Читать интересную книгу Ночные истории - Эрнст Гофман

Ах, дорогой мой Натанаэль! Что могло быть в твоей жизни такого ужасного? Расстаться с тобой, никогда не видеть тебя, — мысль эта пронзила мне сердце, как огненный удар кинжала! Я продолжала читать письмо! Твое описание мерзкого Коппелиуса просто ужасно. Только теперь узнала я, какой страшной смертью умер твой добрый старый отец. Брат Лотар, которому я передала его собственность, пробовал меня успокоить, но это плохо ему удалось. Страшный продавец барометров Джузеппе Коппола преследовал меня на каждом шагу, и я признаюсь почти со стыдом, что даже мой здоровый, всегда спокойный сон был нарушен разными необычными видениями. Но скоро, на другой же день, все представилось мне в другом свете. Не сердись на меня, мой бесценный, если Лотар тебе скажет, что вопреки странному твоему предчувствию, будто Коппелиус причинит тебе зло, я весела и беспечна, как и прежде.

Теперь я хочу сказать тебе, что, мне думается, все ужасное и страшное, о чем ты говоришь, произошло только в твоей душе, а настоящий внешний мир принимал в этом мало участия. Старый Коппелиус, видно, и в самом деле был очень противен, но то, что он ненавидел детей, возбуждало в вас такое сильное отвращение.

Твой детский ум соединил страшного песочного человека из нянюшкиной сказки с Коппелиусом, который, даже когда ты перестал верить в песочного человека, остался для тебя призрачным колдуном, особенно опасным для детей. Зловещие свидания с твоим отцом в ночную пору были не что иное, как тайные занятия алхимией, что, естественно, не нравилось твоей матушке, так как на это, несомненно, уходило много денег и, кроме того, как всегда случается с такими изыскателями, душа отца отвлекалась от семьи, предаваясь обманчивой иллюзии о возможности познать высшую мудрость. Смерть отца, вероятно, произошла по его неосторожности, и Коппелиус в этом не виноват. Знаешь ли ты, что я спрашивала вчера сведущего соседа-аптекаря, возможен ли при химических опытах такой внезапный взрыв. Он сказал: «Конечно!» и очень длинно и обстоятельно объяснил мне, как это могло случиться, причем произносил много мудреных слов, которых я не запомнила. Теперь ты будешь мной недоволен и скажешь: «В эту холодную душу не проникает ничего таинственного, что так часто охватывает душу незримыми руками, она видит только поверхность мира и радуется, как дитя, глядя на золотистый фрукт, внутри которого скрывается убийственный яд».

Ах, дорогой мой Натанаэль! Ты думаешь, что в веселые, беспечные и беззаботные души не может вселиться предчувствие темной, враждебной силы, стремящейся погубить нас посредством нашего собственного «я»? Но прости меня, если я, необразованная девушка, постараюсь объяснить тебе, что я разумею под этой внутренней борьбой. В конце концов я скорее всего не найду подходящих слов, и ты будешь надо мной смеяться не потому, что у меня глупые мысли, а потому, что я так неловко пытаюсь их высказать.

Если существует темная сила, так враждебно и коварно налагающая на нашу душу нити, которыми она потом нас полностью опутывает, увлекая на опасную, губительную дорогу, то она должна заключаться в нас самих, это мы сами; ведь только в этом случае мы поверим в нее и дадим ей место, нужное ей для вершения ее тайных дел. Однако если дух наш стоек и укреплен жизненной энергией, то он способен распознать чуждое, враждебное влияние и спокойно следовать тем путем, который соответствует нашим склонностям и призванию, и тогда эта страшная сила исчезнет, растает в бесплодной борьбе за свой образ, который был, в сущности, нашим собственным отражением. Очевидно, прибавляет Лотар, это темная физическая сила, которой мы сами предаемся, часто вводит в нашу душу чуждые образы, заимствуемые нами из внешнего мира, так что мы сами воспламеняем дух, который, как представляется нам в нелепом заблуждении, говорит из этого образа. Это призрак нашего «я», чье глубокое сродство с нами и глубокое влияние на наши чувства ввергает нас в ад или возносит на небеса.

Ты замечаешь, дорогой Натанаэль, что мы с братом Лотаром много говорили о темных силах, и эта материя после того, как я не без труда изложила тебе самое главное, кажется мне довольно-таки глубокомысленною. Я не вполне понимаю последние слова Лотара, а только интуитивно чувствую, что он хотел сказать, и все же мне кажется, что все это вполне верно. Прошу тебя, выбрось из головы омерзительного адвоката Коппелиуса и торговца барометрами Джузеппе Копполу. Убеди себя в том, что эти чуждые образы не имеют над тобой власти; если бы каждая строка твоего письма не свидетельствовала о глубоком потрясении твоих чувств и смятении твоего ума, если бы меня искренне не огорчало твое состояние, то я бы, вероятно, могла посмеяться по поводу песочного адвоката и продавца барометров Коппелиуса. Развеселись, мой милый! Я беру на себя смелость стать твоим ангелом-хранителем, и если тебе случится увидеть во сне безобразного Копполу, я появлюсь и отгоню его от тебя громким смехом. Я нисколько не боюсь ни его самого, ни его противных кулаков, и он не посмеет отнять у меня лакомство, принявши вид адвоката, и не лишит меня глаз как песочный человек.

