нанесённой разметке насквозь или на нужную глубину в деталях и изделиях из различных материалов, нарезать резьбу, развёртывать отверстия под штифты, затачивать свёрла и много чего другого. Бывало, ошибался. Однажды, при сверлении отверстий для крепления фланца в чугунном корпусе редуктора, задумался и просверлил одно из отверстий насквозь. Крепить фланец через сквозное отверстие было нельзя, подтекало бы масло, установку в отверстие конической резьбовой пробки отвергли из тех же опасений. В итоге бригадир привёл сварщика, который смог заварить отверстие какими-то особыми электродами. Мне никто не сказал ни слова, но я понимал, что обвалился изрядно и подставил бригаду. Это не речного бычка в школьный аквариум запустить, тут всё по-взрослому, могли и настучать по рыжей и хитрой.
Через месяц я получил первую зарплату. Зарплата ученика слесаря на нашем заводе составляла сорок два рубля, но поскольку мой рабочий день был наполовину урезан, мне и платили зарплату, урезанную наполовину. Тем не менее мне было приятно расписаться в ведомости и получить свою скромную двадцатку. Маманя хотела получать зарплату за меня, но я безоговорочно пресёк эти поползновения. Получив зарплату, я зашёл в здравпункт и отдал ей все деньги. Так было вплоть до самой женитьбы, рос только размер моих карманных денег, правда, поначалу, я отдавал ей все деньги, а она каждое утро давала мне мелочь на обед в заводской столовой, а по субботам давала мне деньги на карманные расходы, позднее, при получении зарплаты, я стал брать на карманные столько, сколько считал нужным, но совестился, брал сообразно своему заработку.
Индивидуальные верстаки были только у бригадира и ветеранов, поскольку работы за ними было немного, у всех остальных был один верстак на трёх-четырёх человек. В верстаках хранили слесарный инструмент, необходимый для работы: напильники, пилы-ножовки, молотки, гаечные и прочие ключи, метчики и плашки для нарезания резьбы, штангенциркули, микрометры и глубиномеры и прочее. На бригаду выдавалось несколько номерных жетонов для инструментальной кладовой. Когда в бригаде не было какого-то инструмента, мы шли туда, отдавали жетон и получали нужный инструмент, когда заканчивалась потребность в его использовании, инструмент возвращали в кладовую и получали свой жетон.
Полшестого вечера первого сентября я кинул в торбу, с которой я ходил последний год в школу, пару учебников и тетрадей, ручку, пару карандашей и потопал в школу. Народ в моём новом классе выглядел преимущественно постарше, ребят примерно моего возраста было ещё пару человек, не больше. Увидел одно знакомое лицо, это был Николай Николаевич, наш участковый, выглядел местечко в последнем ряду, добрёл до него и засеменил к сияющим вершинам полного среднего образования, поплёлся, признаться, без воодушевления, с остановками на отдых.
Компания наша рассыпалась, Славка пропал в дебрях обучения ремонту фотоаппаратуры, Лёшка с Витькой продолжили обучение в дневной школе.
Мы иногда общались с Лёсиком, но времени на общение у меня стало немного, после работы шёл домой, обедал, потом или читал, или делал какие-нибудь уроки, а полшестого отправлялся в школу. Не помню точно, но посещать школу надо было четыре или пять дней в неделю, так что на гульбу осталось мне пару дней.
На работе у меня появился товарищ – Колька Евграфов, славный парень, рослый здоровый увалень, удивительной доброты и порядочности, мы с ним на пару беззлобно шкодили. Бывало, отвалим из цеха, затихаримся в раздевалке и сидим на пару лясы точим или песни горланим. У нас была такая игра, он спрашивал меня, сколько времени, и я ему должен был точно ответить, не глядя на время. В цехе висели большие круглые часы, но смотреть на них, по условиям игры, было нельзя. Я хитрил, тайком иногда поглядывал, за что получал щелбан. Если я ошибался больше чем на пятнадцать минут, получал щелбаны за каждую минуту разницы, если говорил точно, щелбаны получал Колян. Месяца через три у меня возникло ощущение времени, и я натренировался довольно точно его угадывать, Колька запросил пощады.
Он тогда решил отрастить ногти на руках, работа слесаря не очень этому способствовала, но Колька был парень упёртый, надел рукавицу на левую руку и так трудился. Вообще то наши старшие почему-то не одобряли работу в рукавицах, так и говорили, изложу это помягче: «В штанах не стоит заниматься любовью, а в рукавицах работать». А рабочих перчаток тогда и в помине не было, во всяком случае, у нас на заводе. Поэтому все пытались с него эту варежку стащить, но не тут-то было, Колян был не только парень упёртый, но и изрядных физических кондиций. Поначалу ноготки у него частенько ломались, даже в защите, но приноровился, и через полгода, когда он стащил с руки рукавицу, я очумел. На его холёной руке красовались ухоженные ногти длиной двадцать пять-тридцать миллиметров, слегка заострённые на концах, отполированные, как пуговицы на гимнастёрке духа – солдата-первогодка, они сияли, как будто покрытые бесцветным лаком, хотя Колян этот факт отрицал. В бригаде, впрочем, это не вызвало ни одобрения, ни осуждения – каждый чудит как может, кто-то пьёт до посинения, кто-то ногти растит, а у молодости свои критерии, прикольно же, значит здо́рово. Из-за этого прикола Кольку чуть ни отчислили из вечерней школы. На уроке училка, проходя между рядами, обратила внимание на его левую руку, поинтересовавшись, кем он работает и получив ответ – слесарем, не поверила, что с такими ногтями можно слесарить, и отвела его к директору. Директриса тоже засомневалась в его слесарной карьере и поддержала предложение училки: выгнать лжеца и негодяя к чёртовой матери, поскольку право обучения в вечерней школе предоставлялось только людям работающим, но сначала решила затребовать справку с работы. Колян справку принёс, её сравнили с первой, которую он сдавал при зачислении в школу, обнаружили их аутентичность и поняли, обе справки липовые, кто-то у него знакомый работает отделе кадров и штампует липовые справки. Две эти недолюбленные тётки возбудились предвкушением скорой расправы над подлецом, отрастившем на руке такое, дай им волю, так они и не там отрастят себе, ой не приведи господь, разузнали телефон отдела кадров и позвонили непосредственно начальнице этого отдела. Жалею, что слышал этот разговор не впрямую, а в пересказе матери. Лидия Сергеевна, оскорблённая предположением, что во вверенном ей подразделении кто-то может мухлевать со справками, долбанула по педагогам Колькиным, как учили основоположники, по-партейному, мать их Крупскую, растолковала недотыкам, что им в своё рабочее время надо людей учить, а не ногти их разглядывать, что Николай – продолжатель славной рабочей династии (здесь она ни на йоту не солгала, на заводе работал его отец), что парень хочет учиться, расти, пойти дальше,