Читать интересную книгу Путеводитель по стране сионских мудрецов - Игорь Губерман

Вот вам типичный иерусалимский анекдот.

Спорят дети, чей отец быстрее. Первый говорит: «Мой отец добежит до цели быстрее стрелы». — «А мой, — не уступает второй, — бегает быстрее пули». — «А вот мой, — усмехается третий, — государственный служащий. Он быстрее самого времени. Работа у него заканчивается в четыре, а он дома уже в три».

Однако надо отметить, что даже бюрократы в этом городе пропитаны его аурой и не чужды философии в духе Экклезиаста.

Наш друг, замечательный художник, скульптор и резчик по дереву Яков Блюмин, поднялся в Иерусалим (на иврите прибытие в Иерусалим обозначается словом «подняться», а отъезд — словом «спуститься», и отнюдь не физические реалии стоят за этими двумя глаголами) в начале семидесятых годов и тут же влип в бюрократическую паутину: некий чиновник немилосердно гонял его по разным кабинетам ради получения бессмысленной, но необходимой бумажки. К концу дня потерявший терпение Яков не выдержал. Будучи человеком неимоверной физической силы, он сперва устно объяснил чиновнику, что он с ним сделает, а потом, подняв тяжеленный стол, занес его над чиновничьей головой. Не успел стол опуститься, как искомая бумажка появилась в руках бюрократа. Отдав ее потерявшему дар речи Якову, чиновник принес стакан воды и, ласково уговаривая Якова успокоиться, принялся его отпаивать. Немного придя в себя, Яков сказал: «Какая же ты сволочь, ведь из-за тебя я целый день потерял, я из-за тебя не успел…»

Но что он не успел, договорить ему не удалось, потому что чиновник, нежно накрыв огромную руку Якова своей морщинистой, в коричневых пятнах старческой лапкой, сказал: «Мой дорогой, не нервничай, ради бога, не нервничай, ведь главное — это здоровье. И дай тебе бог дожить до ста двадцати лет в телесной силе, коей у тебя немало, и в полной ясности твоей красиво обрамленной бородой головы. Но увы, так уж устроен этот мир, что все мы, каждый в свой час, предстанем перед ангелом смерти. Он, — чиновник указал на коллегу, — я и ты тоже не избегнем этой участи. И поверь мне, — прищелкнул он языком, — даже половины из того, что ты хочешь, намереваешься и мечтаешь сделать, ты не успеешь. Среди этой массы несделанных дел будет и та малость, которую ты не успел сегодня…»

*

Дается близость только с темииз городов и площадей,где бродят призраки и тенихранимых памятью людей.

Иерусалим еще и город мертвых, ибо умереть в Иерусалиме почитают за великую честь представители всех конфессий. Здесь на Протестантском кладбище на Сионской горе не переводятся камушки на надгробной плите человека, ставшего символом праведников мира, — Оскара Шиндлера. Здесь перед входом в церковь Гроба Господня покоится знаменитый рыцарь Филипп, а в центре города, где парк Независимости, — кладбище, на котором похоронены мамелюки Саладина, на горе Скопус — аккуратное военное английское кладбище и военное — на горе Герцля, где в День памяти солдат, павших в войнах Израиля, собираются родственники, друзья, уцелевшие однополчане. А еще есть кладбище у восточной стены Старого города, которое учредил сам Гарун аль-Рашид, чтобы не смог Мессия войти на Храмовую гору через запечатанные ворота Милосердия (или, как их еще зовут, Золотые ворота). Слышали когда-то мусульмане, что коэнам (потомкам жрецов Храма) входить запрещено на кладбище, вот и стали хоронить там умерших. И не забудем церковь Гробницы Святого Семейства, где похоронена Дева Мария с родителями своими и мужем Иосифом (другой вариант — в Турции, в Эфесе), и там же Мелисанда, легендарная королева крестоносцев. А еще — пещера в Санедрии, где упокоены члены Великого Синедриона, и еще рядом с отелем «Кинг Давид» — пещера, куда Ирод аккуратно складывал убитых им своих детей и жен. И гробница Иисуса Христа в церкви Гроба Господня, и мраморные клавиши надгробия великого Артура Рубинштейна беззвучным аккордом висят в сиянии иерусалимского неба. И много других могил и гробниц, о которых мы при случае поговорим, и, наконец, второе по древности кладбище на Масличной горе. Сохранны здесь уже не все могилы.

