Читать интересную книгу Первая леди для Президента - Соболева Ульяна "ramzena"

– Я не хочу. Я вас не знаю, и в мои планы не входило проводить время с…вами…

– Вы не хотите? – она рассмеялась и с жалостью на меня посмотрела, как будто всем своим видом говоря мне, что ее вынудили снизойти до меня.

Я судорожно глотнула воздух и попятилась назад к двери.

– Я могу вернуться к себе?

– Можете. Вас не заставляют здесь находиться.

– Тогда я, пожалуй, поеду обратно.

Она поднесла к губам тонкий мундштук и прикурила от изящной зажигалки.

– Как пожелаете. Я говорила Пьеру, что эта затея может быть неудачной.

Усмехается загадочно и презрительно. И я чувствую себя рядом с ней, как та второсортная актрисулька чувствовала себя рядом с Джулией, когда та играла на сцене.

Ну вот и хорошо. Вот и прекрасно.

Я снова надела свои туфли, натянула пальто.

– Тапки поставьте обратно в шкафчик!

Глава 2

Я смотрела на грозовые тучи, сбившиеся в темно-сизые обрывки грязной ваты, нависшей над старыми домами. Казалось, небеса вот-вот рухнут на землю. Мои давно уже рухнули, и я не знаю, какими правдами или неправдами держусь, как выживаю. Мне уже не верилось, что когда-то я была счастлива, улыбалась, смотрела на небо и испытывала какие-либо эмоции кроме вот этих мрачно-давящих жутких ощущений, что меня разрывает на куски.

(с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева

– Здравствуйте, это я.

Голос звучит хрипловато, дрожит так, что мне самой трудно дышать. Потому что боюсь, что повесит трубку, заблокирует меня, пошлет подальше. Страшно, потому что он моя единственная надежда, и понимание, что сейчас все зависит только от одного его слова, заставляет дрожать от страха. Просто вот так быть в волоске от собственного апокалипсиса и сходить с ума в ожидании. И мне кажется, прошло не полгода, а целая вечность… я не видела моего Айсберга целое столетие, и за это время я медленно угасала, медленно превращалась в жалкое подобие себя самой. Как же это невыносимо – быть с ним, но еще более невыносимо – быть без него.

– И? – у Гройсмана твердый голос с командными и очень властными нотками, и я уже перестаю верить самой себе, что когда-то этот человек был каким-то испуганным дворецким, казался мне противным и жалким стариком. Как же я тогда ошибалась…Как же гениально он играл свою роль, и теперь я понимаю, почему его выбрал Петр – Гройсман сильная, несгибаемая и выдающаяся личность. И если я сейчас не буду убедительной, у меня ничего не получится. Я могу остаться ни с чем.

– Почему ты сюда звонишь? Разве мы с тобой не попрощались навечно?

– Я хочу знать. Я не уеду отсюда. Я выйду на дорогу, я пойду к журналистам… я лягу под поезд. Я просто так не сдамся. Где ОН?

– Оставайся там, где стоишь, за тобой приедут.

И отключился. Оглянулась по сторонам. То, что за мной следят, уже понятно. Но зачем я им? До сих пор нужна? Откуда он знает, где я? Как он верно сказал – мы же попрощались. И какое-то адское облегчение – он мне поверил. Наверное, потому что я, и правда, дошла до того, что могла бы все это совершить, в безумном желании найти ответы на свои вопросы. В адском желании увидеть Петра хотя бы один раз.

Я прижала руки к груди. Замирая и слушая, как стучит собственное сердце где-то в горле. Посмотрела на сотовый – пришла смска от Ларисы Николаевны – у них все хорошо. Защемило внутри нежностью. Она мне, и правда, очень близка, ближе кого бы то ни было. Почти как мама. ЕЕ защита и любовь греют душу только от понимания, что ты кому-то нужен и кто-то с волнением спрашивает «как ты?». И, наверное, это самое сильное, самое преданное проявление любви – вот это простое словосочетание, в котором вложено все тепло человеческого сердца. Не долгие беседы по душам, не беспрерывные звонки и болтовня о здоровье, а просто два слова «как ты?».

Ко мне подъехала машина, приопустилось стекло. Как же они быстро. Как будто, и правда, находились где-то рядом со мной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Марина?

