Читать интересную книгу Товарищ маузер - Гунар Цирулис

На столе перед ним лежали два листа бумаги, украшенные тюремными печатями. Один из них Гром адресовал начальнику жандармерии.

«Мне приписывают, будто я состою в латышской социал-демократической организации. Так сказано в обвинении. Поэтому прошу прилагаемое к сему письмо переслать в упомянутую организацию. Она поможет разрешить спорный вопрос».

Большое наслаждение Гром испытал от сочинения второго письма:

«Меня обвиняют в том, что я работаю в вашей организации. Я это отрицаю. Чтобы вопрос был решен по справедливости, прошу сие заверить подписью и печатью — принадлежу я или нет к вашей организации».

Довольно ухмыльнувшись, Гром постучал в дверь и передал свое сочинение дежурному «петуху».

Такими проделками Гром пытался поддерживать в себе бодрость духа. Однако намного легче от этого не становилось. Ему грозило по крайней мере двадцать лет тюрьмы. Существовала, конечно, надежда на то, что ворота тюрем распахнет революция, но Гром понимал и другое — в последний момент остервенелые тюремщики могут перебить всех политзаключенных. Да, вот бы сейчас оказаться на свободе, вместе с Лизой, с товарищами… Не только о себе думал Гром. Он хоть и был оторван от внешнего мира, однако знал, что там творится, знал, что назревают решающие события. Теперь каждый опытный боевик был у революции на счету.

Иногда Гром позволял себе безумную роскошь посмотреть во двор через окно. Безумной она была потому, что часовым приказали стрелять в каждую появившуюся за решеткой голову. Но Грому удавалось перехитрить часовых — табурет, без которого нельзя было дотянуться до окна, он ставил в стороне у стены, так что самого его почти не было видно. Кроме того, для своих наблюдений он выбирал такое время, когда на окна падал отблеск заката и слепил часовых.

Его взору представлялась не очень веселая картина — три тюремных корпуса, высоченный забор и за ним кладбище. И все-таки для обитателя унылой тюремной камеры это был кусочек настоящего, живого мира. Жаль, что не было видно поездов, свистки которых время от времени долетали до камеры. Заключенные умеют довольствоваться малым. Как бы кощунственно это ни звучало, развлечением служили даже похороны — можно было поглядеть на сопровождавших гроб людей. Кое-что радующее взор имелось и во дворе — клумба с чахлыми левкоями, предназначенными для украшения кабинета начальника тюрьмы. Всего несколько растений, но они казались красивее всех цветов парка «Аркадия». Со своего наблюдательного поста Гром видел, как арестанты понесли на кухню пустые бачки, потом солдаты пошли сменять караул.

Но вот внизу показалась еще одна группа — надзиратели вели в дальний корпус женщин. Судя по узлам, это было новое пополнение. Некоторые шли, угрюмо потупив взор, иные не теряли бодрости духа и с любопытством смотрели по сторонам. Одна девушка пристально всматривалась в окна. Можно было подумать, что она кого-то разыскивает. Когда она оглянулась назад, Гром узнал Дину.

3

Лениво пройдясь пальцами по пуговкам гармоники, Лихеев поинтересовался:

— Дину Пурмалис поместили в женском корпусе?

Он восседал на кровати, со вчерашнего вечера поставленной в кабинете начальника тюрьмы и нарушившей строгое убранство служебной обители. Начальник тюрьмы Отто Людвиг предлагал Лихееву устроиться в другой комнате, но тот наотрез отказался, не желая отдаляться от телефонного аппарата, который связывал его с Регусом.

— Так точно! — ответил начальник тюрьмы по-русски с сильным немецким акцентом. Отставной полковник Людвиг еще не потерял военную выправку.

— Приставьте к ней самую бывалую надзирательницу. Главное — завладеть ее нелегальной почтой. Как только найдете какую-нибудь записку — тут же несите ко мне!

Так как Дина вышла из банка вместе с Парабеллумом, Лихеев полагал, что ей известно, где находятся деньги. Мысль о том, что четверть миллиона сгинула бесследно, сводила его с ума. Поэтому помощник начальника тайной полиции переселился в здание тюремной администрации и не собирался покидать его, пока не дознается, где деньги.

Людвиг угрюмо кивнул головой. Распоряжение было отдано вежливо, но его раздражало непрестанное музицирование Лихеева. Лишь при появлении жены начальника тюрьмы тот оборвал нудную мелодию и отложил гармошку.

— Ужин на столе, — сказала она. — Быть может, господин Лихеев окажет нам честь разделить его снами?

— Благодарствую. С удовольствием, — согласился он и встал.

— А как же телефон? — съязвил Людвиг.

