Читать интересную книгу Ноль три - Дмитрий Притула

К тому же Алферов всячески выказывал справедливое отношение ко мне. Если придет благодарное письмо, он обязательно прочтет его на общем собрании и поблагодарит за ловкую работу, и призовет девочек брать с меня пример.

Было общее такое мнение: человек я, конечно, не без странностей, характер у меня сквалыжный, склочный, но дело свое я знаю. А это главное, товарищи.

Думаю, я своим недовольством только подчеркивал всеобщее явное уважение к своему лидеру.

Попроси я в то время бригаду, Алферов, несомненно, мне ее дал бы. Но я не просил: обида прошла, и мне было безразлично, где работать. Нет, все-таки удержусь от лукавства — почти все равно. Конечно, сознавал, что в бригаде от меня больше пользы, чем от Федоровой.

Да Алферов поставил бы меня в бригаду и без моей просьбы.

Потому что у Федоровой после жалобы и последующего разбирательства появилась неуверенность в себе, и она просила послать ее на курсы кардиологии, что Алферов и обещал сделать с нового года.

Так бы все и вернулось постепенно на прежние места.

Но тут к нам пришел новый доктор Сергей Андреевич Васильев, выпускник нашего института. Он закончил интернатуру и первого августа вышел на работу.

Он был невероятно красив, этот Сергей Андреевич. Тощ, прям, высок. Даже вроде и гордился своим высоким ростом. Светлые волосы, курчавая, хоть и жидкая, бородка и голубые глаза.

Одевался он как бы в тон голубым глазам — синие брюки (не джинсы, подчеркну, а брюки), голубая рубашка. Перед тем как надеть халат, он достал из портфеля синий галстук и повязал его. И всегда в дальнейшем ездил на вызовы непременно в галстуке — собранность, униформа, подчеркивающая серьезность дела, которым человек занимается.

А какие чудеса он выделывал длинными узкими пальцами, как он их разогревал перед выездом — ну, готовит к делу главный инструмент своего труда.

Конечно, в этом была и легкая профессиональная рисовка: вот это излишне громкое хлопанье дверью машины, вот этот сосредоточенный взгляд, когда едет на вызов, но смею уверить, для начинающего врача это не худший вид рисовки. Да он и неизбежен, если человек горд своей профессией. Я в его годы был не лучше.

Не поленился сходить проверить, все ли есть в машине — не поверил на слово. Очень тщательно укладывал свою сумку. Посмотрел, есть ли ленты в электрокардиографах.

Хороший паренек, подумал я тогда, несомненно приживется. Даже не могу сказать, как я определяю, приживется у нас человек или нет, но знаю безошибочно: вот этот приживется, а тот после нескольких суток или грубого прокола скиснет и сменит работу.

Когда все было готово к выезду, Сергей Андреевич сел за маленький столик, достал из портфеля книгу и приготовился читать. То есть в разговоры не вступал, а сразу отъединился — не хочет человек терять напрасно время.

Любопытство книжника взяло верх над желанием казаться воспитанным, к тому же книга была в красивой суперобложке, и я спросил, что он читает.

Сергей Андреевич показал — «Библиотека античной литературы». Лукреций. «О природе вещей». Ничего себе книжка для чтения на дежурстве!

— Вы собираете эту серию? — спросил я.

— Стараюсь, но плохо получается. Всего книг семь-восемь. Но читаю все.

— А какая последняя покупка? До Лукреция, конечно.

— Плутарх.

— Хороший сборник, — обрадовался я. Нехитрое счастье книжника поболтать с понимающим человеком, покрасоваться малость при этом. — А трехтомника Плутарха из «Литпамятников» у вас нет?

— Нет. Я недавно собираю библиотечку. Трехтомник вышел очень давно.

Я это понимал: для меня книга двадцатилетней давности — книга почти новая, для него — антиквариат, чуть ли не девятнадцатый век.

— А вы книгу Аверинцева о Плутархе не читали?

— Нет. Только слышал о ней.

— Как-нибудь принесу. А что у вас есть еще из «Античной библиотеки»?

Он сказал: «Историки Рима», «Историки Греции», что-то еще. Вопрос мой был не праздный: Сергей Андреевич мне так понравился, что я захотел его порадовать.

Уж не знаю даже как, но я определил, что Сергей Андреевич, что называется, свой человек. Не могу сказать внятно, как я это определяю: свой — не свой.

