Александр Павлович горько усмехнулся и прошептал только: «Всё ясно».
И в самом деле, всё ясно. Отец и сын Воронцовы ведь яростные англоманы, и горой стоят за союз России с Англиею, и разрыва сего союза ни на миг не признают. Вот Михайла Воронцов и не хотел запятнать себя участием, пусть даже в роли караульщика, в русско-французских переговорах.
Вот два дополнения моих к общеизвестным описаниям исторического свидания на плотах двух императоров.
Свидания эти скорее были предварительные, разведочные. Главное значение их в том, что Боунапартий пред расставанием клятвенно заверил Его Величество, что объявляет отныне Тильзит нейтральным городом и приглашает российского императора со свитою своею перебраться туда назад и продолжить переговоры. Александр Павлович самым благосклоннейшим образом принял сделанное ему предложение.
Государь наш, помимо великого князя Константина Павловича, посланника нашего в Австрии Александра Куракина («бриллиантового князя»), министра Будберга, генерал-прокурора Беклешова, генерала Беннингсена, многих других важнейших сановников, и ещё меня, грешного (правда, безо всякого официального назначения; я ему нужен был токмо для тайных собеседований), включил в свиту свою и полковника Михайлу Воронцова во главе с баталионом преображенцев. Собственно же караульные функции были возложены на пол-эскадрона кавалергардов и пол-эскадрона лейб-гусар.
И всё. Остальным из всех наших было строжайше запрещено появляться в Тильзите.
Призывая Воронцова во главе преображенцев, Александр Павлович в полной мере проявил свою неуклонную, сугубо последовательную мстительность. И пришлось таки Михайле Семёновичу обосноваться в Тильзите и стать свидетелем утверждения российско-французского противуанглийского союза. Покусал он себе тогда локоточки, на радость нашему императору, и как ещё покусал.
Государь обосновался в небольшом двухэтажном особнячке, пред входом в который стояли каменные львы. Отведённая мне комнатка прямо примыкала к кабинету, в коем обычно Александр Павлович работал. Там же он и принимал императора Франции.
После ужина Его Величество обычно отправлялся запросто к Бонапарте (тот жил неподалёку совсем), или же тот оставался у нас или приходил к нам (последнее зависело от того, у кого именно из них был ужин).
Ежели Бонапарте приходил к нам, то меня это особенно устраивало, ибо мне почти всё из бесед их удавалось расслышать. А длились беседы часов до двух ночи.
Александр Павлович, конечно, совершенно преднамеренно велел предоставить мне комнатушку, примыкавшую к его кабинету. Его Величеству крайне важно было, услышать мнение человека со стороны о беседах его с Бонапарте, важно было понять, кто, собственно, одолевает в сих полуночных поединках.
Наш государь был хитрее и гораздо пронырливее, чем Бонапарте, легко и даже с блеском ставил его в двусмысленные положения, но вот устоять пред невероятным напором бешеного корсиканца никак не мог, и в итоге сдавал достигнутые в трудной борьбе позиции, хотя всё же и не до конца.
Прежде всего Александру Павловичу пришлось признать все титулы, которые Бонапарте себе присвоил, и значит, все прежние анафемы корсиканскому самозванцу, захватывавшему европейские престолы, просто-напросто отменялись. И пришлось признать те переделы европейских королевств и княжеств, которые за последние годы произвёл Бонапарте.
При такой ситуации последний выглядел очень даже хорошо, а наш государь не очень.
«За что же, Ваше величество, столь высокая плата»? – вопрошал я, ведь фактически Александр Павлович расплачивался собственною репутациею.
«Витт, но ведь Бонапарте подошёл к нашим границам. Ежели не пойти на его предложения о мире, он сможет переправиться через Неман, и это грозит исчезновением нашей империи», – заметил мне государь.
Я покорно потупил голову, и не стал объяснять Александру Павловичу, что Бонапарте ещё не готов к войне с нами на нашей территории, что у него нет резервных корпусов, а у нас есть и т. д.
И тогда я считал, и до сих пор полагаю, что в 1807 году Бонапарте вряд ли бы решился переправиться через Неман, да и причины не было ещё. А вот в 1812 году она был – Бонапарте был тогда обозлён, что мы не выполняем совместные соглашения, не воюем против Англии, потихоньку торгуем с ней.
Но я не стал расстраивать государя, и не решился сказать ему, что приносимые жертвы напрасны, и что зря он позорит себя, признавая Бонапарте законным императором Франции.
