2
С прогулки он вернулся бодрый и свежий, вместе с потом из него вышли все застольные хвори. Завидев издалека бегущих ему навстречу грумов, Эсмонд уже приготовился рассказать им, как гнал лисицу от самой рощи в Рашхерсте, пока той снова не удалось спрятаться в кустах, но рассказ его оборвался на полуслове. За спинами грумов он увидел вдруг размахивающих руками гостей, которым уж совсем ни к чему было подниматься так рано. Среди них выделялась знакомая высокая фигура — это был Арчибальд Сент-Джон. Немало удивленный, Эсмонд спешился. Они даже не успели одеться, выбежали кто в чем был… Только на Арчи были брюки и обсыпанный пудрой пиджак. Будто перед выходом он второпях пудрил парик.
— Что тут у вас такое? — весело спросил Эсмонд. — Приветственная утренняя делегация в честь моей женитьбы?
— Эсмонд… Милый мой Эсмонд… — начал Сент-Джон и тут же запнулся, как будто слова застряли у него в горле.
В ту же секунду Морнбьюри почуял беду.
— Что случилось, Арчи? — тихо спросил он. — Какие-то плохие вести?
Сент-Джон понурил голову.
— Не могу… Не могу! — пробормотал он себе под нос. — Никак не могу решиться…
Во дворе перешептывались слуги. Страшная догадка вдруг поразила Эсмонда.
— Боже, — прошептал он, — что-то с Доротеей?
Сент-Джон слабо кивнул.
— Они прислали гонца сообщить, что она тяжело заболела и свадебной церемонии сегодня не будет.
Про себя Сент-Джон добавил: «Никогда не будет», но сказать это вслух не решился. Слишком хорошо он знал своего друга — за его внешней беззаботностью скрывался кипучий, а порой и неистовый нрав. Эсмонд был не из тех, кто умел безропотно принимать удары судьбы.
— Соболезнуем тебе, Эсмонд, — раздался из-за спины Сент-Джона голос одного из юношей. Что-то такое было в этом голосе, что заставило Морнбьюри вздрогнуть, как раненого зверя.
— Вы — мне — соболезнуете? Но почему, почему, Лифтборо? Разве моя невеста умерла?
Ответа не последовало. Эсмонда начало трясти, на лбу у него выступил пот, загорелое лицо побелело, как воск. Вслед за этим он вырвал у застывшего с открытым ртом грума поводья своей Джесс и снова вскочил в седло. Лошадь вновь быстрее молнии умчала его за ограду.
Еще никогда родная природа не выглядела столь живописно. И тем сильнее давил Эсмонда безотчетный страх. Пять миль, которые отделяли его от замка Шафтли, показались в этот раз нескончаемыми.
— Доротея! Доротея! — выкрикивал он драгоценное имя. — Доротея, ну хоть бы ты была еще жива!
Однако все его мольбы были напрасны. Лишь подъехав к замку, он понял, что она умерла. При взгляде на знакомый силуэт на холме его посетил ужас, от которого в жилах стыла кровь. А ведь замок всегда казался ему удивительно прекрасным. Построенный еще в десятом веке, во времена правления короля Стивена, для одного из баронов Шафтли, он был виден на много миль. Часто они с Доротеей лазали по его древним стенам и укреплениям, с которых можно было любоваться видом Суссекской пустоши и Гилдфордских холмов. Но сегодня он словно нахмурился, подернулся серой дымкой, особенно в сравнении со сверкавшими на утреннем солнце окрестностями.
Наконец Эсмонд въехал в замок. Лакеи открыли перед ним тяжелые двери. Навстречу ему вышел высокий сгорбленный человек — он узнал в нем графа. Обычно тот держался подчеркнуто прямо, ведь ему не было еще и пятидесяти. Но сегодня на Эсмонда глядел почти старик. И тоже весь какой-то серый — серый костюм, серая седина…
— Как она, сударь? — хрипло спросил Эсмонд.
Лорд Шафтли опустил голову.
— Доротея стала невестой Господу нашему Иисусу Христу, и он забрал ее к себе, — ответил он дрогнувшим голосом.
После этих слов Эсмонд был не в силах даже пошевельнуться, не то что говорить. А отец Доротеи продолжал:
— Мать ее лежит у себя в комнате. Слишком плоха, чтобы выйти к вам. Я сам проведу вас в часовню, к гробу нашей девочки, чтобы и вы в последний раз посмотрели на нее.
— Как это случилось, сударь?
— Доротея проснулась на рассвете и позвала служанку, а потом попросила ее сходить за нами — у нее ужасно заболело сердце. Но не успели мы прийти, Эсмонд, как сердечко… ее сердечко остановилось.
— Остановилось… — хрипло проговорил Эсмонд.
— Да… — всхлипнул граф, уже не пытаясь сдерживать слез. — Вы знаете, что Доротея страдала обмороками, которые врач приписывал юношескому малокровию и которые, по его мнению, должны были вскоре пройти. Но он ошибся. Мы все ошиблись. Мы ошибались, когда разрешали ей… этому чудесному, хрупкому цветку… танцевать, бегать, резвиться с друзьями… да-да… с ее слабеньким сердечком. И ошибались, когда позволили ухаживать за ней и хотели выдать замуж… А ведь еще вчера вечером она была так весела, здорова. Она так радовалась, что будет жить недалеко от родителей. Так любила нас, так заботилась. И вас она тоже любила, любила по-настоящему, мой мальчик. Когда она думала о вас, о вашей предстоящей совместной жизни, — прямо светилась от счастья…
— Не надо, — процедил сквозь зубы Эсмонд. — Не надо!
Шафтли поспешно утер слезы, а затем повернулся и зашагал через холл в галерею. Длинный коридор вел в находившуюся при доме часовню.
У Эсмонда вырвался стон:
— Ну неужели доктора ничего не могли сделать?!
— Не могли. Наш врач перепробовал все способы оживления, и все напрасно. Что ж, оставляю вас наедине с нашей девочкой. Прощайтесь. Потом, когда вы будете в состоянии о чем-либо говорить, мы обсудим приготовления к похоронам.
При этих словах Эсмонд Морнбьюри совершенно обезумел от горя и ужаса. Похороны. Ее похороны. И это Доротея, его единственная любовь, девушка, которую он выбрал и которую всего через несколько часов собирался назвать своей женой. Это ее должны хоронить. Страшно даже подумать об этом! Она, такая легкая, быстрая. Боже, как она танцевала! От ее звонкого смеха у него сжималось все внутри, она владела всем его существом… Ради нее он отказался от роли повесы и гуляки и с готовностью согласился на трезвую добропорядочную жизнь в семье!
Совершенно похолодевший, Эсмонд зашел вслед за графом в часовню. Поначалу он ничего не увидел, после яркого дневного света глаза не сразу привыкли к царившей здесь темноте. Лишь две высокие свечи нарушали сумрак, они стояли у изголовья и в ногах гроба в серебряных подсвечниках. Наконец Эсмонд с ужасом разглядел лежащее в гробу тело. Тело его Доротеи. Оно утопало в цветах. Даже мертвая она была прекрасна.
Эсмонд не сразу заметил, что на нее надет свадебный наряд. Как будто она оделась для торжества и просто прилегла немного отдохнуть. Смерть не оставила на ней никаких следов, кроме восковой бледности. Казалось, она сейчас встанет и пойдет. Длинные ресницы готовы были вздрогнуть в любую секунду, на губах играла улыбка. Венок из белых лилий украшал ее девственный лоб, а кружевная фата была уложена вокруг лица, как одеяние монахини.