— Разве были бы мы здесь, если бы случилась хоть одна атака? Кто этот постаревший мальчик?
Бородач снова понял скорее тон Фарада, чем смысл слов афгула, и выхватил кинжал. Конан быстро вышиб оружие из его руки, а затем поднял клинок и заткнул его себе за пояс.
— Тебе повезло, что ты жив, — сказал он пленному. — Я оставлю этот ножичек себе, пока ты не расскажешь нам, что происходит там, наверху. Почему ты боишься гирумги?
Бородач забалаболил. Конан с трудом понимал речь своего пленника. Он нашел больше смысла в рассказе бородача, когда вспомнил, что гирумги были одним из самых могущественных племен пустыни.
Прежде чем бородач закончил свои объяснения, Конан услыхал, что крики на вершине склона стихают. А когда воцарилась тишина, ему показалось, что ой услышал пение туранских боевых рогов, но настолько далекое, что было невозможно сказать, не вытворяет ли это стонущий среди скал ветер пустыни.
Конан сделал Фараду знак: «Готовься к атаке», Фарад кивнул и развязал пояс, чтобы связать им руки пленнику. Бородач закатил глаза к небу так, что остались видны только белки.
Конан внимательно посмотрел на пленного воина:
— Он перережет тебе глотку, если ты не подчинишься, и я не стану ему мешать.
— Нет… Я не драться… Я ваша друга… Я драться с гирумги, — к тому же он неистово зажестикулировал, показывая направо и наверх.
Из этого объяснения Конан ничего не понял. Он кивнул Фараду, который накинул петлю на запястья бородача и затянул ее.
И тут сверху, казалось, сорвалась, вырвавшись на волю, орда демонов. Завопило по меньшей мере человек пятьдесят разом, вызывающе, от ужаса или в предсмертных муках. И, перекрывая вопли, трубили туранские боевые рога, на этот раз совсем рядом. Зазвучали боевые кличи туранцев.
Конан посмотрел на пленника, который потерял сознание от страха. А затем на Фарада, который в недоумении развел руками: «Ты принимаешь меня за оракула?»
Киммериец перебрался к выходу из пещеры, откуда мог видеть, что происходит на вершине горы, и определить, куда стоит послать стрелу, при этом не прострелив друга!
Махбарас не ожидал, что после смерти его ждет иная жизнь в ином мире, так как чересчур долго служил дурным хозяевам. Он также не ожидал, что кто-то хорошо отзовется о нем после его смерти или сочинит о нем поэму, которую станут петь во дворцах хорайянской знати в грядущие века или хотя бы месяцы. Скорее всего его смерть если не положит конец его мучениям, загладит вину перед духом Данара.
То, чего Махбарас не знал о колдовстве и ведовстве могло заполнить несколько длинных и убористо исписанных свитков. Однако ж он знал-таки, что присутствие холодного железа, такого, как клинок меча может воспрепятствовать многим чарам.
Все это вихрем пронеслось в голове Махбараса в тот миг, когда его меч обрушился вниз, разрубив огненную половину, связывавшую колдунью и наемника. Затем капитан отшатнулся. Огненный язык дернулся вверх, вырвав меч из руки капитана с такой силой, что его шагреневая рукоять до крови ободрала ладонь воина.
Словно смертельно раненный змей, язык пламени стал дико извиваться в воздухе. Повелительница Туманов расставила пошире ноги и вцепилась в свой конец, словно утопающий, ухватившийся за веревку. Махбарас услышал, как она нараспев читает заклинания. А потом колдунья завопила достаточно громко, чтобы ее услышали, несмотря на мучительные крики Данара. Но капитан был слишком удивлен тем, что все еще жив, чтобы разглядывать лицо Повелительницы.
Слишком удивлен он был и слишком напуган. Если колдунья решит, что он виновен, то следующим умрет он, и смерть его примет такую форму, по сравнению с которой смерть Данара покажется мирной. Но Махбарас не упал замертво в тот же миг, когда его меч пронзил огонь. По его мнению, это означало, что его ожидает нечто куда худшее.
И тут крики Данара смолкли. Огонь вокруг него исчез, и остался лишь серый пепел. Вечерний ветер унес его в долину.
Колдунья продолжала нараспев читать заклинание, а огненный язык хлестал во все стороны, словно хвост огромной кошки. Девы поспешили расступиться. Но Махбарас остался стоять на месте, словно ноги у него превратились в камень и срослись с балконом. В самом деле, ему даже пришлось опустить взгляд, дабы убедиться, что этого не произошло.
Пока оставался жив, но знал, что долго это не продлится. И поскольку он считал себя уже покойником, то не стал терять достоинство последних мгновений своей жизни и пытаться удрать.
Наверное, его смерть не пройдет незамеченной — по крайней мере среди дев. У некоторых из них души скорее женщин, чем ведьм. Данар это доказал. Возможно, они будут не столь послушными орудиями своей безумной хозяйки, став свидетелями смерти Махбараса.
Внезапно огненный язык уменьшился. Затем, свернувшись в сферу не крупнее яблока, упал на камень. Ударившись о него, он исчез — но из того места, где он ударился, повалил дым, и Махбарас увидел, как запузырился камень, словно став жидким.
Колдунья и наемник стояли, глядя друг на друга через лужу остывающей лавы не шире скамеечки для ног, но выглядевшую непреодолимой преградой. Тишина казалась тяжелой, как бронза или камень, она сковала руки и ноги людей так крепко, что сама мысль о движении казалась безумной.
Только вздымающиеся и опускающиеся груди колдуньи говорили Махбарасу, что она еще жива. Он не мог сказать, откуда знает, что и сам еще жив, но все же знал-таки, и, по мере того как мгновения сменяли друг друга, он начал гадать, удастся ли ему и дальше остаться живым.
«Не надейся. Смерть, отнимающая надежду, — самая жестокая».
Это был старый урок из книг, которые любой мальчик, рожденный быть солдатом, начинал читать тогда когда садился на коня. Махбарас твердил про себя эту истину. И еще он все время напоминал себе о том, что он сделал нечто такое, чего Повелительница Туманов не одобрила бы. Хотя, наверное, она от него этого не ожидала…
Пока же она не решила, как быть с Махбарасом, он мог жить.
Ему не приходило в голову даже пытаться бежать, пока Повелительница стоит, погрузившись в свои мысли и охваченная сомнениями, наверно, впервые с тех пор, подчинила долину своей воле. Будь он в состоянии полностью сформулировать причину такого своего поведения, то выяснилось бы, что все дело в том, что любое движение капитана могло нарушить хрупкое перемирие между ними и заставило бы Повелительницу обрушить на непокорного воина всю свою силу.
Смерть Махбараса была неминуемой; смерть, навстречу которой он пошел, чтобы положить конец мукам Данара.
Молчание нарушил какой-то звук — лязг стали о камень. Махбарас по-прежнему не двигался. Но двигаться и не нужно было. Он увидел свой меч, лежащий на камне между ним и Повелительницей.