Читать интересную книгу Проклятая книга - Дарья Иволгина

— Приживал мой, Сергий, — сказал Флор. — Монашеского настроения человек.

— Пусть придет, — устало приказал Тенебрикус и прикрыл глаза.

Он говорил тихо и совсем буднично, но ослушаться его было невозможно, столько сознания собственной правоты и властности звучало в его хрипловатом голосе. За плечами Тенебрикуса почти зримо вставала та организация, которая создала его, которая им пользовалась, не давая ему ни отдыха, ни пощады, которая когда-нибудь убьет его и, убив, будет прославлять. И все это — втайне, вдали от людских глаз, начертанное в анналах, которые никто и никогда не прочтет. Никто — кроме таких же, как Тенебрикус.

И Флор понял это без лишних объяснений и напоминаний. Просто встал, поклонился и отправился звать Харузина.

«Лесной эльф» читал. Книг в доме Флора было немного, все написаны — естественно! — на церковнославянском языке, но тем интереснее было разбирать эти витиеватые буквы, нарисованные тщательно, но не всегда с полным пониманием.

Харузин делал свои заметки, пытаясь кое-что переводить. Его скоропись вызывала у Флора странные чувства — неприязнь в смеси с восхищением. И хоть Харузин объяснил ему, что это — секулярное, то есть светское письмо, которое развилось из того же церковного устава и полуустава, — а все равно диковинно выглядели эти сплетенные вместе буковки. Точно паутинка тянется или нитку у хозяйки запутал котенок.

— Идем, — велел Флор своему «приживалу» (хоть это и было чистой правдой, а все же хорошо, что Харузин не слышал, как легко и естественно отнес к нему Флор это обидное определение!).

Книга, которую читал Харузин, была «Физиолог, или Слово и сказание о зверех и птахах». Забавно, как наши предки думали, например, о такой незатейливой пташке, как дятел:

«Дятел — пестра птица есть, живет же в горах и ходит на кедры и клюет носом своим: да где найдет мягко древо, ту творит гнездо свое. Тако и дьявол борется с человеки: да в нем найдет слабость и небрежение молитвы, войдет в него и вогнездится; в нем если же обрящет бодрость — бежит от него».

Странный ход мыслей! Сравнение, которое никогда не придет в голову современному человеку, думал Харузин, делая себе пометку. Он сам не знал, для чего выписывал некоторые мысли (эх, мешок золота отдал бы сейчас за обыкновенный блокнот, вроде тех, что замусолил без счета и толка, рисуя там рожи преподавателей, выдергивая листки для дурацких записок и «самолетиков»!). Возможно, когда-нибудь сам напишет книгу… Только о чем?

«Орел живет лет сто и растет конец носа его. И слепнут очи его, да не видит и не может ловить. Да возлетит на высоту, свержет себе на камень, и уломится конец носа его, и купается во злате озере. И сядет напротив солнца, да когда согреется, спадут чешуи с него, и паки птенец будет».

Этот отрывок из «Физиолога» особенно удивлял Харузина. Он даже заучил его и ездил с этим в монастырь, надеясь, что Лавр истолкует непонятное. Какую практическую пользу можно извлечь из столь странного описания орла? Конечно, просмотр сериалов ВВС «Живая природа», где в каждой новой серии неутомимый британский зоолог Дэвид Эттенборо то катается на слоне, то забирается в невероятные джунгли и любуется лемурами, тоже особой практической пользы не приносит. Но все-таки, как говорит Шариков в «Собачьем сердце», «слоны — животные полезные». Интересно бывает что-то узнать о слоне.

Но эти фантастические «нравы» орла? К чему сие?

Лавр посмеялся над недоумением своего любознательного друга.

— Все написанное пишется к пользе душевной, а не ради удовлетворения праздного любопытства, — назидательно произнес он. — Любопытство — чувство греховное, толку от него немного. Кроме того, оно возбуждает фантазию, а пустое фантазирование для ума — то же, что блудное осквернение для тела.

Харузин покраснел. Он любил фантазировать на самые разные темы. Еще одна причина, почему в монастыре ему жилось трудно и он спешил удрать на волю. Фантазии в этих стенах приходили неохотно и в мозгах ворочались так, словно у них, фантазий, легкокрылых и забавных, неожиданно вздулись животы и отекли ноги.

Не заметив смущения приятеля, Лавр продолжал:

— Описание орла — это символ, и нужно это понимать. Смотри. Рост конца носа — это рост наших грехов; слепота глаз — духовная слепота от грехов. Потому что чем больше ты грешишь, тем меньше ты понимаешь, какой ты великий грешник. Это духовный закон, понимаешь? Вроде этого… как ты их называл?

— Законы Ньютона, — сказал Харузин.

