Читать интересную книгу Послы - Генри Джеймс

Понять это Стрезер мог, но все же!..

— Даже когда речь идет о порядочной женщине?

— Даже когда мужчина порядочен. В таких делах, — уже серьезным тоном объяснила она, — лучше поостеречься: можно произвести ложное впечатление. Ничто не производит на людей такого дурного впечатления, как сверхпорядочность, внезапно и неизвестно откуда взявшаяся.

— Ну вы говорите о людях низкого пошиба, — заявил он.

— Да? Я в восторге от ваших классификаций, — отвечала она. — Хотите, я, придравшись к случаю, дам вам по этому поводу мудрейший из всех, на какие способна, совет? Не цените и не судите ее по ней самой. Цените и судите ее только по тому, что видите в нем.

У него хватило мужества вдуматься в ход ее мыслей.

— Потому что тогда она мне понравится? — спросил он с таким видом, словно, при его живом воображении, уже расположился к ней душой, хотя не мог сразу же и в полной мере не понять, насколько это не вписывается в его замыслы. — Но разве я для этого сюда приехал?

Ей пришлось подтвердить — не для этого. Однако захотелось и кое-что добавить.

— Повремените принимать решения. Тут много разного намешано. Могут обнаружиться и чрезвычайные обстоятельства. Вы и в нем еще не все разглядели.

Это Стрезер, со своей стороны, признал, но с присущей ему проницательностью почувствовал опасность:

— А что, если, чем больше я в нем разгляжу, тем больше он мне понравится?

У мисс Гостри нашлось что возразить:

— Возможно, возможно… но молчать о ней тем не менее заставляет его не только забота о ней. Тут еще и ход. — И пояснила: — Он пытается ее потопить.

— Потопить? — От такого образа Стрезер даже вздрогнул.

— Ну, в том смысле, что в нем идет борьба, которую он частично хочет от вас скрыть. Не торопитесь — это единственный путь избежать ошибки, чтобы не казниться потом; со временем вы увидите. Ему, право, хочется от нее избавиться.

К этому моменту воображение нашего друга уже настолько живо нарисовало всю картину, что у него даже прервалось дыхание.

— После всего, что она для него сделала?

Мисс Гостри устремила на собеседника взгляд, который тут же сменился чарующей улыбкой:

— Он вовсе не такой хороший, каким вы его себе представляете.

Они осели в нем, эти слова, как предостережение и обещали изрядную помощь, но содействию, которое он пытался извлечь из них, при каждой встрече с Чэдом что-то мешало. Что тут стояло поперек, какая противодействующая сила? — спрашивал он себя. Несомненно, владевшее Стрезером ощущение, что Чэд действительно был как раз хорошим, — а его поведение убеждало в этом, — таким, каким он его себе представлял. Да и как мог он не быть хорошим, когда вовсе не был так уж плох. Во всяком случае, дни шли за днями, и встречи с Чэдом — как и непосредственное благоприятное впечатление от них, а другого, казалось, и быть не могло — полностью вытеснили из сознания Стрезера все остальное. Вновь появился на сцене Крошка Билхем; но теперь Крошка Билхем, даже больше, чем вначале, воспринимался им как одно из многочисленных приложений к его отношениям с Чэдом; как их следствие, вошедшее в сознание нашего друга благодаря нескольким эпизодам, о которых речь впереди. Даже Уэймарш оказался в данной ситуации втянутым в водоворот, который полностью, хотя и временно, его поглотил, так что случались дни, когда Стрезер наталкивался на своего приятеля где-нибудь в коридоре, словно тонущий пловец, вдруг натолкнувшийся на какой-то предмет под водой. Глубоководная среда — глубоководной средой были повадки Чэда — держала их, и Стрезеру казалось, будто они, каждый углубившись в себя, двигались, минуя друг друга, и молча глядели перед собой круглыми бесстрашными рыбьими глазами. Оба, что и говорить, понимали, что Уэймарш дает Стрезеру шанс, и от этой милости Стрезера охватывала скованность, напоминавшая чувство стеснения, которое он испытывал в школе, когда члены его семьи заявлялись на публичные экзамены. Он не стеснялся отвечать при посторонних, но присутствие родственников действовало на него роковым образом, и теперь ему казалось, будто Уэймарш все равно что родственник. Он словно слышал его голос: «А ну, выкладывай!» — и содрогался в преддверии дотошной критики, которой подвергнут его дома. Он и так уже «выложил» все, что мог; Чэд в полной мере знал, чего он хочет. Тем не менее его собрат паломник ждал от него грубого насилия. Зачем? Он не утаил ничего из того, что было у него на душе! Как бы там ни было, он не мог отделаться от мысли, что Уэймарш постоянно движим желанием сказать ему: «Говорил же я вам — вы только утратите свою бессмертную душу!» Но было совершенно очевидно, что и у Стрезера есть к приятелю свои претензии, и, по существу, он тратит не больше духовных сил, наблюдая за Чэдом, чем Чэд, наблюдая за ним. Да, ради исполнения долга он опускался в глубины — только чем это было хуже того, что делал Уэймарш? По крайней мере, у него уже не было нужды сопротивляться и все отвергать, не было нужды вести, на подобных условиях, переговоры с врагом.