Только помню в романе Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» люди двадцатых годов узнавали друг друга по прыгающей походке, по какому-то «масонскому знаку» во взоре, думаю, «масонский этот знак» есть и сейчас. Причем он менялся от поколения к поколению. Сорок пять лет назад, думаю, взор был суетливый, испуганный, тридцать лет назад — виноватый, почти погасающий, теперь — прямой, насмешливый, но в дымке печали. Человек понимает, что ничего удивительного, потрясающего мироздание, не произойдет, на его веку, по крайней мере. И с этим смиряется. Он не трясет древо мироздания — не настолько он безумен, но и не желает подбирать плоды, иногда падающие с этого древа — он горд.

В тот же день, возвращаясь с вызова, я заскочил домой и прихватил томик «Александрийской поэзии».

— Вы меня очень обяжете, если примете этот подарок, — сказал я. — У вас ведь нет этой книги?

— Это невозможно, — Сергей Андреевич даже покраснел от удовольствия.

— Это не только возможно, но и справедливо. Мне эта книга не нужна (что правда, давно собирался ее продать). Я эту поэзию, александрийскую, считаю мертвой, но кому-то она нравится. Возможно, понравится и вам.

— Спасибо. О деньгах говорить — безумие?

— Да. Это подарок.

— А почему?

— А с первым днем работы вас, Сергей Андреевич.

— Спасибо, Всеволод Сергеевич, — он в самом деле был обрадован и растроган. И мне это было приятно: паренек все больше и больше мне нравился.

О девочках наших что и говорить. Они все исщебетались, втягивая нового доктора в свои разговоры. Ну, расспросы, то-се, они, конечно, говорили о том, что жара не спадает, но таким хитрым способом интересовались его семейным положением.

Всеобщее внимание было столь активным, что я даже подумал, в Сергее Андреевиче есть некий магнетизм.

Вот он сидит и читает Лукреция, ресницы у него длинные, глаза голубые, бородка курчавая, а девочки сидят на топчанах и болтают о своих делах, и так им хочется, чтоб этот паренек оторвался от гадкой этой книги, да взметнул бы ресницы, да поднял бы глаза, фу, противный, да посмотрел бы на мои джинсы фирмы «Монтана», а он ни гу-гу.

Я не выдержал:

— Вы бы разрешили девичьи сомнения.

— Нет, не женат, Всеволод Сергеевич, — подхватил Сергей Андреевич и улыбнулся всем девочкам разом. — Отец и мать — врачи, и переехал сюда начать самостоятельную жизнь. Снимаю жилье, но надеюсь на казенное жилье как вполне молодой специалист.

Наши девочки в тот момент напоминали мне детишек из города Гамельна. Они согласны были не только в реку идти за Сергеем Андреевичем, они согласны были на большее — кормить Сергея Андреевича на дежурствах.

Да, именно такое предложение и поступило вечером. «Что-то мы стали лениться, — сказал кто-то, — еду готовим кое-как».

Что правда. Кое-как. С едой вообще дело хитрое. Одно время, когда диспетчер Надя (давно уволилась) была тайно (о, так тайно!) увлечена мной, она варила на всю смену борщи и делала жаркое, беляши, а когда увлечение это прошло (она вышла замуж), все кончилось. В последнее время у нас каждый устраивается как может. Кто обходится бутербродами с чаем. Кто берет из дому термос. Кто варит картошку и поедает ее под капусту или огурцы. И бесконечные чаи, разумеется. А я стараюсь заскочить домой, благо живу рядом. На сухомятку или казенную еду не согласен — получил положенное в молодости.

И вот, значит, вечером кто-то сказал, мол, обленились мы, и давайте в следующий раз сварим пельмени.

И у нас снова началась красивая жизнь: то пельмени, то беляши, то манты. И пироги несут из дома, и варенье — нет, голубоглазые стройные блондины определенно обладают магнетизмом.

А вечером Сергей Андреевич еще раз удивил девочек. Можно сказать, сразил.

Примерно в полночь все укладываются на топчаны. Спим вповалку. Правда, топчан у каждого свой. Но белье нам меняют раза два в месяц, если, конечно, прачечная не на ремонте.

Однако это будет неверное понимание, что вот каждой смене свое белье. Нет, это будет безбожное украшательство. Одно белье на все смены. Да и это мы должны воспринимать как милость. И когда мы поднываем, что, дескать, мы не псы шелудивые, чтоб спать на грязном белье, начальство нам отвечает, что, во-первых, псы не спят на белье, а во-вторых, и это главное, мы не должны спать — нам за это добавляют денежку, так что нам белье и не положено.

По молодости я был как все — есть свободный часок, плюхнулся на топчан и отключился. Чистое белье, нет ли — никакой разницы, дайте мне только поспать, а уж я и на старой рогожке засну.

Но когда я женился, Надя внушила мне, что уж если треть ночей я провожу на казенном топчане, то пусть хоть белье будет чистым. И я стал носить белье из дома. Собственно, последовал примеру некоторых наших опытных женщин.