превращали движения ее тела в шевеление гадов.
Она напрягала глотку, и тогда на шее угрожающе пульсировала змея. На обнаженной коже, на шкуре, выступали капельки пота, и вокруг распространялся пряный аромат ее тела.
Но будто мало было удивительной иллюзии, приводящей статичные картинки в движение — женщина-змея удивила всех дополнительным фокусом.
Сомкнув ладони, она соединила предплечья и прижала полусогнутые руки к телу. Крепкие груди втиснулись в образовавшийся треугольник. Ладонь обползла другую и вдруг сделала второй, невозможный оборот! Женщина подняла сведенные руки и закинула их за голову. Напрягшиеся груди подались вперед. Но всякий заворожено наблюдал, как плечи провернулись в суставах и руки все дальше ползли за спину. Ползли, как настоящие змеи.
Она крутила и выворачивала свое тело так, как не мог ни один гимнаст. Сплетала конечности в тугую косу. Оборачивалась корпусом так, будто в талии у нее помещался дисковый шарнир. Ложилась на пол и смыкала себя в мускулистое колесо. И все это время змеи-татуировки двигались, все быстрее распуская кольца тел.
Бор глядел на цирковую уродку и менялся в лице. Первоначальное возбуждение сменилось отвращением. Каким бы соблазнительным и сулящим фантастические сочетания любви ни было ее тело, все это было неправильно. Он тряхнул бритой головой и прогнал наваждение.
— Сейчас повеселимся, — сказал он и вытащил зажигалку — красивый металлический параллелепипед с большим чиркачем.
— Бор, ты чего? Не надо!
— Отвянь, я только подпалю.
— А если пожар?
— Смоемся. Не ссы.
— Но люди же.
— Видел, сколько их понаехало? Потушат.
— Нафиг, я сваливаю.
— Стоять! Вместе пришли, вместе драпнем.
— Ну, не знаю.
— Верно, Тём, ты никогда ничего не знаешь. Не ломай кайф.
Третий из компашки отмалчивался в стороне. Он высматривал путь для отхода.
Женю захлестнуло негодование. Лучший день в его жизни за долгие годы грозил завершиться подлостью. Он огляделся в поисках помощи. Под деревьями, на краю пустыря, плясал красный светлячок, разгораясь и затухая. В тенях стоял Длинный. Когда он затягивался сигаретой, отсветы красного уголька подсвечивали худое лицо, еще больше заостряя его черты.
У шатра чиркнула зажигалка. Женя решился позвать на помощь Длинного, но, когда обернулся, светлячок пропал. Скула, в которую врезал Бор, заныла, и боль подсказала ответ.
— Эй! — крикнул он. — Кончай, я людей позову.
— Кто там?! — Хулиганы обернулись. — Кал-линичев, ты, что ли? Давно в табло не получал?
— Я предупредил. Убери жигу!
— Да пошел ты!
— Пошел сам, Боров!
Истинную кличку Бора знал каждый школьник. Знал и боялся произнести на людях. Огромный и жирный. Тупой и злой. Вылитый боров. Свинья, которая измазалась в собственной злобе, как в луже навоза. Боров услышал и мгновенно рассвирепел.
— Гаденыш! — Бугай развернулся, загребая грубыми подошвами землю. Женя побежал.
Все стало простым и понятым. Он — маленький доисторический зверек, которого сожрет Боровозавр. Даже косточек не останется. Зайчик петлял между людьми и искал, где спрятаться. Сзади бухал топот, от которого дрожала земля.
— Убью гада!
На парковке ютился крохотный трейлер, единственный, в котором горел свет. Размером чуть больше собачьей конуры, но с приоткрытой дверцей. Женя сделал несколько обманных петель между машинами и нырнул внутрь. Согнувшись в три погибели, здесь сидел Длинный. Он сложил конечности, как паук, притаившийся в дупле.