Прогулки, имевшие целью осмотреть что-нибудь или куда-то зайти, в Париже были неизбежны и естественны, а поздние сборища в очаровательном troisième, прелестной квартире, когда там сходились мужчины, и обстановка, благодаря табачному дыму, музыке, более или менее благозвучной, беседе, более или менее разноязыкой, в принципе мало чем отличались от времяпрепровождения в утренние и дневные часы. И ничто, — в чем не мог не признаться себе Стрезер, откинувшись на стуле и куря сигарету, — так мало походило на сцену насилия, как даже самый бурный из этих вечеров. Тем не менее вечера эти проходили в спорах, и Стрезер в жизни не слышал такого множества мнений по такому множеству проблем. В Вулете тоже не боялись высказывать разные мнения, но от силы по трем-четырем вопросам. Под стать этому было и другое отличие: в Вулете при расхождении во мнениях, пусть немногочисленных, но глубоких, их высказывали тихо, даже робко, словно стесняясь. Не то на бульваре Мальзерб: здесь спорящие отнюдь не стеснялись выражать несогласие и были крайне далеки от того, чтобы стыдиться таких вещей — впрочем, и каких бы то ни было; напротив, часто казалось, что они намеренно изобретают контрдоводы, чтобы избежать единомыслия, которое убивает вкус к беседе. В Вулете подобные контроверзы были совершенно не приняты, хотя Стрезер помнил времена, когда он, сам не понимая, почему, испытывал острое желание полемизировать. Теперь он знал почему — ему хотелось всего лишь оживить беседу.

Воспоминания эти, однако, возникали лишь попутно, в целом же его дело положительно принимало неудачный оборот; нервы у него были натянуты до предела и единственно потому, что он не умел применять насилия. Когда он задавал себе вопрос: «Неужели он ничего не добьется?» — у него был такой вид, будто ему желательно это насилие спровоцировать. Однако было бы в высшей степени нелепо, если бы в поисках облегчения он стал такого рода желаниям потакать; вполне достаточно было и того, что единственное принятое им приглашение повергло его в трепет из-за своего достоинства. Неужели он ожидал, что Чэд станет вести себя непорядочно? Стрезер мог задать ему этот вопрос, но предусмотрительно задавал его самому себе. Он смог — правда, сравнительно недавно, точнее, всего несколько дней назад — оживить в себе первородную грубость, но при первом же постороннем взгляде предпочел изгнать ее, словно незаконно приобретенную вещь, даже из собственного поля зрения. Однако отклики на это все еще продолжали поступать в письмах миссис Ньюсем, и, читая их, он порой готов был упрекнуть ее в отсутствии такта. Разумеется, он тут же краснел от стыда, правда, более в силу необходимости разъяснений, чем по причине укоров совести, вовремя спохватываясь, что при всем старании с ее стороны она вряд ли могла так быстро набраться такта, как он. Ее такт находился в зависимости от Атлантического океана, Главной почтовой конторы и крутизны глобуса.

Однажды Чэд пригласил его на чашку чаю с немногими избранными, в узком кругу, и на этот раз включавшем мисс Бэррес. С бульвара Мальзерб Стрезер ушел вместе с тем, кого в письмах к миссис Ньюсем обыкновенно именовал милым мазилкой. У нашего друга были все основания видеть в нем, как ни странно, единственного человека, с которым Чэд, по его наблюдениям, поддерживал близкие отношения. Крошке Билхему было в другую сторону, тем не менее он из любезности составил Стрезеру компанию, и отчасти благодаря этой любезности они, когда начал накрапывать дождь, продолжили разговор в приютившем их кафе. Час, только что проведенный у Чэда, оказался для Стрезера весьма насыщенным; он имел беседу с мисс Бэррес, попенявшей ему за то, что он так и не выбрался к ней; к тому же его осенила счастливая идея — как помочь Уэймаршу обрести непринужденность. Тут, пожалуй, многого удалось бы достичь, внушив адвокату, что он пользуется успехом у этой леди, чья быстрая сообразительность по части всего, что казалось ей забавным, развязывала Стрезеру руки. Впрочем, она и сама всячески старалась выяснить, не в ее ли силах облегчить ему задачу относительно его блестящего протеже, и предлагала притушить священный гнев, заронив в мозгу его приятеля мысль, что даже в этом шатком мире существует возможность завязать тесные связи. И какие связи! Которые, можно считать, послужат ему украшением и благодаря которым его будут катать в coupé[38] с оборками и перьями и обивкой, насколько Стрезер успел разглядеть, из синей парчи. Самого Стрезера ни разу не катали — по крайней мере, в подобного рода экипаже, где лакей помещается на переднем сиденье. Ему случалось ездить с мисс Гостри в наемных кебах, с миссис Покок, раз-другой, в ее кабриолете, с миссис Ньюсем в четырехместной коляске, и, естественно, на линейке в горах, но похождения друга намного превосходили его личный опыт. И сейчас он достаточно быстро показал собеседнику, каким несостоятельным в качестве всеобщего ментора и на сей раз скорее всего чувствует себя этот странный индивид.