— Не переживай, ты уникальна, и будешь иметь здесь успех, — подбадривает меня Ева, кормя Мари кашей и играя с ней ложкой. У племянницы тоже есть ложечка, но девочка ей размазывает кашу по столику.
— Нет, я пока еще не о том волнуюсь, нервничаю, потому что очень трудно изъясняться со строителями на русском, я не знаю многих слов и показываю на пальцах. На меня смотрят как на дуру, — говорю я, допивая кофе.
— Найми других рабочих, более сообразительных, — произносит Давид, входя в кухню.
Кто бы подумал! Раньше мой брат завтракал только в столовой, а сейчас сам приходит в кухню и наливает себе кофе. Ева умеет менять людей. Дело в том, что она отказалась почти от всей прислуги, и в новом доме только убираются. Готовит Ева сама, а я ей помогаю.
— У тебя только один метод — всех уволить, — отмахиваюсь от брата.
— Если люди не воспринимают тебя как руководителя и не понимают — бизнеса не получится, — изрекает Давид, наклоняется и, морщась, съедает ложку каши, которую тянет ему Мари.
— Как вкусно, — говорит он ей, за что и получает еще ложку вязкой коричневой массы. — Спасибо, папа наелся, — улыбается Давид, уворачиваясь от очередной ложки.
Никогда бы не подумала, что мой брат способен так любить ребенка. Он просто сумасшедший отец.
— Как ты думаешь, эти сапоги подходят для такой погоды? — смотрю на улицу, огорчаясь, что опять идет холодный дождь.
Осень, конечно, красива, но слишком сырая и холодная. Ева говорит, что я просто еще не привыкла к такой погоде.
— Наряд слишком вызывающий для бизнес-леди, — заявляет Давид и чмокает Еву в губы, когда та подает ему блинчики.
А я не хочу выглядеть как чопорная англичанка. Показываю брату язык и кручусь перед Евой, демонстрируя красное платье во всей красе.
— И это взрослая девушка! — скептически произносит Давид.
На самом деле я очень люблю брата, но иногда он слишком строгий, нудный, контролирующий, и почему-то думает, что может управлять моей жизнью.
— Тебе очень идет это платье, особенно с сапогами, — говорит Ева, оттирая с лица Мари кашу.
Я всегда мечтала надеть длинные черные сапоги-чулки на высоком каблуке с платьем до колен, чтобы все это смотрелось уместным и по погоде, но в Испании так долго не проходишь. Давид еще раз скептически осматривает меня, но ничего не говорит.
— Ладно, мне пора, сегодня вешают, ммм… — не могу подобрать слово, иногда меня это раздражает, но я стараюсь много говорить по-русски. — Название моего магазина.
— Вывеску, — поправляет меня Давид.
— Да, — киваю, целую Мари в пухлую щечку, потом Еву с Давидом и убегаю в прихожую.
Накидываю пальто, поправляю распущенные волосы, подкрашиваю губы помадой в тон платья и выхожу на улицу. Пока я езжу с водителем, но хочу сама водить машину. Однако Давид решил, что я плохо знаю город и должна изучить особенности русского менталитета. И пока я с ним соглашаюсь, ведь если отключить мою импульсивность, то Давид прав, и он заботится обо мне. А мне в последнее время не хватает мужской заботы, так пусть ее заменит хотя бы братская.
* * *
Наверное, совсем нескромно назвать свой бутик «Анита». Но Давид говорит, что я должна гордо нести свое имя и представлять бренд. Большая, красивая, объемная вывеска с моим именем, написанным изящными серебряными буквами, пока лежит на полу, а рабочие пытаются ее поднять и повесить над входом. Ветер бросает мне в лицо волосы, руки мерзнут, а я, как назло, забыла перчатки. Кутаюсь в пальто, но все равно пытаюсь контролировать работу. Кричу, что вывеска висит неровно и нужно немного поднять левый край, но рабочие меня не понимают и все делают не так, как надо. От злости хочется топнуть ногой, я с раздражением убираю волосы с лица и пытаюсь объяснить еще раз…
Все происходит неожиданно — кто-то хватает меня за плечи и резко разворачивает. Пошатываюсь на каблуках, но сильные руки внаглую подхватывают меня за талию и крепко удерживают. Передо мной возникает высокий светловолосый парень в кожаной куртке с воротником-стойкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Привет, зайка, — говорит он мне и ухмыляется, словно мы давно знакомы и очень близки.
