Подойдя, она узрела русоволосое, с серыми глазами и уже с красным от дикого ора лицом дитя, сидевшее в непонятной корзине. Дитя, на радость (это она тогда так подумала) настоятельнице, оказалось девочкой. Она забрала орущую меня и унесла под покров монастыря. Все же свои тревоги дня отнесла к преддверию этого неожиданного события.
Ох, если б она знала, как она была права, то не то что б не вышла на поиски «жалостливого» крика, а ещё бы и закрыла окна поплотнее.
На следующее же утро я предстала пред очи почти полного состава монастыря. Я сидела и сердито сопела, но молчала… пока меня не начали бесцеремонно тискать. И в самом деле, что это они пустили по рукам бедного ребёнка. Обсмотрев всю меня крикливую (одна из монашек была врачом), мне решились поставить приблизительный возраст.
Когда наставница мне это рассказывала, я почувствовала себя собакой и смотрела на неё выпученными глазами, паралич которых нарушал односторонний тик. Однако было установлено, что мне не более двух лет. При осмотре меня и корзины не обнаружилось ничего кроме одежды на мне и кулона, который сняли, дабы резвая деточка не удавилась случайно. Меня сочли подкинутой нерадивым родителем и с разрешения властей после просьб настоятельницы, оставили в монастыре.
Из-за невнимательности, я полагаю, букву «R» на кулоне, приняли за «К» и назвали меня Кирой. Так как отец был неизвестен, собственно как и любой другой родственник, отчество дали Ивановна (ну нет у людей воображения, ну что поделать). Ну а моё поведение сказалось на фамилии — Вольная (хотя за глаза впоследствии называли Своевольной). День рождения же мне присвоили 1 апреля, день, когда нашли бедную меня у врат монастыря (не сомневайтесь, я припомнила им это).
Как-то побывав в лагере и наслушавшись местных страшилок я решила спросить у настоятельницы все ли из них выдумки? Может быть некоторые основаны на реальных событиях, пусть даже и обросли потом мистическими подробностями. Послушав некоторые из них, настоятельница Анна поспешила меня успокоить, что всё это «стандартные» страшилки для нашего усмирения. Хотя надо признать, что в последнее время они стали рассказываться уж больно в кровавом варианте. Быть может мне и показалось, но говоря это, она несколько содрогнулась и поспешила сменить тему разговора, прося рассказать о лагере в целом. Это навело меня на мысль о маленькой шалости, скажем так.
Осуществить мою задумку «стандартной» страшилки оказалось весьма просто, зная территорию монастыря и привычки настоятельницы. Полигоном сиих действий стало административное здание монастыря, оно стояло обособлено и было, мягко говоря, в явно плачевном состоянии. Кабинет настоятельницы был на первом этаже с аварийным потолком, а над ним был импровизированный склад печатной продукции. Я убедилась, что нужный мне угол достаточно гнилой для моей задумки и отправилась творить прелюдию устрашения.
Для начала я дождалась полнолуния, затем, позаимствовав (в смысле сперев) в погребе пару бутылок кагора я в течение дня расспрашивала настоятельницу о всяких глупостях, как она говорила. То меня сильно интересовало упокоение душ, то призраки, которые, как я утверждала, обязательно должны водиться на кладбищах и монастырях в поисках способа успокоения или отпугивания. В общем, я делала всё, чтобы настоятельница Анна в конце дня запомнила тему моих нудных приставаний.
И вот когда темнота опустилась на землю, даря кому-то, повод для расслабления по средствам сна, а кому-то возможность для осуществления коварных, точнее кровавых планов. Я приступила к непосредственному осуществлению своей шалости. Убедившись, что настоятельница в кабинете, я незаметно пробралась на второй этаж. Закрепила бутылку горлышком вниз и прикрепила трубочку к ней таким образом, чтобы кагор выливался постоянно и понемногу. Вылила в угол одну бутылку вина, для увлажнения и в качестве пропитки трухлявого пола и поспешила к месту ожидания желаемого эффекта. Из густых кустов под окном очень хорошо просматривался профиль «жертвы».
Просидев минут десять, я начала опасаться, что настоятельница находящаяся вся в работе просто не заметит на глазах растущего кровавого пятна. Посему я решила её несколько отвлечь от поглощающей работы, и начала незаметно передвигаясь подтрясывать то кусты, то деревья под окном. Ждать долго теперь не пришлось. Сначала я узрела, что наконец таки привлекла её драгоценное внимание, а потом и долгожданный столбняк её охвативший. Я уж было подумала об обмороке, но она вдруг неожиданно стала проявлять активные действия. Крестясь, видимо молясь на ходу, она чуть ли не бегом вышла из осквернённого кабинета. Я было подумывала ретироваться в свою комнату, слегка расстроенная, я то ожидала более бурной реакции. Как вдруг увидела ЕЁ, на груди здоровый крест, мощевики, в одной руке благоухающий ладан, в другой ковшик, со святой водой видимо. Вот в таком «вооружённом» виде она проследовала мимо кабинета с кровавым пятном, расползшимся по потолку и задевая часть стены угрожающими подтёками, подошла к двери. Я залезла на дерево, боясь упустить возможность лицезреть всё забавное действо. И вот при звуке резко открывшейся двери, загорелся свет, и я таки увидела смесь ужаса и решимости в глазах настоятельницы, который как-то быстро сменился взором непонимания. Потеряв из виду настоятельницу Анну, я решила потихоньку слезть с дерева, но не успела… тишину сотряс вопль — Ки-и-ра-а-а!!! И последнее, что я увидела, свалившись с дерева, настоятельницу с опустевшей бутылкой кагора в руке.
Пришла в себя я лёжа на кровати с гипсом на руке, рядом сидела настоятельница вызывая приступ пришествия совести одним лишь весомым взглядом, который говорил «себя ты уже сама наказала». Взяв с меня слово, что больше ТАК, я «шутить» не буду, она всё же призналась, что я дико её напугала, но именно это и разбудило её решимость. Вот так я пообещала, что ТАКИЕ шутки больше не последуют, но о других-то речи не шло…
Меня терпели и пытались поставить на путь истинный четыре года. Но поняв, что сие выше их сил и поднять из руин монастырь, равно как и откачать всех монашек от инфаркта, будет невозможно, было решено отдать меня в детский дом. При монастыре был когда-то приют, но здание было настолько опасным для проживания, что его опечатали, как аварийный, а детей перевели в ближайший детдом. Куда препроводили и меня с последующим присмотром за мной «любимой», но уже со стороны. Руководство детского дома с преступной халатностью и по доброте душевной, принял меня в широко распахнутые объятия, не подозревая, что лишился отныне спокойствия и порядка.
В детдоме за мной присматривали (читай строили, т. е. пытались), воспитатели и учителя, обладавшие наиболее бойцовскими качествами. Правда это отнюдь не помогало им сдерживать праведный гнев в отношении меня белой и в меру пушистой. Они стоически придерживались круговой поруки, ибо одной меня оказалось слишком много для воспитателя и учителя. Посему я была, практически переносным знаменем (читай знаменьем), во избежание психического надрыва учительского состава детдома.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});