— Значит, ты тоже ведьма, Кезая? — спросила я.
— Есть люди, которые меня так называют, малышка. — Она скрючила пальцы и сделала страшное лицо. — Так что лучше хорошо себя веди, иначе я…
Я визжала от восторга и притворялась испуганной. Со своим смехом, иногда лукавым, иногда теплым и любящим, Кезая была для меня самым интересным человеком среди домочадцев. Это она первая рассказала мне о чуде, и однажды, когда мы гуляли, она сказала, что если я буду хорошей девочкой, она сможет, наверное, показать мне Дитя.
Мы подошли к той стене, где наши земли граничили с землями Аббатства. Кезая подняла меня.
— Сиди тихо, — приказала она. — Не шевелись. Потом она тоже взобралась на стену и устроилась рядом со мной.
— Это его любимое место, — сказала она. — Ты можешь его сегодня увидеть.
Она была права. Я увидела. Он шел по траве и смотрел прямо на нас, сидящих на стене.
Я поразилась его красотой, хотя и не понимала этого тогда. Все, что я знала, — это то, что я хотела все время смотреть на него. Его бледное лицо с потрясающими синими глазами — я никогда не видела таких — обрамляли светлые вьющиеся волосы. Он был выше меня ростом, и даже в таком возрасте в нем чувствовалось какое-то превосходство, что внушало мне благоговейный страх.
— Он не выглядит святым, — прошептала Кезая, — но он еще слишком мал, чтобы это было видно.
— Кто ты? — спросил он, холодно глядя на меня.
— Дамаск Фарланд, — ответила я. — Я живу в Большом доме.
— Тебе не следует быть здесь, — сказало Дитя.
— Ну, ну, дорогой, мы имеем право быть здесь, — заметила Кезая.
— Это земля Аббатства, — резко ответил мальчик. Кезая хихикнула.
— Но не там, где мы сидим. Мы на стене. Мальчик поднял камень и оглянулся кругом, будто хотел убедиться, что никто не увидит, как он кинет его в нас.
— Это нехорошо, — воскликнула Кезая. — Никогда не подумаешь, что он святой, правда? Хотя он и есть святой. Только святость в нем пока не видна, ему нужно повзрослеть. Некоторые святые были очень непослушными мальчиками. Ты знаешь об этом, Дам-ми. Это есть в некоторых рассказах. Но позднее у них появляется нимб над головой.
— Но этот родился святым, Кезая, — прошептала я.
— Ты злая, — крикнул мальчик, и в этот момент появился монах, он направлялся к нам по траве.
— Бруно! — позвал монах и вдруг увидел на стене нас. — «Кезая как-то странно улыбнулась ему», — подумала я, но, в конце концов, он был монахом. По его одежде я догадалась, что он не был одним из мирских братьев, которым можно было покидать стены Аббатства и общаться с мирянами.
— Что ты здесь делаешь? — закричал он, и я подумала, что Кезая спрыгнет на землю, схватит меня и убежит, ведь он явно рассердился, увидев нас.
— Я смотрю на Дитя, — сказала Кезая. — Оно красивое.
Монах, казалось, был удручен нашим дурным поступком.
— Это только я и моя малышка, — сказала Кезая тем успокаивающим тоном, который делал менее серьезным все, чему другие люди придавали так много значения. — Он собирался бросить в нас камень.
— Это нехорошо, Бруно, — сказал монах. Мальчик вскинул голову и сказал:
— Они не должны здесь находиться, брат Амброуз.
— Но нельзя бросаться камнями. Ты знаешь, что брат Валериан учит тебя любить всех.
— Только не грешников, — сказало Дитя. Я почувствовала себя ужасно плохой. Я была грешницей. Так сказал он, а он был Святым Младенцем.
Я подумала об Иисусе, который лежал в яслях в рождественский день, и как Он должен отличаться от этого Дитя. В нем присутствует кротость, говорила мне моя матушка, и он пытался помогать грешникам. Я не могла поверить, что Иисус когда-нибудь захотел бы бросить в них камень.
— Ты очень хорошо выглядишь, брат Амброуз, — сказала Кезая так, как если бы разговаривала с Томом Скилленом, одним из наших садовников. С ним она частенько болтала. Конец ее фразы звучал насмешливо, поскольку свидетельствовал об ее отказе признавать что-либо серьезное в любой ситуации.
Дитя внимательно смотрело на нас, но, как ни странно, мое внимание было сосредоточено на Кезае и монахе. Дитя могло стать пророком, я слышала, но сейчас оно было простым ребенком, хотя и необычным, я верила в то, что его нашли в рождественских яслях, как верила в существование ведьм, о которых мне рассказывала Кезая. Однако взрослые люди вызывали у меня больший интерес, потому что мне казалось, что они что-то скрывают от меня.
Иногда на дорогах мы видели мирских братьев, монахи же вели замкнутый образ жизни; я слышала, что в последние годы, когда распространилась слава об аббатстве Святого Бруно, число мирских братьев возросло. Иногда они ходили в город, чтобы сбыть товар, сделанный в Аббатстве, обсудить свои дела, но из его стен всегда выходили по двое. Зажиточные родители посылали своих сыновей в Аббатство на учебу; ищущие работу нередко находили ее здесь, на ферме, на мельнице, в пекарне и пивоварне. Жизнь била ключом, ибо помимо монашеской общины там жили нищие и бедные путники, так как в Аббатстве было принято не отказывать никому, кто нуждался в пище и ночлеге.
Хотя я и видела братьев, идущих парами по дорогам, обычно молчаливых, отводящих глаза от мирских зрелищ, я никогда прежде не видела монаха и женщину вместе; тогда я еще не знала, что за женщина была Кезая, но, несмотря на мою молодость, была весьма любопытна на этот счет и удивлена вызывающей и шутливой непочтительностью, с которой Кезая относилась к брату Амброузу. Я не могла понять, почему он не выбранил ее.
Он только сказал:
— Ты не должна смотреть на то, что тебе не полагается видеть.
Потом он решительно взял Дитя за руку и увел его. Я надеялась, что мальчик оглянется, но он не оглянулся.
Когда они ушли, Кезая спрыгнула со стены и сняла меня. Я без умолку тараторила о нашем приключении.
— Его зовут Бруно.
— Да, по имени святого покровителя Аббатства.
— А как они узнали, что его надо назвать именно так?
— Они дали ему это имя и правильно сделали.
— Он станет Святым Бруно?
— Наверное.
— Не думаю, что мы понравились ему. Кезая не ответила. Казалось, она думала о чем-то другом.
Когда мы собирались уже войти в дом, она сказала:
— Это было наше приключение, правда? Наш секрет, Дамми. Мы никому об этом не скажем, да?
— А почему?
— Ну, лучше не говорить. Обещай. Я обещала.
Иногда Иоан и Яков, мирские братья, приходили повидаться с моим отцом, который рассказал мне, что когда-то давно он жил в аббатстве Святого Бруно.
— Я собирался стать монахом и провел там два года. Потом я ушел в мир.
— Из тебя получился бы лучший монах, чем братья Иоан и Яков.
— Ты не должна так говорить, любовь моя.