Читать интересную книгу Фермата - Эрнст Гофман

______________

* Лукавая (ит.).

Я пел тенором, голос мой хотя и не был развит, но теперь формировался быстро. С Лауреттой я часто исполнял нежные итальянские дуэттино, которым числа нет. Вот такой дуэт мы и пели с нею вместе, когда до отъезда оставались считанные часы: "Senza di te ben mio, vivere non poss'io"*... Как выдержать все это? Я бросился к ногам Лауретты, я был в отчаянии! Она подняла меня с земли: "Но милый друг! Разве мы непременно должны расстаться?" Безмерно удивленный, я весь обратился в слух. Она предложила мне отправиться с нею и с Терезиной в столицу, потому что, коль скоро я намерен посвятить себя музыке, мне все равно рано или поздно придется уехать из маленького городка. Вообрази себе человека, который падает в мрачную, бездонную пропасть, прощается с жизнью, уже, кажется, ощущает удар, который должен положить конец его существованию, однако внезапно переносится в светлую, увитую розами беседку, сотни светлячков скачут вокруг него и поют: "Наш дражайший, вы пока еще вполне живы"... Так было у меня на душе. Я должен вместе с ними в столицу! - это я уже знал твердо. Не стану утомлять повестью о том, как доказывал я дядюшке, что непременно обязан отправиться в столицу; в конце концов она же не за горами. Наконец дядя уступил и даже пообещал поехать вместе со мною. Вот напасть-то!.. Я ведь никак не мог заявить о своем намерении ехать вместе с певицами. Меня спас только сильный катар, который напал на дядю. Я сел на почтовых, но только до первой станции. Тут я остановился, поджидая свою богиню. Тугой кошелек позволил мне приготовить все как подобает. Я предполагал сопровождать своих дам в настоящем романтическом стиле - как паладин на коне. Для этого я приобрел себе не слишком красивого, но, по уверениям торговца, выносливого одра и в назначенное время пустился навстречу певицам. Маленькая двухместная карета медленно подкатывала. Напротив сестер прикорнула их камеристка - маленькая толстая Джанна, неаполитанская девка. Карета была доверху нагружена сундуками, картонками и коробками, с которыми никогда не расстаются дамы. На коленях Джанны сидели две моськи, яростно залаявшие, когда я стал радостно приветствовать долгожданных дам. Все шло замечательно, пока на последней станции мою кобылу не посетила совсем особенная мысль - ей захотелось домой. Зная, что строгость в таких случаях не слишком полезна, я пробовал применить кроткие средства, однако, сколь дружески ни уговаривал я закосневшую в упрямстве лошадь, слова мои ее не трогали. Мне надо было вперед, лошади назад, так что в итоге я добился только того, что она не шла назад прямиком, а кружилась на месте. Терезина высунулась из окошка и громко хохотала, между тем как Лауретта, закрыв лицо руками, громко кричала - словно моя жизнь подвергалась большой опасности. Отчаяние рождает мужество, я хорошенько пришпорил негодяйку-лошадь, однако в ту же самую секунду, сброшенный безжалостной тварью, оказался на земле. Лошадь стояла смирно и глядела на меня, вытянув шею и словно бы злорадствуя. Я не мог встать сам, кучер поспешил мне на помощь, Лауретта выскочила из кареты, она рыдала, кричала, Терезина хохотала и не могла остановиться. Я подвернул себе ногу и не мог бы ехать на лошади. Что тут делать? Привязали лошадь к карете, а мне оставалось только заползти в экипаж. Вообрази себе двух дам, достаточно основательных, толстую служанку, двух мосек, дюжину сундуков, картонок и коробок, да еще сверх всего меня - и это в маленькой двухместной карете; вообрази себе, как ноет Лауретта, которой неудобно сидеть, как лают моськи, трещит языком неаполитанская девка, как дуется на меня Терезина, как болит у меня нога, и ты оценишь всю прелесть моего положения. Наконец Терезина сказала, что больше не может. Остановились, она немедленно выпорхнула из кареты, отвязала лошадь, села поперек седла и принялась скакать и гарцевать перед нами. Не могу не признаться - она превосходно держалась. Ей всегда была присуща грация, величественность, а теперь это проявилось еще отчетливее. Она велела подать себе гитару и, обмотав уздечку вокруг руки, принялась петь гордые испанские романсы, сопровождая пение полнозвучными аккордами. Ее светлое шелковое платье развевалось, играло блестящими складками, а белые перья на шляпе кивали в такт пения и реяли вокруг воздушные духи, купающиеся в звуках музыки. Картина романтичная до самой последней степени - я не мог отвести глаз от Терезины, хотя Лауретта и бранила ее дурочкой и сумасбродкой, которую не доведет до добра ее задор. Однако все кончилось благополучно, кляча излечилась от своего упрямства, а может быть, певица была для нее поприятнее, чем паладин; короче говоря, лишь перед самыми воротами столицы Терезина вновь протиснулась в тесную карету.

______________

* Без тебя, милый, жить не могу (ит.).