В этот момент раздался звонок Регуса.

— Исполнено, Иван Эмерикович, — доложил Лихеев. — Коридорщика сменили, записка уже у Парабеллума. Я на всякий случай добавил, что Робис убит.

— Правильно! — похвалил Регус. — Не то Парабеллум вдруг ответил бы, что, мол, деньги в условном месте. Вот мы и остались бы с носом.

— Надеюсь завтра с утра порадовать вас приятными новостями.

Ночь Лихеев провел плохо. Ему снились пачки банкнот, сыпавшихся сверху, словно манна небесная. Но, когда он пытался схватить их, деньги проскакивали между пальцев.

«Слава богу, что это только сон!» — проснувшись на рассвете, подумал он.

Наконец из корпуса одиночек принесли записку, о которой он так мечтал. Непослушными от волнения пальцами Лихеев развернул ее и поначалу никак не мог прочесть неразборчивые каракули — громадная лапа Парабеллума с трудом управлялась с крохотным обломком графита. С трудом разобрал он написанное:

Перестаньте писать. О деньгах ничего не знаю.

Ярость обуяла Лихеева. За такой ответ он готов был собственными руками задушить Парабеллума. Но это невозможно. Только через него можно было подобраться к деньгам.

Целых пятнадцать минут Лихеев не отходил от телефона, совещаясь с Регусом. Новый план был наконец разработан. И уж этот, черт подери, наверняка не сорвется!

У дверей Лихеев встретил начальника тюрьмы. Тот разговаривал с надзирателем.

— Господин начальник, вот два письма посылает арестованный из сорок восьмой камеры. — Надзиратель подал сочинения Грома. — А этот из сорок первой опять все утро скандалил. Обязательно хочет жаловаться вам лично.

— Не хватало, чтобы я возился с каждым арестантом! — возмутился Людвиг. — Дайте ему бумагу, пусть обращается письменно. А если будет бунтовать — в карцер! Во вверенном мне заведении беспорядков я не потерплю.

— Принцип правильный, господин Людвиг, — сказал Лихеев, когда надзиратель удалился. — Но иногда следует от него отходить. Надо выслушивать каждого политического, кто пожелает к вам обратиться. Ну, а чтобы вас не слишком затруднять, я займусь этим сам.

4

Атаман стоял перед зеркалом и недовольно разглядывал свое отражение. Лиза уже сняла повязку, но засохшие ссадины и царапины на лице придавали несвойственное ему угрюмое выражение. «С такой рожей нельзя показываться на улице», — подумал он мрачно и попытался шутить:

— Похоже, будто на меня напала дюжина котов!

На шутку никто не отозвался. Тревожное молчание действовало на нервы. Вдруг Брачка без всякого на то повода рассмеялся:

— Выходит, братцы, кто-то из нас троих предатель!

Робис хотел было возразить, но вдруг раздался стук в наружную дверь. Четыре удара, пауза, потом еще один. Никто не двинулся с места, чтобы пойти открыть дверь.

Брачка едва слышно прошептал:

— Старый сигнал, понял?

В последнее время из предосторожности был изменен условный стук в дверь. Робис отлично помнил, что сообщил об этом всем, кому дозволено было приходить сюда. Кто же мог стучать?

Стук повторился чуть громче и нетерпеливее. Робис оглянулся. Атаман и Брачка выхватили маузеры и застыли на месте, готовые к отпору. Стоит подать им знак, и пули тут же прошьют дверь и непрошеного гостя за ней. Но Робис решил выжидать — даже если это и полицейские, то угостить их свинцом они еще успеют.

Стук повторился. Но на этот раз было похоже, что посетитель уже не надеется на то, что ему откроют, и колотит в дверь просто на всякий случай, перед тем как уйти. И действительно, вскоре на лестнице послышались шаги, они постепенно удалялись. Робис на цыпочках подошел к окну и, укрывшись портьерой, поглядел через щель на улицу. Пришелец уже спустился и вышел во двор. Широкополая соломенная шляпа, несмотря на теплую погоду — короткое черное пальто; в правой руке небольшой саквояж. Что-то знакомое показалось Робису в его облике. Незнакомец остановился, поставил вещи на землю и поднял голову, чтобы посмотреть на окно. Очки, русая бородка — Фауст! Ну конечно, это Фауст! Никто не догадался сообщить ему в Бельгию о новом условном сигнале.

У Робиса стало даже легче на душе. Как хорошо, что в этот трудный час рядом с ним будет испытанный, умный товарищ, который может помочь и советом и делом. На радостях Робис даже забыл об осторожности — открыл окно и помахал рукой Фаусту, приглашая его вернуться.