Она слышала, как он вернулся в дом. Все ждала, что вот сейчас он войдет в комнату и… И жизнь ее закончится.
Но он все не входил и не входил. Кухня была совсем рядом с сенями, и Ирина вслушивалась: что же он там делает так долго? Но оттуда не раздавалось ни звука. Видимо, обдумывает, как бы поделикатнее сообщить ей о разводе. С каких пор Виктор вдруг стал деликатным? Ей подменили мужа? Может, его похитили инопланетяне, в течение недели проводили над ним какие-то неведомые опыты, в результате которых его психика не выдержала? Или вместо мужа ей подослали его хорошо подделанную копию? Вопрос только — ради чего они так старались. Быть может, на семье скромных жителей окраины маленького городка отрабатывают технологию по захвату и порабощению людей? В таком случае они хорошо делают свое дело — Виктор очень похож на настоящего. Им бы еще чуток с характерами поработать, и тогда их засланца от настоящего отличить будет невозможно.
Аришка с горем пополам доела плов и, проскользнув под рукой матери, бросилась в сени:
— Пап, ну что ты там?
Ира слышала, как распахнулась дверь, но не посмела оглянуться — больше смерти боялась наткнуться на ледяной взгляд мужа. Прощальный взгляд.
Услышала тяжелые шаги и тоненький скрип закрывающейся двери:
— Иди играйся, акилевра. Сколько можно говорить — не бегай в сени раздетая.
— Да, а тебе можно?
— Мне можно, я взрослый. К тому же я был одет. Все, играть.
— А ты со мной поиграешь? — с надеждой спросила девочка.
— Нет. Потом. — и добавил неуверенно: — Может быть.
— Пап, а что это за тетя?
— Играть, играть, — Ирина услышала глухой хлопок, видимо, отец легонько подшлепнул дочь по мягкому месту в направлении комнаты.
Сжалась в комок. Он специально отправил Аришку подальше, чтоб не мешала судьбоносному разговору. Инопланетяне поработали на славу, и вместо ее равнодушного супруга прислали чуткого, душевного робота, который сейчас в соответствии с заложенной в него программой заявит: "Вот, собственно, и все, дорогая. Помоги мне собраться". Или нет, не так. Он скажет: "Ты сама говорила, что я могу привести в дом кого угодно. Так что готовься: завтра я перевезу ее к нам. Тебе придется перебраться в комнату к Аришке, а мы с ней будем жить в спальне". Чуткий, душевный Витя…
Почему инопланетяне не забрали ее? Сейчас вместо нее стояла бы ее улучшенная, чуткая и душевная копия, и пусть бы она, вся такая улучшенная, выслушивала от мужа прощальные слова. Пусть бы копия плакала и переживала своими электронными мозгами, а Ира спокойно отлеживалась где-нибудь в запасниках космического корабля. Замороженная, бесчувственная. А то и вовсе неживая…
Виктор подошел сзади, приобнял за плечи — качественно поработали инопланетяне, на совесть. Сказал:
— Нам нужно поговорить. Надо сделать так, чтобы Аришка ничего не слышала.
