Спустя час Дарсия ехала домой, безвольно откинувшись на сиденье, и чувствовала, что не в состоянии думать о том, что случилось.
Когда она осознала, что граф предлагает ей не брак, а свое покровительство, ее это не возмутило, она только недоумевала, как раньше ей не пришло в голову, что она не могла рассчитывать ни на что иное, ведя себя подобным образом.
Несмотря на свободное и легкомысленное поведение своего отца, Дарсия всегда знала, что браки между отпрысками аристократических семейств отличаются от браков, заключаемых между теми, чья кровь не была голубой и чья история не уходила корнями в далекое прошлое.
Любовь не играла заметной роли, если речь шла об аристократах. Имела значение лишь родословная. Равные сочетались браком с равными, привнося в этот союз, если было возможно, дополнительные выгоды в виде земель или капиталов.
Дарсия видела теперь, какую недопустимую глупость совершила, думая, что, познакомившись с графом подобным образом и даже очаровав его, может рассчитывать на то, что он захочет сделать ее своей женой.
Она надеялась поразить его сначала своей юностью и красотой, потом тем, что всегда угадывала, что ему нужно для его дома, и своими возможностями дать ему это. Все произошло так, как она хотела, — и все же не так.
Она одержала победу над леди Каролиной, но как раз у финиша Дарсия поняла, что не получит приз по собственной глупости.
«Как могла я не подумать, что он, с его стремлением к совершенству, никогда не женится на женщине, не принадлежащей к его кругу? И теперь ничего не изменится, даже если рассказать ему, кто я на самом деле. Между нами все равно останется непреодолимый барьер», — размышляла она с отчаянием.
Граф Керкхэмптон никогда не допустил бы, чтобы какая-то мисс Дарсия, торговка антиквариатом, стала его женой. Но и репутация лорда Роули — такая же непреодолимая преграда.
«Папа объяснил бы мне все это раньше, если бы я его попросила», — подумала Дарсия.
Но отец вдобавок и посмеялся бы над ее детской уверенностью, что столь безумные планы могут увенчаться успехом.
— Граф любит меня так же, как я люблю его, — сказала Дарсия вслух, словно возражала кому-то, но она сама понимала, что это не совсем так. Она любила графа, и самым заветным ее желанием было стать его женой и матерью его детей, в то время как граф видел в ней только женщину и ничего больше.
Добравшись домой, Дарсия быстро проскользнула наверх в свою спальню, зная, что маркиза еще не вернулась.
В тот вечер судьба опять помогла Дарсии. Они были приглашены на обед к лорду Саливану, старинному приятелю и обожателю маркизы.
— У меня болит голова, — пожаловалась Дарсия маркизе. — Прошу вас, извинитесь за меня перед милордом и позвольте мне остаться дома.
— Может быть, нам вообще отказаться от приглашения? — предложила маркиза.
— Это было бы глупо, — ответила Дарсия. — Вы знаете, так же хорошо как и я, что лорд Саливан позвал меня только потому, что хотел видеть вас. Пожалуйста, поезжайте, иначе вы заставите меня чувствовать себя виноватой или ехать с вами с больной головой.
— Ты и так сегодня переутомилась, — сказала маркиза, — и, ma chere, я умоляю тебя прекратить эти поездки в Роули-Парк. Оглядываться назад всегда мучительно и не приносит ничего, кроме огорчений.
В ее голосе звучало неподдельное сострадание, и Дарсия поцеловала ее в щеку.
— Поезжайте и веселитесь в свое удовольствие с тем, кто вас обожает. Я уверена, что ни вам, ни ему не придет в голову сожалеть о моем отсутствии.
— Он организовал этот вечер для нас обеих, — возразила маркиза.
— Полагаю, что там соберутся одни его сверстники, ну может быть, ваши, но не мои, — сказала Дарсия. — А я, отдохнув, буду лучше выглядеть на балу у герцогини Ньюкасльской, который обещает быть самым значительным в этом сезоне.
Маркиза смягчилась.
— Возможно, ты права, — согласилась она. — Нет ничего хуже, чем стараться быть сияющей и веселой, когда раскалывается голова.
Поскольку маркиза была приглашена к половине восьмого, Дарсия спокойно дождалась, пока она не уедет из дома, а потом отправилась на Беркли-сквер.
Мистер Кертис отдал распоряжение всем слугам, как и что им следует говорить, и она не сомневалась, что никто из домашних не скажет маркизе ни слова о том, что она в этот вечер покидала свою спальню.
Раздевшись и отпустив горничную, Дарсия легла в постель. Она безнадежно смотрела в темноту, а сердце ее трепетало от чувств, которые разбудил в ней граф.
Она не думала о будущем — она думала только о том, что любит графа. Но если еще вчера любовь жила лишь в ее сердце, то теперь, разбуженная неистовыми поцелуями графа, она превратилась в настоящую страсть. Но Дарсия знала, что ее любовь несет в себе нечто большее, чего не хватало любви графа: сознание, что они единое целое, и ничто — ни время, ни обстоятельства, ни законы или запреты, придуманные людьми, — невластно что-либо тут изменить.
«Я принадлежу ему, — думала Дарсия, — но в этой жизни нам никогда не быть вместе».
Одно дело — философствовать о переселение душ, и совсем другое — знать, что до конца дней придется жить в одиночестве и тоске, а единственный способ избежать этого — принять предложение и стать его любовницей.
Она могла бы принять его покровительство, хотя это означало бы превратиться в парию. Но едва лишь подумав об этом, Дарсия поняла невозможность такого решения, и не только из опасения больно ранить отца, но и потому, что в глубине души сознавала, что это нарушит гармонию ее любви к графу.
«Если он так стремится к совершенству, — сказала Дарсия себе, — то и я хочу от него совершенства. Я хочу видеть его своим мужем. Я хочу, чтобы он любил меня так, чтобы другие женщины никогда ничего бы не значили в его жизни. Я хочу, чтобы мои дети играли в выстроенном им доме, ездили верхом на пони из его конюшен и росли похожими на нас обоих».
Только когда мужчина и женщина составляют вместе единое целое, жизнь их приобретает смысл. И этой гармонии она себя лишила.
— Это только моя вина… полностью моя вина, — твердила она.
Но менять что-то было уже поздно.
Граф так увлеченно планировал их будущую жизнь, что не заметил непонятного молчания Дарсии.
Впрочем, ей и в самом деле было трудно что-либо сказать, потому что он замолкал только тогда, когда целовал ее. Она чувствовала, как первое неистовство его поцелуев, отчасти вызванное злостью на леди Каролину, сменилось пламенным желанием, в огне которого сгорело все постороннее, включая и вероломство бывшей возлюбленной.
Теперь его волновало лишь их совместное будущее, только на нем были сосредоточены все его мысли и чувства.