Читать интересную книгу Испытание совести - Хуан Гойтисоло

Безликость, подражательство господствуют сегодня в жизни Испании. Взять, к примеру, наше побережье. На песчаных пляжах Юга, рядом с поселками и деревнями, которые развивались неторопливо, в течение столетий, вдруг возникли стандартные отели и жилые кварталы, нарушающие былую гармонию и уничтожающие ту самую красоту, что вызвала нынешний экономический бум. Старое выпирает из-под нового, нет и тени преемственности и гармонии. Вместо поступательного развития, характерного для других европейских стран, — грубая ломка моделей поведения и представлений. Мы хотим совершить скачок и в нравственной, и в экономической области, не отдавая себе отчета в том, что обычаи и хозяйственные механизмы не создаются в один день. Наша самобытность исчезает, а вытесняет ее жалкая и бездушная копия чего-то чужого, Испанцы утратили свои вековые черты, не обретя пока нового лица.

Внешне ничего не изменилось, и спутники «испанской души» — коррида, фламенко, комплименты незнакомым женщинам, донжуанство, и т. п., — продолжают восхищать наших гостей. Но не будем обманывать себя. Эта спутники все больше и больше теряют свой изначальный смысл. Вынужденные сохранять и выставлять их напоказ ради туристов, испанцы в глубине души начинают отходить от них. В фильме «Добро пожаловать, мистер Маршалл» жители кастильского селения переодевались андалусцами, чтобы надуть американцев и выудить у них побольше валюты. Сегодня этот андалусский камуфляж стал реальностью: «андалусский» стиль, «андалусский» фольклор хозяйничает от Галисии до Страны Басков, от Наварры до Каталонии, демонстрируя туристам обобщенный и условный образ Испании, за которым те и приехали.

Отношение значительной части европейских левых к Испании напоминает позицию философов-гуманистов начала XIX века, которые, видя последствия промышленной революции в Англии, призывали разрушить машины и вернуться «назад к природе». «Возврат к Испании» носит такой же негативный и эскейпистский характер, как «природничество» эпигонов Руссо. Ища спасения в испанской душе, эти паломники пытаются уйти от важнейшего вопроса современного общества — и социалистического (с его приоритетами производства средств производства, планирования экономики и коллективных методов ведения сельского хозяйства), и капиталистического (также основанного на принципах техницизма, материального благосостояния, создания новых потребительских ценностей и т. д.): как найти идеал человека, истинную шкалу ценностей, одним словом, достоинство в мире, где мораль и экономический прогресс смешиваются и отождествляются друг с другом? Сознание (даже то, которое сейчас называют социалистическим) еще не поспевает за развитием техники, и человек чувствует себя чужим среди созданных им вещей. Но из этого следует, что надо винить не бесчеловечность техники, а отставание человека. Наверстать разрыв, сформировать нравственное сознание индустриального мира, как когда-то человек осознал мир природы, — вот единственный способ преодолеть кризис. История идет вперед, а не назад. Нынешнее обращение к ценностям и мифам доиндустриальной Испании подобно бегству художников и философов прошлого века в туман буддистской мистики или экзотику южных морей.

Не сомневаюсь, что такое утверждение глубоко возмутит защитников «народной души». Они далеко не всегда реакционеры, как можно было бы подумать. Как всем анахроничным обществам, Испании присущи нравственные и эстетические черты, покоряющие и притягивающие жителей стран более современных и развитых, чем наша. Ее первозданность, ее богатый фольклор, девственность и нетронутость ее пейзажей — вот доводы тех, кто хочет навечно сделать нас музейными смотрителями, а то и реликвиями прошлого. Но мы не можем довольствоваться подобной перспективой и обязаны заявить, что сохранение этих черт несовместимо с прогрессом, даже если они по-человечески дороги нам и их исчезновение вызовет у нас боль. Если — представим себе такое — в один прекрасный день благодаря промышленному развитию и росту уровня жизни испанец станет довольным и упитанным, как швейцарец или бельгиец, наш долг — бороться за это превращение, хотя оно нам и неприятно. Наше эстетическое чувство не должно восторжествовать над истинными интересами страны. Один из серьезных парадоксов нынешней эпохи состоит в том, что мы, писатели и художники, ратуем за общество, в котором, пожалуй, не сможем жить.