Ну вот, она так и знала. Ира не хотела плакать, старалась сдержаться, но слезы все-таки прорвались сквозь ее хилую оборону. Он старался заглянуть в ее лицо, но она уворачивалась, не желая, чтобы он видел ее слабость. Ей хотелось топать ногами, кричать, забросать его упреками, отхлестать по щекам за свои многолетние страдания. И в то же время хотелось пасть перед ним на колени и умолять остаться, бросить раскрашенную до неприличия любовницу, одуматься, вспомнить, как хорошо у них все было когда-то…
Но вместо этого она хладнокровно прошла в комнату, включила телевизор, воткнула в утробу видеомагнитофона любимую Аришкину кассету "Шрек". Лучше пусть смотрит мультик про зеленое чудище непонятной породы, чем слушает страшные отцовские слова, которые до конца жизни останутся в ее памяти. Ира потом придумает, как сообщить ребенку страшную новость, причинив минимальные страдания. Потом, это будет потом…
Он видел только ее напряженные плечи. То ли писательское воображение подсказало, то ли за несколько дней научился разбираться в женской психологии — или только в Ириной? — но уже по ее позе, по наклону головы Владимир понял, как боится она его слов. Не злится за то, что любовницы настолько обнаглели, что лезут прямо домой, нисколько не смущаясь присутствия жены и ребенка, а именно боится. Ему это казалось не совсем логичным. Даже, пожалуй, совсем нелогичным — она ведь здесь хозяйка, почему же ведет себя так, словно случайно попала в этот дом, случайно прожила с этим мужчиной шесть лет. Вернее, почти с этим мужчиной. Или с почти таким же. То есть…
Черт, как все запутано! Вот вернется в Москву и первым делом хорошенько надает Витьке по шее. А то еще и ноги переломает, чтоб меньше по бабам бегал. Не на правах старшего брата — старшим как раз был Витька. Лишних сорок минут жизни большого ума ему не принесли. Владимир, хоть и младший, но с жизненным опытом у него получше будет, да и добился определенно большего — к тридцати трем сделал себя сам, а у Витьки к тому же возрасту только брошенные жена да любовница.
Но несмотря ни на что, Витька был куда богаче брата. Самый очаровательный на свете ребенок называл его папой… Впрочем, и Володю Аришка тоже звала папой, но это был лишь обман.
Только он было открыл рот, чтобы произнести страшное признание, как Ира порывисто покинула кухню. Через минуту Владимир услышал звуки, доносившиеся из телевизора и подивился: надо же, сама в жутком настроении, но умудряется заботиться о том, как бы ребенок не услышал лишнего. Железная воля! Но как при этой воле она умудряется быть такой тюхой? Как могла позволить мужу такие выкрутасы на стороне?
Вернувшись, она аккуратно прикрыла дверь, чтоб не насторожить Аришку громким стуком. Требовательно взглянула в его глаза:
— Она у тебя совсем неуправляемая, да? Или это ты не смог ей объяснить, что здесь живет твой ребенок? Или тебе и самому наплевать?
Ирина говорила жестко, но в ее глазах плескалось такое отчаяние, что Володя не мог в них смотреть — в горле снова, уж в который раз, возник отвратительный комок, мешающий не только говорить, но и дышать. Да что там — он даже глазам, кажется, мешал: картинка "плыла", словно кухню вдруг окутало маревом.
Наверное, Витька будет ужасно недоволен, но Владимир вынужден все ей рассказать. Нет, не вынужден, он мог бы или наврать ей что-нибудь, или вообще ничего не объяснять — наверное, именно так и поступил бы с нею сам Витька. Но он чувствовал, что больше не имеет права скрывать от Иры правду. Какая бы горькая та ни была, а все равно лучше обмана. Единственное, что его останавливало — ее реакция, осуждение в ее глазах. Почему-то ему было ужасно стыдно перед нею, перед чужой женой. Перед чужой брошенной женой. За несколько дней его мнение о ней переменилось самым кардинальным образом. Он еще практически не знал ее — ведь за все время перекинулись всего несколькими фразами. Однако отчего-то эта посторонняя женщина, его невестка, брошенная Витькой жена, заняла огромное место в его душе. Да нет, не огромное — она заняла собою все пространство без исключения. И снова нет — не она, они. Они с Аришкой, обе, неразлучные, неразрывные: там, где одна, там и другая. Поделили ли они его душу пополам, или на равных владели ею — он не знал, и не хотел разбираться. Он лишь видел боль в глазах некогда посторонней женщины, и впадал в отчаяние от того, что сейчас ему предстояло причинить ей еще большую боль. Ибо разве может быть что-то страшнее того, что собственный муж отдал тебя на растерзание брату, как ненужную, морально устаревшую игрушку, которую не жалко выпотрошить, дабы узнать, как же работает ее механизм. Вернее, работал — ибо после вмешательства со стороны работать будет уже нечему, все будет безвозвратно поломано…