Я сказала об этом Косте, когда мы вышли из полиции и устроились в соседнем кафе перекусить.
— Ага, ад увидел и чертей со сковородками, — скептически хмыкнул Костя, сражаясь с жилистым эскалопом. — Какая теперь разница, что он там увидел? Мне другое гораздо интереснее. Что значит «дневник», «карта», «погремушка»? И что с этой самой «погремушкой» «нельзя» делать?
— После похорон поедем к нему и поищем этот самый дневник. Ну, не сразу после похорон, конечно, на следующий день. Может, он в дневнике написал что-то важное, что мы должны знать?
— Ленка, а вдруг он на карте отметил те самые клады? — эта мысль настолько поразила Костю, что он даже вилку отложил. — Помнишь, мы же все время подозревали, что он может под землей видеть?
— А я тебе о чем толкую битый час? — возмутилась я. — А ты — «черти со сковородками».
Но Костя меня не слушал. Размахивая руками, как ветряная мельница, он рассуждал, стоит ли сдавать клады государству или лучше зажать и продавать их содержимое по частям. Меня покоробило. Дядю Пашу еще не похоронили, а он тут уже наследством распоряжается. Я попыталась остановить брата, но он презрительно скривился:
— Какой же ты, Ленка, все-таки бываешь противной ханжой. «Ах, его тело еще не успело остыть, а ты…» — передразнил он меня.
Время от времени мне страшно хотелось отвесить братцу увесистую оплеуху. В детстве мы дрались, как два кота, царапались и кусались. «Как не стыдно? — огорчалась и возмущалась мама, растащив нас и расставив по углам. — Вы же брат и сестра, вы должны друг друга любить, а вы что делаете?» Нет, любить-то мы друг друга любили, но иногда он настолько бесил меня, что я с трудом удерживалась от рукоприкладства. Подозреваю, что и Костя тоже.
День похорон выдался серым и хмурым. С неба сыпалась мелкая жидкая грязь, то ли дождь, то ли снег. Ноги разъезжались на горбатом льду, поблескивающем из-под воды.
В морге меня ожидал неприятный сюрприз. Ко мне подошел санитар, которому я отдала дядину одежду для похорон. Глядя в пол, он рассказал, как надевал дяде Паше на шею крестик, но цепочка порвалась, и крестик упал в щель в полу. Достать не удалось. Порванную цепочку санитар отдал мне. Поскольку крестик дядин был даже не серебряный, а самый простой, то ли оловянный, то ли алюминиевый, заподозрить санитара в воровстве я не могла. И все равно расстроилась до слез.
После смерти родителей бабушка часто водила нас с Костей в церковь. Костя там откровенно скучал, а мне нравилось. Что касается дяди Паши, то он хоть и не позиционировал себя ревностным атеистом, но к религии был совершенно равнодушен. И все же я считала, что человека крещенного и против Бога активно не выступавшего, обязательно надо отпеть. А как отпевать без креста? Я с таким трудом нашла его в дядиной шкатулке среди старых часов и запонок. А теперь что? Купить в церкви и надеть там? Или просто положить крест в карман пиджака?
— Делов-то! — хмыкнул Костя, вытягивая из-под воротника рубашки цепочку. — Наденьте мой, если так уж приспичило.
— Это же твой крестильный, — попыталась возразить я, но Костя с досадой отмахнулся.
Отпевали дядю Пашу в небольшой кладбищенской церкви. Буквально с первых минут я поняла: что-то идет не так. Да куда там «что-то»! Все было не так! Трое певчих, стоявших неподалеку от гроба, отчаянно фальшивили, путались, роняли ноты и с недоумением посматривали друг на друга: что происходит-то? Священник запинался, пускал петуха, а кадило никак не желало разгораться. Свечи у нас в руках и на кануне то и дело гасли, словно от порывов ветра.
Вдруг я заметила, что бабки-свечницы начали нервно перешептываться, поглядывая на гроб. Осторожно сделав пару шагов вперед, я увидела на дядином лице гримасу боли и ужаса. А ведь в начале отпевания лицо его было совершенно нормальным — спокойным и умиротворенным.
Я толкнула Костю под локоть и легонько кивнула в сторону гроба.
— Что за дьявол? — сказал он.
В этот момент хор как раз перестал петь, священник в очередной раз запнулся, и Костины слова прозвучали так громко и отчетливо, что все начали оборачиваться в нашу сторону. А я вдруг услышала тихий смех. Было в нем что-то настолько ужасное, что у меня задрожали руки, а по спине потекли струйки ледяного пота. Я оглянулась. Никто не смеялся.
Почудилось? Но через секунду я почувствовала, что не могу дышать. Воздух стал странно густым, плотным — и колючим. Он застревал в горле, царапал, раздирал его. В ушах зазвенело, виски сдавило. Последнее, что я запомнила, — это капли горячего воска. Они падали со свечи мне на руку, а я смотрела на них и совершенно не ощущала боли…
Что-то мокрое и холодное прикоснулось к моему лицу. Я вдохнула — и воздух легко скользнул в легкие. Я открыла глаза.
Мы с Костей сидели на скамейке у церкви, он прикладывал к моему лицу грязноватый снежок.
— Ленка, а ты часом не беременная? — спросил мой ласковый братец. — Что за фокусы? Грохнулась в обморок, как институтка. Еле тебя выволок. Тебе бы на диету сесть, килограммчиков пять-десять сбросить.
— Кость, что это было?
— Что «это»?
— Ну, ты же видел! Лицо!
— А что лицо? Ну, свет, наверно, так упал. Да и вообще, покойники, они все такие — страшные.
— Но он же не был таким в начале! — я вырвала у Кости снежок и с яростью отшвырнула в сторону. — А крест? А свечи? А певчие? А кадило? А?..
— Да прекрати ты! — Костя стукнул кулаком по скамейке. — Что за истерика еще? Что за бред несешь?
Я открыла рот, чтобы ответить, но тут двери открылись, вынесли гроб.
Крематорий, поминки… Я не могла дождаться, когда все закончится и мы останемся одни — поминки мы устроили в своей квартире. Я хотела поскорее принять снотворное, лечь и уснуть. Костя со мной не разговаривал, но если наши взгляды встречались, на его лице проскальзывало явное раздражение. А если б я ему еще и о смехе рассказала? Он бы точно решил, что я рехнулась.
На следующий день я проснулась хоть и с тяжелой после снотворного головой, но страхи мои сами собой улетучились. На улице ярко светило солнце, и все вчерашнее показалось просто нелепой фантазией.
Но вечером, когда мы с Костей встретились после работы и поехали в Купчино, мне опять стало не по себе. Каждый шаг давался с трудом. К тому же сильно похолодало, в лицо дул сильный порывистый ветер. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и рысью побежать обратно к метро. Но я представила презрительно оттопыренную Костину губу и сдержалась. В конце концов, ну что за глупости?!
В квартире было отчаянно холодно, и мне стало еще страшнее, но я все же вспомнила, что сама открыла форточку, когда приезжала за одеждой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});