class="cite">
<…> апостол советует: «Преобразуйтеся обновленьем ума». Обновленье ума есть путь медитации, йога познания; мысль, укрепляясь, вводится в тело сквозь сердце <…>[308].
Эзотерический и антропософский смысл обретает и семантика «сердца» в излюбленной цитате Белого из Второго послания к Коринфянам:
Естественно показует нам Павел, что мы огневая «сердечная переписка» с Христом: «Вы… письмо Христово, написанное… Духом Бога Живаго…» «на скрижалях сердца». «Скрижали» — сердечные <…>[309].
* * *
В «Воспоминаниях о Штейнере» Белый рисовал своего Учителя как преемника апостола-эзотерика и продолжателя его дела: «„Несправедливого“ сердцем горячего Павла всем сердцем любил, понимал доктор Штейнер»; «Говорил, как Павел; молчал — как Иоанн» (ВШ. С. 272, 497). Несомненно, Штейнер уподобляется в мемуарах и другим евангельским персонажам[310], но преемственность по отношению к Павлу идет именно по линии «сердца»:
Можно было бы долго говорить о деятельности, о миссии Штейнера, как любви и жертвы: это казалось банальной мыслью (о ком так не пишут?) <…>. Лучше отмечу я только сердечность в докторе, на силу которой порою нечем было ответить <…> (ВШ. С. 296).
Вряд ли здесь и в ряде других примеров можно говорить о «сердечности» как об исключительно психологическом свойстве. Штейнер у Белого — это тот, «кто читает в сердцах» (ВШ. С. 365), «слушает сердца» (ВШ. С. 343), «говорит всею силою мысли со всем жаром сердца: от сердца к сердцу» (ВШ. С. 495), стремясь «высечь в сердцах свет» (ВШ. С. 338). «Он был сердцем гораздо более, чем головою» (ВШ. С. 496), — характеризует его Белый-мемуарист.
Особенно явственно слова «от сердца к сердцу» звучали, как следует из мемуаров, в лекциях Штейнера о Христе:
<…> обращался он в миги другие к сердцам; выраженье: «от сердца к сердцу» — с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о «младенце» Иисусе <…>; был — сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и умное сердце — цвело; «сердце», а не «сердечный ум» (ВШ. С. 496).
Или:
<…> он обводит присутствующих серьезным, невыразимо значительным, невыразимо скорбным порой, а то — строгим взглядом; <…> слушает сердца; а верней, что сердцем он слушает те именно «голубиные шаги», о которых знал Ницше; и которые слышались многими в эти тихие минуты лекций, между громами порывов. Мне эти минуты воспоминаний связывались со стихами Владимира Соловьева:
И в тихом дуновенье
Он Бога угадал (ВШ. С. 343).
В ряде описаний у Белого «просвечивает» тот комплекс посвятительных методик, которые практиковал сам Штейнер и которым обучал своих учеников[311]:
Медитация над Именем — путь <…>. Взывал к большему: к умению славить Имя дыханием внутренним с погашением внешнего словесного звука: к рождению — слова в сердце (ВШ. С. 497).
А порой прямо говорится, что источником «сердечных» сведений Штейнера о Христе было «духовно-научное исследование», то есть ясновидение:
Он был — инспирация: не имагинация только! И слова о Христе — инспирации: сердечные мысли <…>. Доктор молчал о Христе — головой; и говорил солнцем-сердцем; слова его курсов о Христе, — выдохи: не кислород, а лишь угольная кислота, намекающая на процесс тайны жизни. <…> не при этих дверях стоял он — при других <…>, — сознание мутилось. Была иная дверь — сердце! Он звал к этой двери… (ВШ. С. 496)
Как говорил Штейнер в курсе лекций 1923 года «Современная духовная жизнь и воспитание», «новое посвящение», уже доступное современному человеку, приобщившемуся к антропософии, «внесет с ясным светом в человеческое сердце то, что ведет к пробуждению духа в человеческом сердце и душе, к религиозности познания»[312]. Этот процесс потребует от антропософов создания нового средства общения — «сердечного»:
Язык для связи между людьми нуждается в посредстве воздушной, чувственной среды. Если же мы умеем понимать друг друга через более глубокие элементы души, через мысли, несущие с собой чувство и сердечную теплоту, то мы находим средство общения помимо языка. Но для этого международного средства взаимного понимания нужно иметь сердце[313].
Речь в данном случае идет, как кажется, о языке посвященных, который «будет функционировать <…> в чистом элементе света, идущего от души к душе, от сердца к сердцу»[314].
Символично, что именно эти слова Штейнера о языке, к которому стремится антропософия, Белый поставил в «Воспоминаниях…» эпиграфом к главе «Рудольф Штейнер в теме „Христос“» (ВШ. С. 493). Тем самым, очевидно, объясняется смысл и «сердечного языка», которым Штейнер говорил о Христе, и слов апостола Павла, использованных в данном контексте:
<…> не при этих дверях стоял он — при других <…>, — сознание мутилось. Была иная дверь — сердце! Он звал к этой двери… <…>. Вне сердечного языка («вы — письмо наше, написанное в сердцах» — говорит нам апостол) — молчание (ВШ. С. 496).
* * *
Антропософский эзотерический праксис, описанный применительно к Штейнеру и «апостолу самосознания» Павлу, был хорошо знаком и самому Белому, принятому еще в 1913 году в эзотерическую школу («Esoterische Stunde»), ученики которой обучались специальным техникам медитации (МБ. С. 137).
В письме П. А. Флоренскому из Дорнаха от 17 февраля 1914 года Белый сравнивает «школу опыта» в православии с «опытом соврем<енного> Тайноведения», то есть антропософии, отмечая, что «обе школы, признавая сердце — духовным Солнцем и жизненным центром, разнятся в способе „погружения ума в сердце“»[315]. Естественно, Белый доказывает преимущество антропософского пути как в методике:
<…> не тренировка ума противополагается здесь сердцу, а свободное погружение себя сознающего ума в сердце, не потопление в сердце, а свободная жизнь в сердце: и сердце думает, и ум чувствует; вот правило той школы, которая стала близка моему существу; у ума развиваются сперва лебединые крылья, и не ввергается он в сердце, а свободно слетает в сердце[316];
так и в целеполагающих установках:
Сердце — Солнце; <…> внутри сердца познаешь блеск солнца; оно становится Христовым сердцем. Но Христос пришел не для земли только, <…> для всего Космоса: Церковь не указала на космический смысл Христа <…>. Надо развить ему крылья: провести звездность сквозь солнце в земное наше сердце[317].
В мемуарной прозе Белый эмоционально описывает «чувство Христа» в сердце, сначала, в эпоху символизма, — интуитивное («<…> я постигаю не иконописный Лик Христов, а Лик, встающий в средине своего собственного сердца» — МБ. С. 77), а после курса Штейнера