— Ну да, поступить так, как вы сделали, это было гораздо честнее и гуманнее.
— Нет. Это вышло охренеть как плохо. И поэтому мы тут, чтобы извиниться.
— Передо мной? А как насчет Дина?
— Мы пытались, но он уехал из города. — Я почувствовала новый сильный импульс боли. — Но ты постарайся понять нас, Юлали. Север не просто наш Альфа. Он наш друг, наш брат, и нам тяжко смотреть, насколько ему паршиво. Только поэтому мы решили, что нужно поступить так.
Ну да, истинно мужская манера разруливать проблемы. Одним решительным ударом.
— Вы что, решили, что я какая-то овца безмозглая, и если вы уберете с дороги Дина, то я автоматически перейду в собственность Монтойи, улыбаясь, как счастливая идиотка?
— Плохой план, — смущенно опустил глаза Нести.
— Да тупейший! — взорвалась я. — За кого вы меня держите? За одну из тех девиц, которые с радостным визгом таскаются за вами повсюду?
— Извини, — пробормотал Камиль.
Да что за день долбаных извинений у меня сегодня?! Я выдохнула и посмотрела на пристыженных мужчин опять.
— Ну, и что Северин сказал вам по поводу вашего гениального плана, после того как подправил мордашки? — поинтересовалась я.
— Он выгнал нас, Юлали.
— Что значит выгнал?
— Это значит — совсем.
Ничего себе. Изгнание из стаи — это худшее, что может случиться с Изменяющим облик. Насколько же должен быть зол Монтойя, чтобы вышвырнуть двух своих ближайших друзей?
— Не может быть, — говорю я.
— Очень даже может. Мы уезжаем. Заехали к тебе извиниться и попрощаться.
Я неожиданно начинаю чувствовать совершенно немотивированный стыд, глядя на растерянные и несчастные лица двух здоровых мужиков.
— Короче, извини нас, если можешь, Лали-детка, — подводит черту Камиль. — Поедем мы.
— Так, стоять! — неожиданно даже для самой себя командую я и с удивлением чувствую вибрации силы, что исходят от моей волчицы и буквально пришпиливают мужчин к месту.
— Ого! — удивленно охает Нести.
— Вы оба сейчас заселитесь в какую-нибудь гостиницу. Я поговорю с Монтойей, и он позволит вам вернуться.
— С чего бы? — насмешливо спрашивает Камиль, но наталкивается на мой взгляд. — Хотя, конечно. В любом случае спасибо, что простила.
— Я не прощала вас. Влезете еще раз в наши с Монтойей разборки — и тогда правда пожалеете.
Нести подходит вплотную ко мне.
— Юлали, не знаю, что мешает тебе подпустить Севера чуть ближе…
Ага, его раздутое эго, так, для справки.
— …Но он хороший парень. Знаешь, может, мы со стороны и смотримся какими-то козлами, но, блин, пойми нас, Юлали. Мы все родом из одной стаи из канадской глубинки. Одни хреновы леса и пастбища кругом. И все, что нам светило, — это пахать от зари до зари, поддерживая семейный бизнес. А Север дал нам другую жизнь. Поверил сам и повел нас за собой. Позволил нам стать кем-то другим, не тем, кем нас видели наши отцы и матери, распланировав наше будущее изо дня в день до самой смерти. И теперь мы те, кто есть. Благодаря ему. Он не плохой. А то, что к женщинам он относится немного…
— Много, Нести, — поправила я.
— Это наносное, Юлали, неужели ты не видишь? Черт, уже пять лет женщины вешаются на нас по всему миру, предлагая все что угодно. Мы же парни, Юлали! Нам что, отмахиваться от них и читать лекции о том, что нельзя так разбазаривать свое тело и позволять откровенно пользоваться собой, если их этому родители не научили?
— О нет, конечно, мальчики! — насмешливо сказала я. — Но ты не понимаешь главного, Нести. Дело не в бабах, виснущих на нем повсюду. Дело в том, что мы вообще разные. Абсолютно. Интересы, интеллект, образ жизни. Моя жизнь здесь, и она меня устраивает, я ее люблю и не хочу менять ее ни ради мужчины, ни ради чего бы то ни было. Его же жизнь — это вечное путешествие по всему миру и бесконечное шоу и праздник! У нас нет даже малейших точек соприкосновения.
— Вот как? — подает голос Камиль. — А мне так показалось, что их больше чем достаточно, когда я слышал, как ты кричишь, кончая под ним.
— Это не в счет! — злюсь я на этого нахала.
— Но это может быть, мать его, началом! — яростно возражает он. — Ты же даже не хочешь и пытаться!
— Отношения не работают так! На расстоянии и основываясь только на сексе! — досадливо машу я руками.
На самом деле я не очень знаю, как они работают. В этом я не специалист.
— Если не пытаться, они вообще никак не работают! Я знаю кучу пар, что умудряются любить друг друга даже на расстоянии! — упрямится Камиль.
— Но мы-то не любим друг друга, мы просто связаны, кретин! — выхожу я из себя.
Камиль набирает воздуха, чтобы возразить мне, но потом сдувается и, пробормотав Нести: «Я тебя лучше в машине подожду», — он уходит.
Нести грустно вздыхает.
— Юлали, ведь ты могла бы попробовать? — просительно заглядывает он мне в глаза.
— А за неудачную попытку я должна буду потом расплатиться собственным сердцем, Нести?
— Но ведь риск обоюдный, — возражает он.
Я вспоминаю Монтойю и всех этих вьющихся вокруг него девиц.
— А вот это вряд ли.
И ухожу, не прощаясь.
Остаток дня я сканирую череп первого ребенка, чтобы запустить программу виртуальной реконструкции лица, и вношу поправки с учетом возраста и личностных и расовых особенностей. Одновременно я обследую останки, регистрируя все повреждения, прижизненные и посмертные, и ощущаю, как с каждой минутой боль и сожаление все больше наваливаются на меня, сжимая тисками голову и заполняя внутренности кашей из ледяных осколков, что, кажется, режут изнутри невыносимой жалостью. Я видела столько человеческих останков, читая по ним, как по раскрытой книге, как эти люди жили и как умерли. Никогда я не позволяла себе чувствовать что-то, кроме сухого профессионального интереса. Но перебирая тонкие косточки этого мальчика и фиксируя всю ту боль, что случилась в его короткой жизни, я чувствовала себя все более и более разбитой, и казалось, каждый новый обнаруженный мною костный нарост, говорящий о зажившем переломе, трещине или сильнейшем ушибе, отзывался в собственном теле нудящей болью. Потому что я знаю, как это больно, когда тебя бьют так сильно, что твои кости не могут это выдержать, а ты слишком мал и слаб, чтобы защититься и дать сдачи. Но в отличие от меня, у этого малыша не было повышенной регенерации, позволявшей исцелиться за пару дней.
Как так вышло вообще? Ведь у этого мальчика наверняка была семья, родители, и это их священной обязанностью было беречь его, защищать от всего мира до того момента, пока он смог бы делать это сам. Но они не справились. А может, даже не захотели это делать. Оставили его один на один со всей жестокостью вокруг, и в итоге я стою, склонившись над ним, и перечисляю в диктофон длинный список его повреждений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});