Читать интересную книгу Карузо - Алексей Булыгин

Седьмого мая труппа прибыла в Буэнос-Айрес, а 14 мая антреприза представила «Федору», которую там ожидали с большим нетерпением. Премьера прошла успешно, хотя больше для исполнителей, нежели для оперы.

Впервые с того момента, когда Карузо начал жить с Адой, он так надолго с ней расстался. Едва тенор прибыл в Буэнос-Айрес, как между ним и Адой началась бурная переписка. Они ежедневно отправляли друг другу по несколько открыток с кратким рассказом обо всем, что происходило в их жизни. Неизменным элементом в их корреспонденции были пылкие слова любви. Сотни таких открыток остались в архивах семьи Джакетти и куда меньше — в архиве Карузо, так как после смерти Энрико его вдова, Дороти, приложила немало усилий, чтобы уничтожить какие бы то ни было свидетельства счастливых периодов жизни Энрико и Ады.

Чилийский дебют сестер Джакетти должен был состояться в июле, и они приплыли в Южную Америку спустя два месяца после того, как там оказался Карузо. Вообще в те времена подобная поездка без сопровождения мужчин была предприятием небезопасным, и сестры проявили немалое мужество, рискнув отправиться на гастроли без спутников. Первое их путешествие через Атлантику было омрачено сильнейшим штормом и морской болезнью. Прибыв в Сантьяго, сестры уже задавали себе вопрос, стоило ли пускаться в такой долгий и трудный путь. Тем более окружающие мало походили на цивилизованных европейцев. Это было время юконской «золотой лихорадки», когда множество авантюристов отправилось на Аляску в поисках несметных сокровищ. Сантьяго для искателей приключений был местом перевала. Старатели заглядывали туда отдохнуть и развлечься, чтобы с новыми силами продолжить путь на Аляску. А возвратившиеся оттуда разбогатевшие золотоискатели стремились, казалось, как можно быстрее прокутить деньги и насладиться жизненными благами, ради которых им пришлось пережить столько трудностей. Они вели себя развязно, без малейшего намека на ту сдержанность, к которой сестры привыкли у себя на родине. Куда бы сестры ни направлялись, всюду на них были направлены хищные взгляды. За ними пытались ухаживать, их преследовали недвусмысленными предложениями, приглашали в рестораны и на прогулки. Любой отказ воспринимался с крайней агрессией — ведь в то время артисток зачастую считали просто дорогими проститутками (что, надо сказать, нередко соответствовало действительности). Больше всего этой ситуацией была шокирована Рина. Она решила, что, с Адой или без, сможет постоять за себя.

Поездка вновь сблизила сестер. Они делились самыми сокровенными переживаниями — в частности, признались в том, как сильно обе любили Энрико. Некоторое время между ними царили мир и гармония.

В течение этого тура в составе итальянской оперной труппы Ада пела ведущие партии в «Мефистофеле» А. Бойто, «Миньоне» А. Тома, «Андре Шенье» У. Джордано, «Богеме» Дж. Пуччини и «Аиде» Дж. Верди. Рина пела Микаэлу в «Кармен», Венеру в «Тангейзере» Р. Вагнера, Инес в «Африканке» Дж. Мейербера и Мюзетту в «Богеме». Единственный раз сестры появились вместе на сцене в Консепсьоне, когда Ада исполняла Мими, а Рина пела Мюзетту. Критики были благосклонны к ним обеим, особенно к Аде, которая считалась примадонной компании и исполняла ведущие партии. В прессе звучало мнение, что в лице Ады Джакетти «труппа обрела восходящую звезду, лучи которой осветят лучшие театры мира»[123]. Поездка была омрачена лишь тем, что из-за плохого самочувствия Аде пришлось отменить несколько спектаклей. Хорошие отзывы прессы получила и Рина. Отмечались не только достоинства ее голоса, музыкальность, умение войти в образ, но и восхитительная красота юной певицы.

Насколько насыщенным было пребывание сестер в Чили в артистическом плане, настолько же была богата событиями и их внесценическая жизнь. Вскоре после начала представлений у Ады появился невероятно настырный поклонник — некий Даниэле Конча, пожелавший быть «помощником» певицы во всех ее делах. Рина, наблюдая ситуацию со стороны, пыталась предупредить сестру об опасности, таящейся в подобной «помощи», и удивлялась ее беспечности. Но вскоре и у Рины появился горячий и восторженный почитатель, окруживший девушку вниманием и заботой. Рина старалась найти помощь у сестры, но та предпочла не вмешиваться. В конце концов Рина сдалась и уступила настойчивым ухаживаниям обольстительного мужчины. Она не была особо увлечена своим первым любовником, но красивая жизнь, которую он обеспечил во время пребывания в Чили, ей нравилась.

