит их обоих в таком позоре.
— Адам!
Однако Творец не появлялся, Адам потрясенно понял, что Он дал им время смастерить эту одежду, чтобы не смущать их, даже сейчас проявляя к ним снисхождение.
Оба вздрогнули, когда над садом снова раздался могучий Голос:
— Адам! Ты где?.. Что случилось? Раньше ты так охотно бежал Мне навстречу!
Адам промолчал, только пригнулся ниже и постарался отодвинуться дальше за кусты. Внезапно пришла мысль, что Творец все равно все видит, так зачем же спрашивает? Какая цель, если знает, где он, и даже видит?
— Где ты? — повторил Голос.
Как будто Ты не знаешь, мелькнула у Адама мысль. Ведь все знаешь, все видишь… так почему же спрашиваешь? Сад не настолько велик, чтобы в нем спрятаться.
— Я здесь, — ответил он наконец и сам ощутил, насколько его сильный голос звучит противно и жалко. — Здесь… за кустами.