Итак, первый наш проигрыш был чисто моральный. Наши прежние анафемы в адрес Бонапарте, как самозванцу и узурпатору, снимались, и он оказывался вдруг нашим другом и совершенно законным властителем. Это было и неловко и нечистоплотно. Но государь и сам всё это отлично понимал. Так что я не стал ему на сие особо указывать.
Но одним моральным проигрышем дело тут, увы, не ограничилось.
Из подслушанных мною бесед, и из рассказов самого Александра Павловича, я знал, что Бонапарте намеревался полностью стереть с европейских карт Пруссию как государственное образование. Более того, он намеревался полностью расчленить Пруссию, а земли королевства распределить между собою и российским императором.
Александр Павлович решительнейшим образом воспротивился этому плану, и заявил, что не примет его ни при каких условиях. И это понятно? Исчезновение Пруссии лишало нас крупного союзника.
Я думаю, что Бонапарте предполагал такую реакцию и даже хорошо подготовился к ней. Злодей знал, что наш благородный государь откажется. И тогда Бонапарте предложил второй вариант, предложил, КАК БЫ идя на уступки Александру Павловичу.
Суть этого варианта заключалась в следующем: ладно, оставляем вам Пруссию, но слегка подрезать ей крылышки всё ж таки придётся – из одного её края образуем Вестфальское королевство, а из польских земель, отошедших прежде к Пруссии, образуем Герцогство Варшавское.
И это нашему государю пришлось уже принять, тем более, что Бонапарте оторвал от Пруссии и бросил нам худородный кусочек – Белостокскую область.
Мне этот второй вариант, кстати, сразу же не пришёлся по душе, и даже очень. Ну, Белосток – это жалкая подачка, но дело даже не в этом.
Совершенно ясно, что отторгнутые от Пруссии области прямо попадают в самую прямую зависимость от Бонапарте. Так что с образованием Герцогства Варшавского наглый корсиканец получает окно в нашу империю, и вот уже опасно, и чревато плохими последствиями.
Об этом я уже не мог смолчать, и изложил государю прямо свою точку зрения. Александр Павлович признал мою правоту, но вместе с тем прибавил, что не может же всё время отказываться от предложений, которые делает Бонапарте, тем более, что все эти предложения сопровождаются дарами.
Что на это мог отвечать я Его Величеству? Только согласным кивком головы, что я и сделал.
Однако мне сразу было понятно, что за согласие государя с планом Бонапарте нам всем ещё придётся расплачиваться, и достаточно тяжело. Создание Герцогства Варшавского есть самый настоящий удар по российской империи. Было ясно, что там Бонапарте сосредоточит целые отряды своих лазутчиков.
Признаюсь, я совсем не предполагал при этом, что за это согласие государя, которое я всё же малодушно одобрил, придётся расплачиваться и лично мне самому.
Конечно, истинная верность своему государю и потворствование ему есть вещи совершенно разные, но тогда, в 1807 году, я ещё не решился это признать пред самим собою. Осознание верных форм своего верноподданничества пришло у меня гораздо позже. Но сейчас вернёмся в Тильзит, ставший обиталищем для двух императоров двух величайших империй.
Итак, независимо от того, где Александр Павлович встречался с Бонапарте – у себя или у него, – он заходил ко мне, и тут начиналось обсуждение собеседований двух императоров. Оно, как правило, бывало не очень долгим (длилось минут тридцать, не более), но зато чрезвычайно содержательным.
Но собственно, сидя у меня в комнатке, мы в основном предавались более или менее общим рассуждениям, затем переходили в императорский кабинет, выпивали по паре стаканов липового чая. После чего государь призывал своего адъютанта фон Ливена, и мы отправлялись в Тильзитскую крепость, сопровождая его величество на возобновившиеся шахматные турниры с бургомистровой дочкой.
И уже на возвратном пути, государь усылал вперёд своего адъютанта, и тут-то мы по-настоящему и предавались детальнейшему обсуждению собеседований Александра Павловича с Буонапарте.
Так продолжалось две недели, вплоть до июля 7 дня 1807 года, когда был подписан мирный сепаратный договор с французскою империей.
Да, каждую буквально ночь, после многочасовых и очень напряжённых встреч двух императоров, начинались тайные и даже бурные наши разговоры и вояжи в замок, на шахматные поединки, которые, судя по всему, также были и бурными и напряжёнными. Его величество был молод, горяч, и поистине неутомим.