В самом низу Масличной горы проходит автомобильная дорога. Ее проложили иорданские власти во время Войны за независимость — прямо по кладбищу, вымостив дорогу могильными плитами. Историю одной из них грех не припомнить. Под ней лежал первый в Иерусалиме американский консул. Звали его Уорд Крессон. Христианин, знаток Библии, преуспевающий фермер. Что щелкнуло у него в голове, когда он стал добиваться, чтоб его послали в Палестину? Он был одержим идеей, что вот-вот придет Мессия и немедля снова выстроится Храм — он, видимо, хотел присутствовать при этом. Время — середина девятнадцатого века.

Приняли его с большим почетом, но повел себя сей консул очень странно: с головой ушел в еврейские проблемы. А в американские газеты принялся писать пламенные призывы слать деньги: нужна земля, чтобы сюда приехали евреи из всех стран мира — создавать промышленность и сельское хозяйство. И еврейскому народу это нужно, и Святой земле необходимо.

А спустя несколько лет после приезда принял он иудаизм и сменил свое гордое американское имя на Михаэль Боаз Исраэль. Он уже не был консулом (а жалованье ему и раньше не платили) и приехал навестить свою родную Филадельфию, чтоб увезти жену и шестерых детей (очень любимых, кстати). Но жена категорически отказалась все продать, перейти в иудаизм и кинуться в какую-то неведомую глушь. Более того: немедля обратилась в суд, что муж ее свихнулся на идее заново построить Иерусалимский Храм на собственные средства, вследствие чего уже не вправе собственным имуществом распоряжаться. И присяжные признали бедолагу невменяемым и недееспособным. Он тут же приговор обжаловал, и новый суд длился целую неделю — выступали психиатры, священники, раввины и друзья. Последние говорили о его полном психическом здоровье и прекрасном деловом разуме. Он выиграл процесс. А последние слова из речи его адвоката стоит здесь привести: «Единственная вина этого человека заключается в том, что он решил стать евреем».

И Михаэль Боаз вернулся в Иерусалим. Женился на еврейке, основал большую ферму, чтоб выращивать бананы, ананасы и лимоны, очень был любим и уважаем всеми, кто имел с ним дело. Но пережитые волнения довольно быстро дали себя знать. В последний путь его провожала огромная толпа. Но навестить его могилу невозможно.

Интересно, что все эти кладбища живут своей подземной напряженной жизнью. Как сообщил нам проработавший там много лет славный человек Миша Новиков, в силу характера иерусалимской почвы и подземного движения воды не лежат покойники в обиталищах своих, как им по чину полагается, — нет! Они двигаются, шевелятся, более того — кости их покидают належанные места и гуляют под землей, мешаясь с костями других.

Похороны здесь — это высокое иерусалимское действо. Они проходят организованно, быстро и профессионально. Как с удовлетворением заметил один наш знакомец, глядя, как споро и ловко закапывает похоронная команда его тещу. «Что-что, а хоронить в Иерусалиме умеют».

Иерусалимские мертвецы не просто мирно лежат в своих могилах, они правят этим городом, они диктуют, где пройдет дорога, где нельзя, а где можно построить дом. Они определяют даты праздников и характер церемоний. Они вершат месть. Они провоцируют войны и столкновения. Они даже играют свадьбы.

Неподалеку от рынка Махане Иегуда на улице Яффо под номером восемьдесят шесть в саду стоит особняк. Был он выстроен в конце XIX века богатым арабом-христианином в качестве свадебного подарка своему первенцу, любимому сыну. Не дни — недели готовились к этому торжеству. И вот настал день свадьбы. Звонили колокола. На новобрачных сыпались лепестки роз и зерна риса. А вечером к дому подкатывали ландо и коляски. Родители жениха и невесты встречали празднично одетых гостей, принимали свадебные подарки. Обменявшись с родителями традиционными поцелуями, гости входили в освещенный сотнями свечей зал, посреди которого в креслах с высокими резными спинками сидели жених и невеста. Слуги обносили гостей шербетом и восточными сладостями. Громко играл оркестр. Жених и невеста, не шевелясь, сидели рядом. Лица невесты, укрытого фатой, не было видно, а глаза жениха неподвижно смотрели в стену напротив, и пламя свечей отражалось в их матовой черноте. Жених был мертв. Причины смерти несчастного и даже время, когда это приключилось, — неизвестны: сразу после церемонии в церкви или через несколько часов.

Играл оркестр, слуги разносили угощение, и никто ни единым словом не осмелился нарушить это макабричес-кое торжество. Ближе к полуночи гости пустились в последний ритуальный танец вокруг новобрачных. Кружился хоровод, и неподвижно был уставлен в стену взгляд мертвеца. Ас последним аккордом раздался страшный крик его матери. И когда она разорвала на себе одежды, то вдруг разом погасли все свечи…