Читать интересную книгу Его счастливое детство - Алексей Воробьев-Обухов

У старшей сестры Аннушки – Татьяны было две дочки – Оля и Юля. Их отец работал литейщиком на местной фабрике, и у девочек были игрушки, выполненные из чугунного и цветного литья: маленькие утюги, детские игрушечные сковородочки, горшки и еще что-то в этом роде.

Оля была доброй, покладистой девочкой чуть моложе меня, и мы хорошо с ней играли и у нее дома, и в их дворе. Татьяна Ивановна иногда приходила к нам помогать Аннушке в стирке крупного белья и приводила с собой Олю. Тогда мы играли в мои игрушки и никогда не ссорились.

Аннушка была верующей, и в углу над ее кроватью висела икона и всегда горела лампадка из малинового стекла. За иконой хранилась бутылка со святой водой, которой она меня поила потихоньку от мамы, когда я хворал.

С самого раннего детства Аннушка росла с парализованной рукой, как следствие испуга, перенесенного еще в младенческом возрасте.

Аннушка регулярно ходила в церковь при Крестовоздвиженском монастыре, в которой у нее был «свой» священник, исповедовавший ее. Этот священник с заросшим бородой интеллигентным лицом изредка навещал Аннушку. Она принимала его на кухне, угощала чаем, а я, конечо, вертелся тут же, показывая батюшке свои игрушки.

В церковь мы заходили всегда по пути на Новую стройку. Аннушка развязывала узелок на уголке своего головного платка, вынимала оттуда медяки и покупала несколько свечек, а мне – просвирку, и если в это время службы не было, я любил рассматривать низко висящие иконы и определять, какая мне нравится больше всего.

При монастыре размещалось большое старинное кладбище, на котором были похоронены мои дедушка и бабушка со стороны матери. Их надгробия с литым металлическим крестом были обнесены высокой оградой с дверкой и крышей и казались мне, ребенку, уютной беседкой.

Аннушка научила меня молитвам «Отче наш» и «Богородице, дева радуйся», которые я шептал ложась спать. Я, со своей стороны, учил ее читать, но дальше знания букв дело у нас почему-то не пошло.

Туся

Моим самым лучшим, или, как говорят, закадычным, товарищем был соседский мальчик Толя. Я его звал Тусей и помню с того времени, с которого помню себя. Моя мама и Аннушка называли его также этим именем. А его родители звали его только, полным именем – Анатолий, и мне это всегда казалось странным. Я искренне считал, что детей называют полным именем, когда ими недовольны.

Туся жил в двухкомнатной квартире под нами. Он также был единственным ребенком и на год младше меня. Его отец работал не то бухгалтером, не то счетоводом, мать – домашней портнихой. Маленькую вторую комнату они сдавали пышной, ярко накрашенной женщине, а сами занимали большую проходную в три окна. Кровать родителей была отгорожена ширмой, за которой также переодевались заказчицы для примерок. Тусе стелили на ночь на кушетке, обитой вытертым дерматином и больше похожей на топчан.

Они жили намного беднее нас, но я по-детски завидовал Тусе, когда его отец, приходя с работы, всегда приносил сыну небольшую шоколадку с яркими картинками на обертке. Внутри каждой такой шоколадки находился талончик. Набрав определенное количество таких талончиков, можно было бесплатно получить призовую шоколадку.

Мне дома дарили шоколадки только по праздникам. Это всегда были Золотой или Серебряный ярлык – самые дорогие и престижные. Но на их обертках, к сожалению, были только названия, правда, выполненные большими буквами и рельефные, что меня, конечно, мало трогало.

С Тусей мы играли в нашей пустой квартире. Я вызывал его к себе, постучав половой щеткой в пол. Домой его отводила Аннушка, чтобы не обидели взрослые ребята, собиравшиеся в вестибюле покурить.

Туся был покладистым товарищем и, сознавая мое старшинство в возрасте, всегда поддерживал предлагаемые затеи, хотя и сам был горазд на выдумки. Мы играли обычно до прихода мамы, а затем вместе полдничали, или обедали. Когда мама угощала нас леденцами «Барбарис» – прозрачными, разноцветными круглыми палочками – начиналось соревнование «по заострению концов». Участники придуманной нами игры, должны были, не прибегая к зубам, действуя языком и губами, заострить концы конфеты. Выигравшим считался тот, кто сделал это первым. Качество «заточки» проверялось уколом в ладонь. Приступая к игре, мы придвигали кресло к окну, садились на его подлокотники лицом друг к другу и усиленно работали языками, глядя в окно.