— Que?! — от растерянности перехожу на испанский и теряю дар речи.
Я даже не успеваю толком рассмотреть парня и понять, что происходит, как он зарывается мне в волосы пальцами, дергает на себя и целует. Нет — он впивается мне в губы, внаглую их всасывая и вторгаясь языком в рот! В легкие врываются запахи бергамота и табака, а во рту появляется привкус мятной жвачки.
Наверное, я сошла с ума, но все, о чем я думаю в этот момент, это какие у него теплые и мягкие приятные губы. Кажется, я на несколько секунд выпадаю из реальности, и мне нравится поцелуй с совершенно незнакомым сумасшедшим парнем. Он вжимает меня в себя и замедляется, уже нежно проводя языком по моим губам и слегка прикусывая их.
— Так и знал, что ты вкусная, зайка, — отрезвляет его шепот мне в губы.
Упираюсь в твердую грудь и со всей силы отталкиваю парня, почти задыхаясь от такой наглости и дерзости.
ГЛАВА 2
Егор
— Голова болит и руки, посмотри, что у меня с ними! — заявляет мать, протягивая ко мне пальцы с грязными ногтями.
Морщусь от стойкого, уже невыветривающегося запаха перегара и сигарет.
— От бутылки пива это не пройдет.
Хочется крушить все и материться. Заехал, бл*дь, привез матери продуктов, поел сырников! А она не то что сырники, стакан в руках держать не может. У нее похмельный синдром, тремор такой, что слышно, как стучат зубы.
— Сколько дней?! — спрашиваю я, а сам обхожу квартиру в поисках ее собутыльников.
Слава Богу, никого не нахожу и возвращаюсь в кухню. Мать сидит за столом в халате, который, похоже, не меняла несколько дней. Я устал от этого, смертельно устал вытаскивать ее из запоев. Мне надоело видеть, как она деградирует. А когда-то моя мать была очень красивой, ухоженной женщиной с хорошим вкусом и чувством стиля. А теперь никто и никогда не узнает в ней ту шикарную красавицу, которой я восхищался. Она потерялась в обрюзгшем теле, опухшем лице, красных глазах, вечно растрепанных волосах и в бесконечном пьяном угаре.
— Я спрашиваю какой день ты пьешь?! — начинаю разгребать бардак на столе, убирая грязную посуду в раковину.
— Не кричи на меня! — возмущается мать, а потом зажимает рот рукой и убегает в ванную.
Ее выворачивает наизнанку, она драматично стонет в надежде, что я ее пожалею. А я устал ее жалеть.
— Сколько дней ты пьешь и на какие деньги! — сквозь зубы снова спрашиваю, складывая продукты в холодильник.
— Всего три дня, у Светки было день рождения, — говорит она так, словно это повод бухать три дня. Ну да, ее рекорд — три недели. Двадцать один день в запое — я бы, наверное, выплюнул печень. А у нее отличное здоровье… было когда-то, пока она не проспиртовала себя. Три раза я помещал ее в специальную клинику, несколько месяцев реабилитации — и она становилась похожа на ту красивую женщину, вновь занималась репетиторством, даже мужик появился — Александр Павлович, историк из университета.
Раньше, после смерти отца, я бы не подпустил к ней ни одного мужчину — максимализм затмевал разум. А сейчас был рад что она живет полной жизнью. Но длилось это недолго, она опять уходила в запой, и все шло по кругу: запой, клиника, немного нормальной жизни и снова запой. В какой-то момент я психанул, опустил руки и позволил ей медленно убивать себя. Когда она пропивала все деньги, то звонила мне и пьяным голосом изображала больную, делая из меня полного идиота. Естественно, я ничего ей не давал — не хотел быть соучастником самоубийства. Тогда она начала продавать вещи отца, дорогие как память мне, да и ей самой. Пришлось вмешаться и выводить ее из запоя, но это все ненадолго, максимум — месяц, потом наступало очередное день рождения или день взятия Бастилии, и ее накрывало пьяным угаром.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})