Старшая сестра торжествовала. Чувствуя в сестре соперницу, она в подробном письме Энрико представила происшедшее в самых негативных красках. Разумеется, Рине об этом письме она не сказала, и до возвращения домой сестры оставались подругами.

В Буэнос-Айресе Карузо выступил в «Федоре», «Травиате», «Сафо» Массне, «Джоконде», «Ирис», «Сельской чести», «Царице Савской» Гольдмарка, участвовал в мировой премьере оперы Артуро Берутти[124] «Юпанки». Большую поддержку ему оказывала Джемма Беллинчони, которая, будучи старше Энрико на девять лет и имея немалый сценический опыт (она начала выступать на сцене, когда Карузо еще был шестилетним ребенком!), делилась с партнером секретами как вокального мастерства, так и искусством сценического перевоплощения. Отношения их были весьма задушевными, но не любовными — певица еще никак не могла отойти от горя в связи с потерей обожаемого мужа.

Отзывы критиков на выступления Карузо в целом были благосклонны. Однако Энрико, всегда внимательно изучавший все, что о нем писалось, был сильно задет мнением, что его голосу не хватает силы и мощи великих теноров, выступавших на этой сцене до него. И, конечно, уже нельзя было утешиться тем, что речь шла о наиболее выдающихся тенорах мира: Франческо Таманьо, Роберто Станьо и других — Энрико понимал, что уже достиг уровня, на котором он должен выдерживать сравнение с самыми великими современниками и предшественниками. Тем не менее отчетливо прозвучала мысль, что голос Карузо был самым красивым среди всех членов труппы (эта фраза, естественно, разозлила самолюбивого Бончи). По словам Адама Дидура, Алессандро Бончи получал за вечер пять тысяч лир, а Карузо, второй тенор, — двенадцать тысяч, но за целый месяц. Так продолжалось до тех пор, пока не подвернулась «оказия». Вследствие внезапной нерасположенности Бончи Карузо получил великолепный шанс выступления в «Царице Савской» и смог потребовать переписать условия контракта…[125]

Между выступлениями в аргентинском театре Карузо много общался с соотечественниками, бежавшими от кризиса в Италии. Он покупал билеты для тех, кто не мог себе позволить поход в оперу, проявляя при этом удивительную щедрость, которая вскоре станет легендарной.

По возвращении в конце августа 1899 года из Южной Америки Энрико навестил отцовский дом в Неаполе.

— Отец был очень обрадован моими достижениями, — вспоминал он. — Я был рад его видеть и жалел лишь об одном — что не было моей матери, которую бы тоже порадовали мои успехи. Если бы она была жива, я знаю, как бы она меня встретила. Разговор был бы другим. Не было бы долгих слов, но обо всем она бы сказала одними лишь глазами. Я представил ее руку на моем плече, и мне стало нестерпимо грустно при мысли, что, проживи еще несколько лет, она тоже радовалась бы за меня!..[126]

Несколько расстроило Энрико здоровье отца. Незадолго до приезда сына Марчеллино перенес малярию и его лицо было посеревшим, с желтым оттенком. Частые «злоупотребления» не могли не сказаться на общем состоянии — Марчеллино сильно сдал. К тому же он стал подкаблучником, панически боялся жену и мог расслабиться лишь тогда, когда уходил из дома. Зная набожность мачехи, Карузо не решился в этот приезд рассказать ей ни об Аде, ни о рождении сына. На одной из прогулок с отцом он признался ему во всем, но взял с него клятву, что тот не будет раньше времени расстраивать Марию Кастальди.

Карузо с радостью встретился с друзьями детства и юности. Он без устали балагурил, рассказывал об успехах, о приеме у царя и, несмотря на изящные костюмы и солидный вид, отнюдь не походил на зазнавшуюся знаменитость. Он с удовольствием болтал на неаполитанском диалекте, вел себя естественно и непринужденно и был по-прежнему доброжелательным и демократичным. Он плавал в заливе Санта-Лючия, сидел в ресторанчиках ротонды, в которых пел в юности. В соборе, где выступал в день смерти матери, поставил в память о ней свечку. Прикоснулся — на удачу — к фонтану, который когда-то сам сделал. Свозил мачеху и отца на экскурсию в Помпей. Все эти маршруты станут впоследствии для Энрико своего рода ритуалом. Каждый раз, приезжая в родной город, он водил друзей теми же путями, посещал одни и те же места.

Все, с кем так или иначе Энрико был связан в юные годы, предлагали ему дружбу и стремились к общению с земляком, так внезапно для всех ставшим знаменитым. Многие, еще не так давно боявшиеся, что он попросит в долг, теперь сами предлагали ему деньги.