А теперь посмотри, что делается со мною: я в операх, я в концертах, я плаваю, я купаюсь во всевозможной музыке, я сижу за клавиром, усердно репетируя арии, дуэты и вообще все на свете. И ты видишь, что я совершенно переменился, насквозь пропитался каким-то чудесным духом. Робость провинциала окончательно отброшена, словно маэстро сижу я за клавиром перед партитурой, управляя вокальной сценой, которую поет моя донна. Все во мне, даже мысли, обратились в сладкую мелодию. Я пишу канцонетты и арии, не задумываясь о контрапунктических уловках и ухищрениях, и Лауретта поет их, но, правда, только дома. Почему она не исполняет мою музыку в концерте? Этого я никак не могу взять в толк! А Терезина иногда является перед моим внутренним взором на гордом коне с лирой в руках, образ дерзновенно-романтический, это само искусство, - порой я невольно пишу серьезные, возвышенные напевы! Лауретта же играет звуками музыки словно капризная королева фей. За что она ни возьмется, все удается ей. Терезина не исполняет колоратур - в лучшем случае простой форшлаг или мордент, но ее долгие, выдержанные звуки блестят на мрачном ночном фоне, чудесные духи просыпаются от сна под звуки ее пения, своими серьезными очами они глубоко заглядывают в грудь... Не знаю, почему я столь долго не чувствовал силы ее пения.

Наступило время обещанного сестрам бенефиса. Лауретта пела со мной длинную сцену Анфосси. Я, как всегда, сидел за клавиром. Подошла последняя фермата. Лауретта собрала все свое искусство, звуки соловьиного пения порхали передо мной, летали вверх, вниз, - короткая остановка, пестрые рулады, целое сольфеджио! Мне на этот раз на деле показалось, что каденция слишком затянулась, тут я почувствовал за спиной тихое дыхание - то была Терезина. В этот же самый миг Лауретта начала трель с нарастанием и на ней должна была перейти к начальному темпу. Мною овладел дьявол, я решительно взял обеими руками аккорд, оркестр последовал за мною, трель Лауретты оборвалась, и кульминационный момент, который должен был привести всех в величайшее изумление, был сорван. Лауретта, бросив на меня пронзительный, преисполненный ярости взгляд, схватила ноты, смяла их и швырнула мне в голову, так что обрывки нот разлетелись вокруг, и, как безумная, кинулась через оркестр в соседнюю комнату. Как только оркестровое тутти подошло к концу, я поспешил за нею. Она рыдала, бушевала.

- Вон с глаз моих, негодник! - закричала она, увидев меня. - Сатана, ты отнял у меня все - славу, честь... Ах, моя трель! С глаз моих, исчадие адово!

Она бросилась на меня, я спасся, выскочив в дверь. Во время концерта, когда играл кто-то другой, Терезине и капельмейстеру удалось наконец успокоить обезумевшую, и она согласилась вновь выступать, но с тем, чтобы и духу моего не было на сцене. В последнем дуэте, который сестры исполняли вместе, Лауретте удалось исполнить свою трель с нарастанием - ей хлопали без конца, и она пришла в самое лучшее настроение. Я же не мог забыть, как Лауретта обращалась со мной в присутствии посторонних, и твердо решил уехать домой на следующее утро. Я как раз собирал свои вещи, когда в комнату вошла Терезина.

- Ты хочешь покинуть нас?

Я объяснил, что после всего пережитого мною позора не могу остаться с ними.

- Получается, тебя гонит прочь нелепая выходка безумицы, о которой сама же она сожалеет? - сказала мне Терезина. - Но разве без нас ты сможешь так жить для своего искусства? Ведь только от тебя зависит, чтобы подобные поступки Лауретты больше не повторялись. Ты слишком уступчив, кроток, чувствителен. Вообще ты переоцениваешь таланты Лауретты. У нее неплохой голос хорошего диапазона, это так, однако все эти странные завитушки, эти безбрежные гаммы, бесконечные трели - разве это не слепящие глаз побрякушки, которым люди дивятся точь-в-точь как головоломным скачкам канатоходца? Разве что-нибудь подобное может глубоко проникать в души, трогать сердца? Я и сама не выношу этой трели, которую ты ей испортил, и когда она исполняет ее, у меня на душе всегда бывает горько и беспокойно. А притом забираться в область трех штрихов* - разве это не насилие над естественным человеческим голосом, не нарушение границ? Ведь только голос и может трогать сердца. Я ценю звуки средние, низкие. Что лучше звука, глубоко проникающего в сердце, что лучше настоящего portamento di voce? Пение без лишних украшений, звук, который певец ставит и держит, определенное выражение, охватывающее всю душу, - вот подлинное пение. Так я и пою. Если тебе теперь не по душе Лауретта, подумай о Терезине, она относится к тебе с симпатией, и ты, не изменяя себе, своему искусству, станешь моим маэстро, моим композиторе. Не обижайся, но все твои обильно украшенные канцонетты и арии не стоят одной-единственной...