В трейлере пахло восточными благовониями. На полу лежали маленькие подушки. На полочках по стенам стояли статуэтки диковинных людей со звериными головами, широкими улыбками, точно готовыми проглотить Вселенную, и слишком большим количеством рук.
— Он хотел поджечь шапито? — не удивившись незваному гостю, сказал Длинный. — Нехорошо. Я знаю запах горящей плоти.
Женя увидел слова Длинного. Оранжевые языки жадного пламени. Животных, кричащих человеческим голосом. Грязный синтетический дым, от которого дерет горло.
— Подожди. Я разберусь.
Расправляя суставы, Длинный выполз наружу.
Боров метнулся к циркачу, но звуков драки не было. Стало тихо, будто выключили все звуки.
— Ты ведь хотел посмотреть представление? Мне есть что тебе показать, — голос Длинного звучал глухо.
А потом Боров закричал. Высоко и пронзительно, срывая голосовые связки и переходя на визг. Он развернулся и припустил прочь. Бежал, не чувствуя тяжелых ботинок и лишнего веса. Вломился в заросли, и ветви рассекли ему лицо. На ссадинах рубиновыми бусинами выступила кровь. На ее аромат со всех сторон метнулись угловатые тени.
Тени, у которых было слишком много суставов. И каждая фаланга по контуру топорщились мелкими волосками. Тени дрожали. В их очертаниях угадывались хелицеры и педипальпы. Слишком много тянущихся лапок и нефтяно-черных блестящих глазков. С отчаянным криком Боров скрылся в лесной чаще, и тьма сомкнулась за ним.
Женя боялся выглянуть из трейлера. Даже Боров не заслуживал того, что может так напугать. Дверь резко распахнулась, и Длинный в расстегнутой рубашке заслонил собою проем. Под распахнутыми полами копошилось черное живое месиво.
Длинный забрался внутрь, складываясь, как телескопическая антенна.
Длинный занял собою все свободное пространство. И долго изучал Женю. Каждую складку на одежде, маленький шрам под левым глазом и мысли, читающиеся на обороте глаз.
— Я тебя не держу, но ты заслужил награду. Чего ты хочешь больше всего?
— Уехать отсюда!
Тайное желание легко сорвалось с уст. Если бы ему дали подумать, он выдал бы что-то совершенно иное. Длинный испытал его взглядом. Рукой с бесконечными пальцами пробежался по стенной полке, нащупал пачку сигарет и выудил одну. Проворная гибкая кисть напоминала паука в человеческой коже. Длинный пристроил сигарету в мундштук и закурил.
— Диковинные и уродливые персоны! Вход только с восемнадцати. Тебе есть восемнадцать, Женя? Впрочем, на часах почти полночь…
Длинный скинул рубашку. Его торс покрывали пауки. Большие и маленькие. Всех цветов и форм. Мохнатые черные и похожие на боевых роботов желтые, с длинными острыми когтями. Красные и такие, что блестели, как драгоценные камни. С бока на грудь переполз птицеед размером с котенка. Пауки копошились и карабкались друг через друга. Цеплялись ногами и длинными клыками. Густой, как шерсть, покров двигался, и узор постоянно менялся. Только одно пятно по центру груди, у сердца, оставалось чистым. В центре его зияла живая рана, порождающая тварей. Из обитого по краю рубцом отверстия выбирались все новые и новые пауки.
Паучье шевеление загипнотизировало Женю, а Длинный схватил его за запястье. Подростка прошиб электрический разряд. Он попытался вырвать руку, но не смог. Паучок-прыгун переполз с руки Длинного и забрался Жене под манжету толстовки. Лапки щекотали кожу, пробираясь глубже, туда, где тепло.
Домой Женя брел наугад. Ночь качалась, как беспокойное море. Немые дома стояли пустыми декорациями. Воздух пах бурей. В голове шумело, как после дешевой «Отвертки», любимого алкоголя школьников. Это была новая жизнь. И никаких