Я села в углу комнаты на низкий табурет, скрестив ноги по-турецки, и беззастенчиво рассматривала интерьер. В комнате было темно. Окна были завешаны, и только светильник с крупным абажуром освещал стол, на котором были разложены карты и какие-то побрякушки. За спиной старушки была арка, ведущая в другое помещение: я чуть не свалилась с табурета, пытаясь разглядеть, что там находится.
В целом, картинка получилась вкусная, и я уже пожалела, что не забрала из машины сумку, в которой лежали карандаши и скетчбук. Телефон тоже остался в машине. Я нервно покачала ногой, раздумывая, и, решившись, подкралась к Карине, нащупывая в ее кармане брелок. Подруга была настолько увлечена рассматриванием карт, которые перед ней быстро кидала цыганка, что даже не заметила, как я достала ключи. «Вот так нас и обманывают», — подумала я, поднимая глаза на цветные картинки. Мой взгляд зацепился за движение в проеме арки — из темноты вышла молодая цыганка с ребенком на руках.
— А ты с чем пришла? — заговорила она со мной.
— Я за компанию, — улыбнулась я.
— Сядь. Что хочешь знать? — с вызовом спросила молодая цыганка.
— Нет, спасибо, я не очень в это все верю, — извиняющимся тоном ответила я.
— Сядь, — букву «я» женщина протянула нараспев. — Мы никого не обманываем!
— Я такого и не говорила, — я опустилась на стул рядом с Кариной. — Просто не верю.
— Ну, спроси что-нибудь, — женщина положила руку на плечо старой гадалке. — Мамми всю правду расскажет.
— Нет, спасибо, — мне было неловко, да я и не могла сходу придумать какой-либо вопрос.
— Она хочет знать, когда в ее жизни появится любимый мужчина, — быстро проговорила Карина.
— Ты с ума сошла? — я ошарашено посмотрела на подругу, но потом подумала: а почему бы нет? — А хотя да, давайте! Когда уже он явится, любящий мужчина?
— Любимый, — поправила меня Карина.
— Да неважно, — я скрестила руки на груди, и уставилась на цыганку.
Старая рома попеременно раскладывала кости, раскидывала карты, бренчала четками‚ сжимала мои холодные ладони, заляпанные масляной краской. Затем грубо отбросила мою ладонь, смахнув со стола широким рукавом цветастого платья карты.
Картинки закружились в спертом воздухе маленькой комнаты, и покрыли пол бумажным ковром. Сначала карты казались мне обычными, но когда я опустила взгляд себе под ноги, то не увидела привычных изображений-с одного из потертых прямоугольников на меня смотрели черные, как смоль, глаза. Картинка бьша как живая: казалось, что мужчина сейчас моргнет или, улыбнувшись, хитро отведет взгляд. На карте не было значка масти или другого намека на ее место в карточной иерархии, но я сразу поняла — это Король! «Вау!» — пронеслось в голове. — Вот так я хочу рисовать!>›. Я быстро подняла карту, поднося ближе к лицу. Цыганка, слишком резво для ее преклонного возраста, вырвала карту из моих рук.
— Понравился король? Хочешь такого? — рассмеялась молодая цыганка.
— Хочу! Именно этого хочу! Продайте карту?!
— Цыганские карты не продаются, — ответила женщина.
Упустить такой шанс я не могла — эта карта сама «прилипла» к моей руке. Я с надеждой посмотрела на молодую женщину, и повторила просьбу.
— Карты не продаются. А короля такого я тебе дам! — с азартом, как умеют только цыгане, сказала цыганка. — Мамми, дадим ей короля?!
Гадалка тряхнула головой, звеня большими серьгами с маленькими подвесками, и еще несколько седых прядей выбились из-под платка. Она что-то невнятно сказала, и молодая перевела.
— Он уже близко.
— Не надо мне никакого короля. Продайте лучше карты! Если вас деньги не интересуют, то, может быть, я по-другому рассчитаюсь? — широкие иссиня-черные брови удивленно поползли вверх. — Я-художник. Я хорошо рисую. Могу ваших детей нарисовать, или дом.