— Вот-вот, — махнул рукой Лавр. — От нашего произволения это не зависит.

— Это называется «объективная реальность», — опять вставил Харузин. Ему хотелось быть хоть чуть-чуть, хоть в чем-то умнее Лавра.

Лавр это сразу понял и прищурил один глаз.

— Какой ты умный, Сванильдо, — проговорил он.

Эльвэнильдо (он же просто Сергей) закрыл лицо руками и затрясся от смеха, чтобы скрыть смущение.

— Ладно, продолжаю, — смилостивился Лавр. — Орел означает человека, освобождающегося от грехов и стремящегося на духовную высоту. Сам полет в высоту — это… Ну? Каковы два крыла у аскезы?

— Пост и молитва, — пробормотал Харузин, не отнимая рук от лица. Теорию он усвоил гораздо лучше практики. Всякий раз некстати всплывал в памяти шекспировский дядюшка Тоби: «Если ты такая ханжа, то что же — не должны существовать на свете ни пирожки, ни пиво?» Эх!

— Продолжаю, — говорил между тем Лавр. — Камень — это Церковь и вера, злато озеро — святое причастие, согревание на солнце — праведная жизнь, а Солнце — Господь Иисус Христос. Понял теперь, для чего этот рассказ?

— Понял, — сказал Харузин.

Теперь, вернувшись в дом Флора в Новгороде, он пытался разобраться со следующим отрывком — про благоухающую пантеру:

«Пантера имеет такое свойство: из всех животных самое любезное и враг змею; многоцветна, как хитон Иосифа, и прекрасна, молчалива и кротка весьма. Когда поест и насытится, спит в логове. На третий день восстает ото сна и громким голосом кричит. От голоса же ее исходит всяческое благоухание ароматов. И следуя благоуханию голоса пантеры, звери приходят к ней».

«С какой целью звери, привлеченные голосом пантеры, приходят к ее логову? — раздумывал Харузин, снова и снова перечитывая отрывок и разглядывая странную пантеру с хвостом в виде покрытых цветами и листьями гибких веток и цветущим же языком, нарисованную в книге. — Почему она враждует со змеем? Если змей — это дьявол, то пантера — нечто… праведное. Тогда благоухание должно означать благоухание добродетели…»

И вот, в разгар этих душеполезных размышлений, входит Флор и говорит «пойдем». И Харузин откладывает книгу и свои заметки на мятых берестяных листках, встает и идет вместе с хозяином дома в горницу, где сидит странный гость, этот самый Тенебрикус, терпеливо ждет, глядя в сумерки неподвижным взглядом.

При виде этой фигуры Харузин вздрогнул. Так выглядел бы какой-нибудь классический «андэд», «не живой — не мертвый» из настольной ролевой игры. Гуль, например, — несимпатичное существо, которое предпочитает обитать на кладбище и в полночь лакомиться там сгнившими трупами. Или лич — мертвый маг, чрезвычайно злое и невероятно мощное существо. На полевых ролевых играх такие персонажи почти не отыгрываются. Потому что примитивный способ — вытаскивать из сумки заклинание, написанное на бумажке, — работает плохо. Ребята, конечно, делают вид, что испугались, но… но они не пугаются! А лич должен быть по-настоящему жуткий.

Случались, конечно, эпизоды. Скажем, тот же знаменитый «Ангбанд» на одной из Хоббитских игр. Но там большую помощь переодетым, раскрашенным и соответственно себя ведущим оркам оказывали сами пленные эльфы, которые ждали ужаса — и его же нагнетали. Ужас несвободы, ужас быть окруженным злом… Сильнейшие эмоции, которые заставили многих назвать «Ангбанд» центральным событием ролевого движения за много лет.

М-да. Но если отвлечься от «Ангбанда», то перед Эльвэнильдо сидел самый настоящий «не живой не мертвый». Без всякой вампирской тематики, без боевой раскраски, одетый серенько и простенько. И манеры самые сдержанные.

Но — страшный. Жуть исходила от самой его позы, от самого его присутствия в комнате.

Эльвэнильдо остановился на пороге и потихоньку перекрестился.

«Андэд» засмеялся. Еле слышно. Но Эльвэнильдо услышал.

Все еще смеясь, Тенебрикус повернул к нему лицо — морщинистое, обветренное, с яркими синими глазами. Белки этих глаз были пронизаны густыми красными жилками, а углы — гноились. Но синева горела победно, яростно.

Сухие темные губы растянулись в самой настоящей улыбке. Не притворной.

— У тебя хорошее чутье, — сказал Тенебрикус очень спокойно. — Ты сразу почувствовал…

— Ты не дьявол, — сказал Харузин, чуть успокоившись. Он прошел в комнату и присел на лавку.