– Ладно, ладно, позвольте-ка мне надеть на вас эти драгоценности! – поспешно сказала Люси, доставая из туалетного столика, стоявшего в углу, аккуратную шкатулку синего бархата. – Его милость так любит, когда члены семьи надевают фамильные драгоценности Сен-Жерменов!
– Не уклоняйтесь от ответа, Люси, – поддела ее Сэйбл, и на ее нежных щеках появились обворожительные ямочки. – Вы пообещали и Рису, и Джимсу, что, как только мы вернемся домой, сообщите им, за кого из них согласитесь выйти замуж. – Рыжеватая бровь коварной красавицы взлетела вверх. – Кого же из них вы предпочтете? Дюжего конюха или чувствительного, снедаемого любовью мясника?
Как Люси ни старалась скрыть смущение, зарумянившиеся щеки выдали ее. В свои сорок два года она уже более десяти лет была вдовой и давно оставила надежду вновь выйти замуж. И кто мог подумать, что двое влюбленных мужчин едва ли не одновременно сделают ей предложение и у нее появится шанс выбирать?
– Ну, леди Сэйбл, я еще не решила, – смутилась она, – и никто не узнает о моем решении раньше самого жениха!
– Молодец, Люси! – послышался из-за двери веселый нежный голос. – Я знаю, какой настырной бывает Сэйбл, но вы не должны разрешать ей выпытывать ваши секреты раньше времени!
Рэйвен Сен-Жермен, графиня Монтеррей, улыбаясь, вошла в комнату, шелестя юбками. В платье из тафты бордового цвета она выглядела поразительно красивой. Затяжная болезнь сделала ее кожу еще более нежной, а лицо приняло отрешенное выражение. У нее были блестящие темные волосы, подобные редкому черному гагату; убранные назад, они не закрывали лица такой же прелестной овальной формы, как и у ее дочери. Лишь поразительный золотистый цвет глаз Рэйвен отличал ее красоту от красоты Сэйбл. Мать всегда восторгалась тем, что дочь унаследовала изумрудные глаза и медно-золотистые волосы своего отца.
При рождении волосики Сэйбл были черными, как вороново крыло, но годы, проведенные девушкой на ярком корнуолльском солнце, сделали их светлее, и наконец они навсегда приняли золотисто-огненный оттенок. Глядя на дочь и любуясь, как и Люси Уолтерс, редкой красотой созревающей женщины, Рэйвен ощущала всепоглощающую нежность к своему ребенку.
– Ты готова, Сэйбл? – спросила она с мягкой улыбкой. – Отец уже ждет нас внизу.
– Возьми-ка это, милая, – сказала Люси, укутывая плечи девушки шалью из теплой овечьей шерсти. – На улице холодно, и одной накидки будет недостаточно.
Сэйбл с благодарностью приняла шаль, взяла мать под руку, и они вышли в коридор. Хотя родители девушки были достаточно высокими, Сэйбл не унаследовала их роста – она была миниатюрной и изящной. На первый взгляд она казалась хрупкой и слабой, но внешность ее была обманчива.
Когда две красавицы – мать и дочь – рядом спускались по спиральной лестнице, трудно было сказать, кто из них краше, женственнее и грациознее…
У ожидавшего их в холле – нарядном помещении с золотистыми обоями – Чарльза Сен-Жермена губы сами сложились в улыбку при виде приближающихся жены и дочери. Как и всегда, его взгляд сразу же остановился на Рэйвен, и сердце графа обдало жаркой волной. Хотя не прошло и часа с тех пор, как он сам помогал ей одеваться, причем эта процедура неоднократно прерывалась страстными любовными утехами, он не мог налюбоваться ею в прелестном платье, подчеркивавшем ее девически тонкую фигурку. Лебяжью шею жены украшал бриллиантовый кулон в виде слезы, подаренный им почти восемнадцать лет назад, когда родилась Сэйбл, – в знак его горячей любви и напоминания о тех невзгодах, которые им пришлось пережить до того, как их жизнь вошла в спокойное русло.
Сэйбл также была прелестна, и сердце Чарльза сжалось от гордости, когда она ступила на мраморный пол холла и сделала умопомрачительный реверанс; при этом ямочки на ее щеках углубились, а в изумрудных глазах, столь похожих на его собственные, вспыхнули веселые огоньки.
– Ведь я не опоздала, правда, папа? – спросила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы обнять его за шею и с любовью поцеловать в худую, со шрамом щеку.
– Проворность – черта, унаследованная по линии моих предков Бэрренкортов, – напомнила графиня, пока граф уверял дочку, что ему не пришлось долго ждать. – Ты должен отдать им должное, если они того заслуживают, Чарльз.
– В таком случае я должен отдать должное самому себе, – ответил граф, с игривой улыбкой беря ее изящную руку. – В конце концов если моя дочь так хороша, то ей почти не требуется прихорашиваться перед зеркалом.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что я непричастна к красоте Сэйбл? – лукаво спросила Рэйвен; ее желтовато-коричневые глаза сияли, когда она взглянула на прекрасное лицо мужа.
Взгляд мерцающих изумрудных глаз Чарльза, оторвавшись от прелестного овального лица Рэйвен, остановился на смеющемся лице Сэйбл.
– По чести говоря, миледи, во внешности моей дочери так мало вашего, что я начинаю задаваться вопросом, откуда эта девушка вообще взялась.
– Ну уж это неправда, папа! – рассмеялась Сэйбл. – Ты не раз говорил мне, что я унаследовала «чертовскую гордость Бэрренкортов».
– Говорил, – согласился граф, – и если бы заранее знал, что эта неприятная черта характера перейдет от моей жены к детям, то женился бы на ком-нибудь другом.
– Неужели, милорд? – промурлыкала Рэйвен, и даже Сэйбл могла разглядеть пламя страсти, вспыхнувшее в глазах отца, с обожанием устремившихся на прекрасное лицо жены. При этом девушка не испытала ни малейшей неловкости: ведь она, как и ее братья, всю жизнь была свидетелем огромной взаимной любви, соединявшей их родителей. По правде говоря, от этого у нее всегда подступал ком к горлу, а в последнее время в душе появлялась странная пустота.
Чарльз ласково погладил сильными пальцами щеку жены и повернулся к дочери. При этом его глаза довольно засияли.
– Ну, леди, если вы готовы, то не стоит заставлять семейство Хэверти ждать!..
Сэйбл позволила суетливому лакею набросить на плечи накидку с меховой опушкой, и на ее гладком лбу появилась морщинка. Она знала, что отец не испытывал особой приязни к Хэверти и принял их приглашение главным образом из любезности, поскольку Джордж был одним из его компаньонов по бизнесу. «Или подоплекой этого приема служило нечто иное?» – задавала она себе вопрос, когда все трое вышли на морозный воздух; внизу на дорожке, огибавшей подъезд дома, их ожидала элегантная черная выходная карета. «Может быть, отец знает о чувствах, испытываемых ко мне Дереком, и втайне одобрительно относится к его ухаживаниям?»
Сэйбл хотелось, чтобы это было не так, и она не позволила сомнениям отразиться на ее лице, когда отец помогал ей сесть в карету. Окончательно она забыла о тревогах, заметив своего брата Лайма, который глядел на нее из окна своей спальни. Хотя его уложили в постель еще час назад, Сэйбл знала, что он не заснет, пока не посмотрит, как они выезжают, и помахала ему рукой, когда карета, покачиваясь из стороны в сторону, тронулась в путь. Лицо Лайма тут же просветлело, и он помахал ей в ответ; при этом темные кудряшки упали ему на глаза, прежде чем он исчез из вида.