Мне и раньше приходилось расплачиваться за разные услуги портретами. Я, вопреки обвинениям Катерины в моей «бездушности», любила приносить людям радость своим талантом — удивить целующуюся пару в парке наброском их фигур, успокоить плачущего ребенка рисунком сжимаемой им маленькими ручками любимой игрушки, быстро накидать контуры пушистых друзей человека, даря хозяевам вырванные из скетчбука листы с изображением их собак.
— Карты себе нарисуй, — ухмыльнулась женщина.
Никто мне ничего не продал, а молодая цыганка быстро собрала карты, будто боясь, что я их украду, и активно замахала руками на дверь.
Мы с Кариной вышли из дома, я чуть-чуть отстала, с тоской посмотрев на высокое крыльцо.
Уже за воротами цыганка догнала меня с криком: «Постой!.
— Рожу в июне. Приходи.
— Зачем?
— Приходи-приходи. Ждать буду, — кинула цыганка, закрывая за мной тяжелые ворота.
Уже в машине я подумала о том, что на календаре сентябрь. А рожать цыганка собралась в июне. Неужели они планируют детей и четко знают, когда произойдет зачатие? Моя подруга пожала плечами, философски ответив одним предложением: «Это же цыгане». Карине было сказано, что замуж она выйдет нынешним летом, при этом уже беременная. Она со смехом убеждала меня, что никакого короля я могу не ждать, так как и она рожать не собирается.
— Мне еще год учиться, какие дети? Да и Коля только на новую работу устроился.
Несколько ночей мне снилась та карта, а затем учеба, быт, каждодневная рутина размыла острые края впечатлений от поездки в Марийский поселок.
Я вспомнила тот опыт общения с цыганами только спустя пару недель, когда мне начал сниться мужчина, и эти сны продолжались до сих пор.
Кстати, Карина сейчас на 5 месяце…
ГЛАВА 2
В Академии, после вчерашнего просмотра, было непривычно тихо. Еще буквально сутки назад коридоры альма-матер заполняли толпы беспокойных студентов, пытавшихся за пару часов успеть то, что нужно было делать весь семестр.
Кто-то пытался смухлевать, и поменять местами работы, выставив свою раму на, как ему казалось, более благоприятное место. Кто-то пытался исправить неровный, давно высохший, мазок. Кто-то пытался успокоиться, и призывал всех пойти в рюмочную за углом — традиционное место сбора практически всех поколений студентов Академии.
Последние, кстати, были правы — это единственное верное решение за день до просмотра.
Сейчас же толстые стены старого, благородного здания бывшей
Александровской гимназии спасали от жары забредших на консультацию студентов, пожилых преподавателей, случайных горожан и учеников художественных школ — они пришли посмотреть на работы "взрослых художников". Я, посмотрев на стайку худеньких девочек с огромными папками (видимо, идут с занятий в художке), скользнула мимо них к тому углу, где вчера оставляла свои рамы. На портрете пловчихи стояла размашистая «5», частично перекрывавшая фон темно-синего цвета.
На графике, в углу, стояла скромная, маленькая «4». На пейзаже (что, в прочем, неудивительно) стояла закорючка моего «любимого преподавателя»-«О».
Я попыталась критично оценить работу: разнообразие ландшафтного проявления, цветовая гамма, композиция — все прекрасно. Лесистость, водоем, антропогенная нагрузка (рыбак на озере) — везде ставлю галочки. Может рыбак не к месту? Но нас просили внести в пейзажную работу человека… И что ему опять не понравилось?
— Вот баран, — еле слышно прокомментировала я.
— И вам доброе утро, Сурикова, — послышалось из-за спины. — Баран вас ждет в своем кабинете.
Раздались медленные шаги, каждый из которых звучал, как стук забиваемых в мой гроб гвоздей…
В кабинете преподавателя, невзлюбившего меня с первой пары, было темно.
Высокие оконные проемы были закрыты черными холщовыми обрезами ткани.
Высокое кресло, с резной барочной спинкой, походило на кресло судьи в зале заседаний. И сам он был похож на судью.
Я беззастенчиво рассматривала мужчину. Ему, вероятно, 55 лет. Но точно определить возраст мешали, во-первых, балахоны, в которые он одевался, во-вторых, густая борода и длинные, спутанные волосы, в-третьих, затемненные очки, нелепая оправа которых закрывала пол-лица. Я ненавидела эти мешковатые вычурные кардиганы, эту заросшую бородой морду, и еще больше я ненавидела очки с темным стеклом.