Читать интересную книгу Небеса рассудили иначе - Татьяна Полякова

– К сожалению, подобное встречается чаще, чем мы могли бы предположить, – вздохнул старик. – Ваша версия вполне логична. Чадову вдруг понадобились деньги, и он вернулся. Не узнать его жена не могла, даже если допустить, что он изменился за эти годы. Он же хотел сохранить свое новое имя в тайне и ее убил…

– Но ребенок? – напомнила я.

– Да-а, – протянул Куйбышев. – Тогда Чадов – настоящее чудовище. К сожалению, детей тоже убивают. И по гораздо меньшему поводу.

Я перефотографировала материалы, которые могли пригодиться. Мы еще выпили чаю и обсудили мою версию, Куйбышева она увлекла, а я, должно быть из духа противоречия, решила, что все это чушь. Чадов не какой-то там уголовник. Не мог он убить собственного ребенка… Беда в том, что однозначного ответа «мог – не мог» не было. Придется ждать заключения экспертизы. «Допустим, Чадов сменил фамилию и живет себе рядышком, не беспокоясь, что его обнаружат, – вновь подумала я. – Впрочем, сейчас уже должен забеспокоиться. Однако надо быть весьма нахальным типом, чтобы явиться туда, где живут люди, хорошо его знавшие. За три десятка лет он так изменился… мог пластическую операцию сделать… Мог даже встречаться с Венерой или тем же Смолиным, про себя посмеиваясь над ними. С одной стороны, вроде все логично: украл золото, спрятал его, потом за ним вернулся. Но убийство сына в голове не укладывалось… да и тот факт, что Чадов рядом, все же вызывал сомнения. Зачем ему все это? Неужто он в самом деле свихнулся на семейной вражде и решил, что теперь Смолин должен за все ответить? Чадов лишился сына, а теперь исчезла дочь Смолина. Смолин к убийству ребенка Аркадия не причастен, но изворотливые умы богаты неожиданными заключениями, и обвинить во всем старого друга Чадову ничего не стоило.

Покинув дом Куйбышева, я первым делом позвонила Агатке.

– Ты там роман, случаем, не пишешь? – съязвила она, лишь только я поведала о своих догадках. – Между тем наша задача проста и банальна – вытащить этого придурка из тюрьмы. А если не удастся, то постараться, чтоб он отделался минимальным сроком.

– А папа всегда говорит: «Наша цель – установить истину».

– Так папа говорил? – ахнула Агатка. – Тады ладно… И что там с истиной?

– С истиной туго, – призналась я. – Как думаешь, можно ускорить проведение экспертизы?

– Конечно. Стоит только позвонить папуле, – издевательски предложила сестрица.

Папа наш из тех, для кого семья и работа существуют раздельно. Говоря попросту, соваться к нему бесполезно: все в порядке живой очереди, без скидок на родство. И помогать мне он точно не станет. Это был как раз тот случай, когда чужие принципы доводят до тихого бешенства.

– У тебя полно знакомых… – напомнила я.

– Кто ж спорит? Жаль только, генпрокурор почему-то не отвечает на мои звонки.

– Свинство.

– Ага. Я бы на него президенту пожаловалась, но на мои звонки он тоже не отвечает.

– Ну и зануда ты, сестрица. На работу не приду, дел по горло.

– На премию ты, надеюсь, не рассчитываешь? А если не накопаешь ничего путного и парня мы не вытащим, то и о зарплате забудь.

На этой оптимистичной ноте мы и простились. Домой я возвращалась на троллейбусе, решив не тратиться на такси. Нашла место напротив блондинки в ярко-красном берете. Она то и дело заваливалась на бок, погружаясь в дремоту, а потом резко выпрямлялась и тревожно поглядывала в окно, боясь пропустить свою остановку. Я тоже старалась смотреть в окно, наблюдая, как мимо проплывают дома и люди на улицах. В троллейбусе меня и застал звонок Перфильева.

– С тебя вискарь, односолодовый, запомнишь?

– Запишу.

– Можешь заглянуть ко мне прямо сейчас. Дело ждет тебя.

Я собралась рассыпаться в благодарностях, но он уже отключился. Выйдя на ближайшей остановке, я почти сразу поймала такси и через двадцать минут резвой рысью неслась по коридору в направлении кабинета Олега Викторовича. Через минуту выяснилось, что сам он отсутствовал, но любезная до приторности секретарша проводила меня в крохотную комнату, где не было ничего, кроме стола, стула и стеллажа, абсолютно пустого. Окна, кстати, тоже не было. Я задумалась над предназначением данной комнаты и только собралась задать вопрос, как секретарша сказала:

– Надеюсь, вам здесь будет удобно. Документы я сейчас принесу.

Она удалилась, а я устроилась за столом и от безделья принялась насвистывать. Очень скоро на столе передо мной уже лежала папка с бумагами, а также появились чашка чая и конфеты в вазочке.

– Когда закончите, позвоните мне, пожалуйста, – сказала женщина, оставляя листок с номером своего мобильного.

Я не спеша выпила чай, а потом с некоторым трепетом развязала тесемки на папке.

