Читать интересную книгу Что-то между нами (СИ) - Резник Юлия

Засыпаю быстро, но сплю плохо. Кручусь-верчусь. Что-то снится.

– Господи, Воинов, ну ты мне дашь поспать? У меня завтра четыре лекции и заседание кафедры.

Спускаю ноги на пол.

– В кабинете лягу.

– Подушку хоть возьми.

Утро вползает в комнату невнятным, сизым каким-то светом. Поднимаюсь. Открываю нараспашку окно. Дом находится в низине. Туман стелется, виснет клоками на розовых кустах, льнет к недавно постриженному газону. Седьмой час. Ну и какого черта вскочил?

Возвращаюсь к столу. Дергаю на себя ящик. Даже вчера сдержался, а сегодня нет никаких сил. Выбиваю из пачки сигарету. Кто-то наоборот, бросая, дома не держит курева, я же тренирую силу воли, оставляя искушение под рукой.

Набираю полные легкие дыма. Яркие бутоны роз в дымке, как капли крови. Успокоился, блядь. Подышал! Перед глазами поломанная девчонка. И волосы, спускающиеся змеями к решетке водостока.

– Накурил!

Оборачиваюсь к жене.

– Кофе свари, Том.

– Не успеваю, мне к первой паре. Попросишь Наталью Ивановну, ага?

С шипением бычкую сигарету.

– К Милке хоть зайди.

– Заходила! За кого ты меня принимаешь?

– Ой, все, Том. Не начинай.

Закатив глаза, Тамара ретируется. Кандидат наук она у меня. Преподает студентам в одном из столичных вузов. И страшно собой гордится по этому поводу. Удивительная незамутненность сознания, учитывая тот факт, что диссертацию я ей купил, как и теплое местечко на кафедре.

Плетусь в кухню. Включаю кофемашину. Просить домработницу нажать на пару кнопок – совсем уж какой-то зашквар. В два глотка выпиваю свой эспрессо. И набираю Виктора.

– Узнал что-нибудь про родственников потерпевшей?

Зачем-то называю девчонку так, хотя и запомнил ее имя. Уж очень оно редкое. И гораздо более подходящее чопорной старой деве, а не девятнадцатилетней девчонке в кедах и подстреленных джинсах.

– И даже съездил.

– Ну и?

– Давайте в офисе, Роберт Константиныч. В двух словах такое не расскажешь.

– Тогда подгребай пораньше, – кошусь на часы.

Из-за тумана на трассе сразу несколько аварий, поэтому дорога до офиса занимает гораздо больше времени, чем обычно. Ничего. Я уже давно привык к этому сумасшедшему трафику. Поэтому и с водителем езжу. Пока стоим в заторах – успеваю переделать кучу дел. Неосуществимый фокус для тех, кто водит сам.

В офисе полно работы. Шутка ли – наконец, с китайцами подписываем договор. Меня ожидаемо затягивает привычная кутерьма, и про девчонку я вспоминаю, лишь когда вижу Мохова. Но, блин, подписание же! А после – обязательная развлекательная программа. Не отметить такое дело нельзя. Неуважительно. Так что до Витьки добираюсь уже под занавес вечера в ресторане:

– Так че, Вить, ты как съездил? Нагнал таинственности.

Перебрал я, что ли? В теле такая легкость. И настроение на подъеме.

– Там семья алкашей, Роб. У девицы только мать, как я понимаю. Живет с отчимом. Я пришел – у них дым коромыслом. Бухие в жопу. До дочки им явно дела нет. И деньги давать им – нет смысла. Пропьют, а девочке ни черта не достанется. Ты лучше ей напрямую оплати лечение и уход. В семье о ней точно некому будет позаботиться.

– Дела, – хмурюсь.

– И мерзко так они о ней отзывались. Даже повторять не хочу. Я ей пытаюсь объяснить, что девочка в реанимации, а она мне – «ну и пусть, вот и добегалась, а я ей говорила, говорила…».

– Что говорила?

– Да хер его знает, Роб. Невменяемая же.

– Ну и что мне с этим делать? – чешу в затылке.

– А что ты сделаешь? Вычухается – отправь ее в какой-нибудь санаторий для поправки здоровья. А нет… По ней особенно никто убиваться не станет. И, кстати, искать правды тоже никто не будет, – это уже с намеком.