Ни героизм, ни бескорыстие, ни бедность, понимаемую как достоинство, нельзя признать чертами, определяющими сегодняшнее поведение испанцев. Еще одно качество, которое нам часто приписывают и соотечественники и иностранцы, — благородство. Рискуя вновь возмутить тех, кто любит порассуждать насчет нашей души, возражу, что благородство осталось разве только на бумаге. Массовый героизм, порожденный войной, исчез с ее окончанием. Царящие ныне ложь и притворство — следствие тех же обстоятельств, что формируют общественный уклад испанцев, вынуждая их поступаться истиной. Деятели культуры должны отчетливо сказать, что достоинства и недостатки народа не есть безусловные и неизменные атрибуты его бытия; они возникают, развиваются и исчезает в соответствии с поворотами истории. Так, в 1959–1960 годах нравственный подъем, вызванный кубинской революцией, породил у рабочих и крестьянских масс такие идеи и надежды, каких нельзя было себе представить до этого. В то же время коварство и лицемерие, узаконенные системой политического гнета, заражают в конечном счете все общественные слои. В стране, где обществом управляют лживые законы, лживыми должны стать и отношения между людьми. Порожденная диктатурой привычка молчать на людях или открыто обманывать просачивается в личную жизнь тех, кто мирится с таким порядком.

Посмотрим внимательно, как испанцы ведут себя дома, и под личиной искренности мы обнаружим язвы двоедушия и притворства. Испанию принято считать страной здоровой морали. На деле супружеские и семейные отношения здесь намного аморальней и грязнее, чем в большинстве государств нашей цивилизации и культуры. Цензура на кинофильмы, книги и периодическую печать приводит к ханжеству в быту. Жертвы цензоров, мы, не замечая того, начинаем подвергать цензуре самих себя. Лицемерие в общественной жизни, постоянное вероломство, тайная зависть стали хронической болезнью, которая в той или иной степени поразила всех испанцев. Недуг достиг таких размеров, что угрожает пережить породившую его ситуацию и волнует нас уже независимо от последней. Произведения Золя показывают, как образ мыслей, возникший при Второй империи Наполеона III, держался в течение нескольких десятилетий, уже при Третьей республике. Осторожность и трусость — побочный продукт ныне действующей цензурной системы — не умрут, без сомнения, и тогда, когда появится более совершенный общественно-политический механизм. Уже сегодня начать с ними борьбу — вот, на мой взгляд, одна из первостепенных задач поэта, драматурга и прозаика.

Документальная проза — в том ее виде, какой характерен для сегодняшней Испании, — не затрагивает, как мне кажется, корень зла. Уничтожение старых мифов из арсенала правых кругов должно начинаться с анализа и разоблачения их фразеологии. Развенчивая «священные» понятия, мы тем самым ниспровергаем стоящие за ними «ценности». Для подрыва основ испанской метафизики требуется беспощадная критика затхлой традиционалистской литературы, ставшей алтарем и хранилищем наивысших ценностей Сладкозвучия.

От черт, в равной мере присущих всем классам нашего общества, перейдем к особенностям буржуазии, и мы обнаружим у нее как свойства, типичные для капиталистов всего мира, так и нечто исключительно испанское. На всех широтах буржуа отождествляет себя с Человеком. Буржуазная культура для него и есть Культура вообще. Высясь этаким столпом нравственных ценностей (которые на деле попираются им во имя Божье), капиталист сурово порицает «корыстность» и «грубый материализм» эксплуатируемых классов. Его борьба, уверяет он, есть борьба Цивилизации с Варварством. А точнее, говоря о духовных ценностях, в глубине души он заботится о повышении своих дивидендов.

Эгоизм испанского буржуа можно сравнить по глубине лишь с его почти животным ужасом перед идеями. По его убеждению, думать — это преступление, а философ не слишком отличается от разбойника. Оказавшись перед дилеммой, кого из двоих отпустить, он в конце концов предпочтет Варавву. То, что у истоков левого движении, которое добилось установления Республики, стояли мыслители, внушило буржуа непримиримую ненависть к уму. Ну а худшим из зол кажется ему политика, Он до сих пор как кошмар вспоминает пять лет республиканской власти, когда его права оказались под угрозой, а его ценности осмеивались. Страх, пережитый в революционные дни 1936 года, навсегда остался у капиталистов в крови. В их глазах протестующий поэт и боевик из ФАИ[4] по сути одно и то же. Франкизм позволил выбросить политику на свалку, и эти люди не желают больше слышать о ней. Всяк сиди у себя дома и занимайся своим делом — вот их жизненный идеал. Повернувшись к истории спиной, испанский буржуа любовно растит чудесные цветы кротости и благодушия, украшающие его сад.