Бумаги я изучила внимательно, мельком взглянула на фотографию двух трупов и невольно поежилась. Мысль о том, что вернувшийся бог весть откуда Чадов убил собственного ребенка, показалась совершенно дикой. Несмотря на все старания следователей, они не особо продвинулись в своей работе. Если и были в доме улики, то их уничтожил пожар. Соседи в ту ночь ничего подозрительного не видели и не слышали, чужих в деревне не было. Отпечаток резинового сапога неподалеку от дома, вот, собственно, и все. Возможный мотив жуткого убийства тоже вызывал сомнения: жена Чадова жила здесь только летом, ничего ценного в доме просто не было. За несколько дней до убийства возле деревни встали табором цыгане. Дом выглядел куда богаче других, возможно, он тем самым и привлек их внимание. Цыган отыскали через неделю в соседней области и допросили, но хоть подозрение с них окончательно не сняли, однако предъявить им было нечего.

Вечером, накануне убийства, жена Чадова с сыном должна была уехать домой. Но в последний момент передумала. Соседке сказала, что у мальчика температура. К ней она пришла часов в десять, попросила молока. Складывалось впечатление, что убийца о ее намерениях покинуть дачу знал и застать кого-то в доме не ожидал. Мелкий жулик влез в дом с надеждой поживиться стареньким телевизором и прочей ерундой, столкнулся с хозяйкой и с перепугу убил ее? А потом отступать было некуда, и когда на шум появился мальчишка, пришлось и с ним разделаться. Однако если допустить, что на даче были спрятаны драгоценности, украденные в квартире Венеры, то шел за ними вовсе не случайный воришка, а человек, близкий к Чадову. Логично предположить: тот самый приятель, который участвовал в ограблении квартиры. Но почему он сразу не забрал все золото? Чадов успел спрятать свою долю? В таком случае убийца действовал наудачу, толком не зная, где искать. Самая логичная версия – Чадов спрятал украденное, выждал время, а потом за ним вернулся. Но зачем ему было семью убивать? Вполне мог со своей бывшей договориться. Заморочить голову, а затем сбежать. Допустим, было это не так просто, но убить собственного ребенка…

Я закрыла папку и позвонила секретарю.

Вернувшись в свою квартиру, я устроилась в кухне, сняв лишь пальто и бросив его тут же, на табурет, стоявший рядом. И уткнулась в планшет, решив еще раз просмотреть документы. И вновь возникало чувство, что я не вижу очевидного. Некая догадка, которая вроде бы была на поверхности, но упорно в руки не давалась. Я переслала Берсеньеву по электронной почте все материалы, а потом ему позвонила. Он был дома и, вероятно, мучился от безделья, потому что говорил со мной охотно и обстоятельно.

– Думаешь, исчезновение Софьи как раз и связано с этим убийством?

– Ага.

– Тогда, следуя логике, ее в живых тоже нет. Давай завтра еще раз прокатимся на то место, где они в последний раз были с Туровым.

– Зачем? – удивилась я.

– Будем труп искать, – серьезно ответил Берсеньев, но я все равно решила, что издевается, однако согласилась.

– Давай. Документы посмотришь?

– Посмотрю. Можем заняться этим вместе. Приезжай ко мне.

– Некогда, – буркнула я, самой себе удивляясь, никаких дел у меня точно не было, и обычно на приглашения я всегда откликалась, потому что в его обществе нуждалась и подозревала, что он нуждается в моем… Как-то Берсеньев насмешливо заявил: мы с ним родственные души, неприкаянные субъекты с разбитыми сердцами. Вот уж не знаю, сколько в этом иронии, а сколько правды.

– Да? – вроде бы удивился он, услышав мой ответ. – А по виду не скажешь.

– Ты не можешь меня видеть.

– Вряд ли за последние два часа что-то изменилось. Или изменилось? – насторожился он.

– Нет, – весьма неохотно ответила я. – Обещала Агатке выполнить кое-какую работу.

– Ну-ну, – хмыкнул он и отключился.

А я перебралась на диван и принялась пялиться в потолок. Мысли мои некоторое время вертелись вокруг Турова, но непостижимым образом то и дело возвращались к Стасу. «Я должна была с ним поговорить, – убеждала я саму себя и тут же мысленно съязвила: – О чем поговорить? О наших отношениях? А они есть? Я люблю его. И, возможно, он любит меня. Оказывается, этого мало, чтобы быть вместе. Однажды мы уже пытались, но быстро поняли, преодолеть то, что нас разделяет, совсем непросто, и эта невысказанная истина поселилась в доме, точно незваный гость. И слова с каждым днем давались все труднее, а молчание становилось все невыносимее. Наверное, я была несправедлива к нему. Обещала все забыть, зная, что не смогу. А сейчас сумею? Что, если очередная попытка не принесет ничего, кроме боли? Ведь живем же мы как-то, зачем все менять? Я не живу, – сглотнув, жалко сказала я. – Я пережидаю. Так ждут, когда дождь кончится, забыв дома зонт и укрывшись под козырьком чужого подъезда. Я не верю, не могу поверить, что моя жизнь пройдет без него. Не верю отчаянно, и это дает мне силы жить. Вот оттого я и трушу, не рискуя заговорить о самом главном. Ответь он мне резким, категоричным «нет», и что тогда? В самом деле, веревкой запасаться? Но если и дальше продолжать прятать голову в песок, жизнь превратится в бесконечное ожидание. Берсеньев прав: надо решаться».