Ну, да. Я опасался, было дело, что родня может поднять шум. Но почему-то теперь, когда стало понятно, что мои опасения были напрасными, спокойней не становится. Скорее напротив. Черте что. И всякие глупости в башку лезут. Что она лежит совершенно одна в той реанимации, тогда как Милка моя на своих двоих скачет. Недолго дочуня моя, кстати, горевала. Уже в обед очухалась и помчала с подругами на йогу. Оставляя открытым вопрос, на хрена она туда ходит, если ее дзену позавидует любой тибетский монах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дерьмо. Кто бы мне объяснил, почему мне настолько не по себе? Позвонить, что ли, в больничку? Так и делаю. Но по единственному знакомому мне номеру трубку не берут, а звонить на ноль три, или куда там сейчас звонят – тупо. Хорошего настроения как не бывало. Велю шоферу подогнать тачку и, не прощаясь, ухожу. Я и так отбыл тут больше, чем планировал.

– Домой, Роберт Константинович?

– Ага.

Степан трогается. Я откидываюсь на подголовник.

– Погоди. Давай сначала в больницу заедем. В травму.

К ночи пробки рассосались, так что дорога не занимает много времени, хотя мы и делаем крюк. В реанимацию всяких темных личностей с улицы не пускают. Приходится поднимать главврача. Вопрос «на хрена» возникает потом, когда меня все-таки пропускают в палату. И я застываю, как придурок, в дверях, сам себе объяснить не в силах, какого черта в ней делаю. Чужой ведь человек. Жалко? Мне? Я не уверен, что вообще еще способен на это чувство. Да и пустое оно. Какой у жалости КPI? Нулевой, что-то мне подсказывает. В конце концов, если можешь помочь – вперед. А нет – что толку сотрясать воздух? Я помогаю. Насколько могу. А могу я без ложной скромности много. Меня заверили, что у девочки есть все. Есть все, а вот жизни в ней все еще нет.

Опускаюсь на металлический стул в изголовье. Подпираю подбородок сложенными в замок руками:

– Ну что, Эмилия, выходит, никто тебя не ждет? Может, ты поэтому и не торопишься возвращаться? Это ты зря, конечно. Какие твои годы? Все впереди еще.

Нет, я точно бухой. Пургу какую-то несу. Сижу здесь… Может, потому что меня тоже никто не ждет? Кошусь на телефон. Первый час, а последний звонок от жены – вчерашний. Я сам ее набрал, когда Милка попала в аварию. Вот и все. Ну и чем я отличаюсь от девки в койке?

– Ты давай, это, девочка. Открывай глаза. Так просто сдаваться – стыдно. Где твой дух борьбы?

В неярком свете кажется, что ее ресницы дрогнули. Я подлетаю. Склоняюсь над ее лицом и вдруг понимаю, что Эмилия рыжая. Наверное, от воды волосы потемнели, когда она лежала там, на асфальте… Ну, не мог же я ошибиться палатой? На всякий случай пробегаюсь взглядом по ее прикрытому простынкой телу. Все сходится: длинная, тощая, все, как запомнилось. И веснушки опять же эти.

– Ладно, поздно уже. Пойду я. А ты, Эмилия, давай, просыпайся. Не дело это – валяться здесь. Там такое лето. Розы цветут. Туман утром стелется, пахнет…

Но она не просыпается. Ни сегодня, ни на следующий день, ни через три дня. Я звоню, интересуюсь ее состоянием, получаю ответ о том, что ничего не изменилось, но за каким-то чертом снова и снова приезжаю в больницу, чтобы своими глазами это увидеть. Идиотизм.

В воскресенье решаю в кои веки остаться дома. Семейный обед. Даже Милка выходит из своей комнаты.

– Па-а-ап.

Знакомый тон.

– Чего?

– Мне Степа сказал, что мою машину починили.

– Про машину ты узнала. Озаботилась. Молодец. Хвалю. А про девочку, что твоими стараниями в реанимации вот уже девятый день парится, ты спросить не забыла?

– Роберт! – взвивается Тома.

– Пап… Я спрашивала. У того юриста, который этим делом занимается.

– Твоим делом, ты имеешь в виду?

– Пап, ну ты чего на меня разорался? – поджимает дрожащие губы Милана. Стиснув в кулаках нож с вилкой, шумно выдыхаю. И правда. Чего. Поздно уже перевоспитывать. А орать – еще и глупо. – Я ведь просто спросить хотела, когда мне можно будет сесть за руль. Все же выкрутили так, что та девочка виновата. Теоретически я могу…

– Нет. Не можешь. – Отшвыриваю приборы. – За руль ты теперь сядешь только через мой труп.

– Но пап… Ты не станешь мне запрещать! В конце концов, я совершеннолетняя! Взрослая.