Твоя навечно, любимый мой Натанаэль, и т. д. и т. д. Натанаэль Лотару

Мне очень неприятно, что Клара распечатала и прочла мое последнее послание к тебе, попавшее к ней по ошибке, вследствие моей рассеянности. Она написала мне очень глубокомысленное философское письмо, в котором доказывает, что Коппелиус и Коппола существуют только в моем воображении и суть призраки моего «я», которые мгновенно улетучатся, как только я признаю их таковыми. Право, кто бы мог подумать, что дух, сияющий, как прелестный, сладостный сон в этих светлых, дивно смеющихся, детских глазах, может так разумно и тонко рассуждать. Она ссылается на тебя. Вы говорили обо мне. Ты, верно, читал ей лекции по логике, чтобы она научилась так искусно все просеивать и различать. Оставь это! Не подлежит сомнению, что продавец барометров Джузеппе Коппола — вовсе не адвокат Коппелиус. Я слушаю лекции недавно приехавшего профессора физики, который, как и знаменитый естествоиспытатель, носит фамилию Спаланцани и тоже итальянского происхождения. Он знает Копполу уже много лет, и, кроме того, уже по одному выговору Копполы можно заключить, что он пьемонтец. Коппелиус был немец, но, как мне кажется, не настоящий. Я еще не вполне успокоился. Считайте меня — ты и Клара — мрачным мечтателем, но я все же не могу отделаться от впечатления, которое произвело на меня проклятое лицо Коппелиуса. Я рад, что он уехал из города, как сказал мне Спаланцани. Кстати, этот профессор — преудивительный чудак. Это маленький, кругленький человечек с выдающимися скулами, тонким носом, вывернутыми губами и узкими, пронзительными глазами. Но лучше всяких описаний будет, если ты взглянешь на портрет Калиостро, как изображен он Ходовецким в берлинском карманном календаре.[5] Спаланцани имеет именно такой вид. Недавно я подымался к нему по лестнице и заметил, что у занавески, обыкновенно плотно задернутой за стеклянной дверью, есть сбоку небольшая щелка. Я не знаю, как это вышло, что я с любопытством туда заглянул. В комнате у небольшого столика, положив на него руки с переплетенными пальцами, сидела высокая, очень стройная, физически развитая с величайшей соразмерностью, женщина в роскошном платье. Она сидела против двери, так что я мог хорошо разглядеть ее ангельской красоты лицо. По-видимому, она меня не заметила, и вообще ее глаза были странно неподвижны, я мог бы сказать, что им недостало зрительной силы, словно она спала с открытыми глазами. Мне стало как-то не по себе, и я тихо проскользнул в аудиторию, располагавшуюся рядом. Я узнал потом, что это была дочь Спаланцани Олимпия, которую он почему-то держит взаперти, так что ни один мужчина не смеет к ней приблизиться. Вероятно, здесь что-то кроется: либо она слабоумна, либо что-нибудь еще. Но к чему я пишу тебе обо всем этом? Гораздо лучше и выразительнее я мог бы все это тебе рассказать. Знай же, что через две недели я буду с вами. Я должен снова увидеть моего нежного, дорогого ангела Клару. Тогда пройдет то дурное настроение, которое (я должен признаться) чуть было не овладело мною после ее злосчастного благоразумного письма. Поэтому я сегодня ничего ей не пишу.

Тысяча приветствий и т. д. * * *

Ничего не может быть более странного и поразительного, чем то, что случилось с моим бедным другом, молодым студентом Натанаэлем, и о чем я намериваюсь рассказать тебе, любезный читатель. Бывало ли с тобой, что какое-нибудь чувство всецело наполняло твою душу, мысли и сердце, вытесняя все остальное? Все в тебе клокочет; кровь кипит в жилах огненным потоком, обдавая краской твои щеки. Взгляд так странен, как будто ловит в пустом пространстве образ, незримый для других, и речь прерывается тяжкими вздохами? Друзья спрашивают: что с вами, дражайший? Что вас заботит? И тогда ты хочешь передать возникшую перед твоим внутренним взором картину со всеми ее живыми красками, тенями и светом и стараешься подыскать слова, хотя бы для того, чтобы начать свой рассказ. Тебе кажется, что ты должен сейчас же, в первом же слове, соединить все то чудесное, дивное, страшное, веселое и ужасное, что ты видишь, чтобы оно пронзило всех как электрическим током. Но всякое слово кажется тебе бесцветным, холодным и мертвым, и ты все ищешь, подыскиваешь, измышляешь, запинаешься, и несносные вопросы друзей охлаждают жар твоей души подобно ледяным порывам ветра, пока жар этот не угаснет совсем.