Для нас, дошкольников, окно на улицу с оживленным движением, было, наверное, тогдашним экраном телевизора. Столько интересных вещей можно было увидеть в окно. Вот стоят извозчики у входа в Звездинский сквер и одна лошадь смешно вскидывает головой, пытаясь достать остатки овса из надетой на морду торбы. У водоразборной колонки образовалась очередь, в основном женщин, терпеливо ожидающих, когда подъехавший водовоз наполнит свою огромную бочку через шланг. Рядом остановился мороженщик со своей тележкой и, открыв ящик, достает и одевает белый фартук…

А как интересно было смотреть на прохожих, бегущих от внезапно хлынувшего ливня под навесы и в подъезды домов, откуда потом самые нетерпеливые и смелые выскакивали, не дождавшись прекращения постепенно утихающего дождя!

Когда ко мне стала приходить Валентина Ивановна, наши встречи и игры с Тусей были перенесены в его квартиру. Там мы играли после обеда до прихода его отца. У Туси было мало игрушек, но зато была терпеливая Мурка, позволявшая укладывать себя в сооруженную нами постель. В игру пускались многочисленные, разноцветные лоскутки, которыми был усеян пол около стола.

Мое внимание привлекал вертящийся манекен, на котором примерялись скроенные платья. Для меня оставалось загадкой, как можно на одном манекене примерять платья и толстых, и тонких заказчиц. Манекен тоже участвовал в наших играх, когда, оставшись одни, мы обряжали его с помощью булавок в разноцветные лоскутки.

Когда меня отдали в школу, видеться с Тусей я стал заметно реже, но помню, как он приходил иногда по вечерам и, усевшись рядом со мной за стол, занимался рисованием, пока я делал уроки…

Наша дружба продолжалась и после моего переезда на новую квартиру, но встречи стали носить, так сказать, гостевой характер.

Окончив школу, Туся поступил на вечерний факультет Индустриального института (в котором учился и я), параллельно учась в школе летчиков. Он погиб в воздушном бою во время Финской кампании 1940 года.

Дом моего детства

Дом, где прошло мое детство, сохранился, хотя после войны подвергся капитальному ремонту, после которого даже парадный вход был перенесен во двор, а на месте вестибюля была сделана жилая комната.

До революции это был обычный для Нижнего доходный дом, в котором сдавались квартиры верхнего, более комфортабельного этажа, а владельцы, как правило, жили внизу.

Дом был полукаменным, двухэтажным, выходящим своим фасадом на Звездинский сквер у его входа со стороны Большой Покровки.

До революции весь верхний этаж из 6-и комнат с большой прихожей и кухней снимали мой будущий отец и его товарищ – тоже холостяк и тоже преподаватель Нижегородской гимназии. У каждого из них было по три комнаты: кабинет, столовая и спальная. Их обслуживали приходящие кухарка и горничная. Комнаты были достаточно богато отделаны: с дубовым паркетом, высокими двухстворчатыми резными дверями, лепным потолком. Окна запирались не обычными шпингалетами, а сложными рычажно-ползунковыми устройствами с рельефными рисунками.

Через входную резную дубовую дверь вы попадали в вестибюль с окном и кафельным цветным полом, из которого широкая двухстворчатая дверь, наполовину застекленная толстыми фигурными зеркальными стеклами с фацетами и латунными окантовками, вела к широкой каменной лестнице. Рядом располагалась вторая, более простая дверь в квартиры первого этажа.

Когда моя мама вышла замуж, то поселилась в квартире отца. Домовладелец – богатая немка – сбежала на свою родину, дом был реквизирован и передан Горкомхозу, который быстро превратил его в советскую коммуналку.

В квартире все комнаты были проходными. В первой от прихожей и самой большой стояли гостиный гарнитур из мягкой мебели, пианино, письменный стол отца и полки с книгами. Это был кабинет-гостиная. Вторая комната – столовая – с большим обеденным столом, буфетом, стульями, двумя жесткими креслами и диванчиком, комодом под самовар и, наконец, моей детской кроваткой. В третьей комнате – спальне – располагались металлическая двухспальная кровать, турецкий диван со съемными подушками, шифоньер (его тогда называли гардеробом), дамский письменный столик и умывальник.

Из всей обстановки квартиры мое внимание больше всего привлекал умывальник. Отделанный ореховым шпоном, с двумя массивными беломраморными плитами, уютными узкими ящичками и педалью, умывальник был еще и моей любимой игрушкой.