Кивнула и села в машину. Человек мне незнакомый, но я точно интуитивно знаю, что его послал Гройсман. Я уже могла узнавать людей, работающих в этой сфере. Я их чувствую за версту. Поворот головы, прямая спина, уверенная посадка и эти руки на руле. Они словно напружинены. Они сделаны из жидкого металла и совершенно лишены человечности. Роботы. Именно таким мне всегда казался и Айсберг. Только он был выкован из самого льда, словно вытесан неумолимым художником в нереальной, невыносимой красоте холодного света, доводящий своей ледяной красотой до одержимости. Говорят, лицо стирается со временем? Ложь. Я помнила не только его лицо, я помнила и сеточку морщин в уголках глаз, зная наизусть сколько их там, я помнила темно-синие точки-крапинки в его глазах и светлую голубизну солнечной Арктики.

Машина была без номеров, но ее ни на одном посту не остановили. Выглядывая в окно, я увидела, что мы едем в спальный район города. Значит, скорее всего, домой к Карлу Адольфовичу…Вспомнила, как называла его Гитлером, и улыбнулась слегка сама себе.

Когда я увидела Гройсмана, я не удержалась и почувствовала, как по щекам текут слезы. Он сунул руку в карман и протянул мне аккуратно сложенный платочек.

– Моя покойная жена всегда говорила, что у мужчины обязательно должен лежать в кармане пиджака платок, чтоб утереть женские слезы.

– Правильно говорила…

Вместо того чтобы вытереть лицо, я бросилась к нему в объятия и ощутила, как он обнимает меня в ответ, как поглаживает мою спину.

– Я тоже скучал по тебе…Мэри. Упрямая девочка.

И от этих слов стало очень горячо где-то в горле, защипало глаза еще сильнее и захотелось разреветься. Но он отстранил меня от себя и поджал губы.

– А теперь скажи, какого черта ты приехала? Закончились деньги? Я, кажется, позаботился о том, чтоб тебе хватило на три безбедные жизни, и тебе, и ребенку.

– У меня закончились нервы…закончились слезы, закончилось все, что могло быть без него.

– И ты приехала, чтобы кинуться ему в объятия?

Говорит жестко, отрывисто, а сам наливает мне чай и достает конфеты в красивой коричневой коробке, завязанной серебристой нитью. Коллекционный шоколад. Я видела такой в доме Айсберга.

– Я приехала увидеть его…узнать, как он.

– Нормально. Вот я тебе ответил. Теперь ты уедешь?

– Нет. Не уеду. Мне нужно с ним встретиться, один раз. Я готова ради этого на что угодно. Просто увидеть и сказать несколько слов, просто…посмотреть в глаза. Пожалуйста.

– Ты не сможешь увидеться с Петром. Даже если бы я этого захотел.

– Почему? Он…он не хочет меня видеть? У него…у него другая женщина, и он отрекся от меня?

А внутри бешеный, дикий страх от мысли, что он мог умереть, от мысли, что могло случиться непоправимое.

– У женщин только одно на уме… Нет.

– Тогда почемуууу?

– Петр в тюрьме!

– Я хочу его видеть…

Гройсман поставил чашку и посмотрел на меня из-под круглых очков. У него очень настырный взгляд, пронизывающий, ковыряющий до костей. Как же раньше он казался мне совсем другим. Вот почему Петр настолько безоговорочно ему доверял – Гройсман предан ему до невероятности.

– Я, кажется, русским языком сказал – он в тюрьме.

Я услышала. Только принимать отказывалась. Как и отказывалась верить в то, что не смогу с ним встретиться, не смогу дотронуться хотя бы до его руки. Возвращаться ни с чем. Возвращаться и понимать, что я поставила крест на всем, что было раньше, на своей любви.

– А я русским языком сказала, что хочу его видеть.

Наверное, это был момент откровения для меня, для него. Потому что мы оба помнили, как я стремилась избавиться от этих отношений, сбежать. Помнили, как я ненавидела Петра и кричала, что желаю ему смерти. Боже…я даже дошла до того, что ударила его ножом, а теперь…наверное, если бы не Льдинка, я бы могла умереть вместе с ним и ради него.