оттесняются в разряд стран с феодализмом «неклассическим», «нетипическим» и т. п.
Роль общих понятий, абстракций и теоретических моделей в науке трудно переоценить. Без них невозможно никакое научное познание. Однако, нам думается, медиевистика не вполне избежала опасности смешения «модели» с реальностью при конструировании картины феодализма. Эта «модель» «работала», в течение длительного времени она имела положительное познавательное значение, поскольку при ее помощи удавалось охватить значительное количество фактов и установить универсальность феодализма в Европе. Но вместе с тем в процессе этих исследований вскрылось и нечто иное, а именно — глубокое своеобразие общественного строя каждой из стран. Мало того, наукой выявлены и повторяющиеся черты, которые встречаются, скажем, в Англии и в Швеции, в Норвегии и на Руси, но которых мы не найдем во Франции. На основе общепринятого определения феодального строя эти черты своеобразия историки расценивают как признаки «недоразвитости», «незавершенности» феодальной системы в данной стране: в ней не досчитываются некоторых признаков, предусмотренных определением, повторяющиеся же, но не характерные для Северной Франции черты не получают должной оценки и оттесняются на задний план, ибо считаются «нетипичными» — ведь их нет в «классической» модели.
Вот конкретный пример несоответствия фактов теории. В процессе становления франкского феодализма прекарий и коммендация играли огромную, можно сказать, определяющую роль. Между тем ни в саксонский период истории Англии, ни в Скандинавии, ни на Руси, ни в Византии мы подобных институтов не найдем. Становление феодализма протекало здесь иначе. Зато колоссальное значение в процессе феодализации во всех перечисленных странах имело явление, известное на Руси под названием «окняжения»: дани и приношения, угощения и кормления всякого рода, взимавшиеся еще племенными вождями со свободных соплеменников или с покоренных народов, со временем эволюционировали частично в государственную подать, частично — в феодальную ренту, а само население, их платившее, превращалось в зависимых людей государя либо того магната, дружинника или церковного учреждения, которые присваивали право сбора этих угощений и платежей[3]. Этот процесс выразился в Англии в королевских пожалованиях бокленда, в скандинавских странах — в институте вейцлы, в Древнерусском государстве — в системе полюдья и княжеских погостов. В Византии, где истоки этого развития были, разумеется, иными, чем в других названных странах, в которых феодализм развивался на основе трансформации родового строя, государственная рента-налог, взимаемая с париков, превращалась в феодальную ренту. Эти явления давно известны, но место их и значение в генезисе феодализма в соответствующих странах трудно было научно определить, так как «классической» картине генезиса феодализма они не отвечали. В результате возникали серьезные трудности при понимании путей формирования зависимого крестьянства в целом ряде стран Европы.
С отмеченным сейчас явлением тесно связано и другое: образование господствующего класса феодального общества, его структура и его отношение с центральной властью. Ибо при возникновении феодальной ренты из дофеодальных «кормлений» подчас не создавалось условий для интенсивного развития частной власти феодалов и глубокой социально-правовой деградации свободных крестьян, не порывались все нити, соединявшие их с государством. Короче говоря, складывался иной тип феодализма по сравнению с феодализмом «классическим». Но в рамках господствующей в науке теоретической «модели» феодального строя этот иной тип не может получить полного признания. Он все еще воспринимается как нечто не характерное и не отвечающее полностью признакам феодализма, как некая аномалия, в лучшем случае — как побочный вариант, ответвление от «столбовой дороги» истории средневековья.
Таким образом, принятая теория феодализма не отражает ряда существеннейших черт социального строя, широко распространенных за пределами Франции. Конечно, теоретическая картина не может, да и не должна отражать всего богатства реального эмпирического мира, но в данном случае речь идет о том, что принятая теория феодализма исключает такие его черты, которые на значительной части территории Европы являлись ведущими и конститутивными. Применение традиционной теории феодализма к нефранцузскому материалу ведет к недооценке своеобразия социального строя в «неклассических» странах средневековой Европы. Историкам, руководствующимся этой «моделью», приходится повсеместно выделять те признаки феодализма, которые ею предусмотрены; иные же его черты, не предполагаемые «моделью» или даже противоречащие ей, именно поэтому отбрасываются как несущественные или не могут получить должной оценки: они кажутся незакономерными и второстепенными явлениями.
Но теоретическая картина, «модель» вырабатываются в науке не таким образом, что определенный частный случай по известным причинам возводится в общую норму, с которой затем как с эталоном сопоставляются все другие варианты; «модель» конструируется как связная система признаков, заимствуемых подчас из разных реальных образований, принадлежащих к одной группе и потому движущихся по общим законам; созданный научной мыслью идеализированный объект функционирует согласно этим законам и воплощает черты, принадлежащие в той или иной степени всем разновидностям данной группы; будучи свободна от специфичных признаков, затемняющих действие общего принципа, «модель» служит средством раскрытия в частных явлениях наиболее существенного и закономерного. Если же за общую «модель» взят образец, представляющий по сути дела лишь частный случай, то такая «модель» перестает действовать и из средства познания превращается в препятствие для адекватного уяснения существа общественных отношений, не соответствующих принятой теории. Не произошло ли именно так с «моделью» феодализма, которой пользуются историки?
Ныне историки все вновь и вновь убеждаются в том, что гетерогенность социальных форм в докапиталистические эпохи была исключительно велика, и подведение всех древних обществ под однозначное определение рабовладельческого строя либо отнесение всех обществ средневековья к феодальному типу встречается с непреодолимыми трудностями. Неотъемлемой чертой всех докапиталистических обществ, вышедших за пределы первобытной общины, является многоукладность социальных форм. Это явление не раз отмечалось исследователями, но, как правило, не получало должной оценки. Многоукладность, или разноукладность, наличие двух или более общественных форм в рамках одного общества, обычно принимается за признак его переходного состояния. Следовательно, предполагается, что на высшей стадии развития общественной формации явления многоукладности исчезают или, по крайней мере, теряют свое значение, отступают на задний план и могут не приниматься всерьез во внимание. Так ли это на самом деле? Не допускаем ли мы в данном случае такого упрощения действительной картины докапиталистических формаций, которое мешает нам правильно понять самую ее сущность?
Раннефеодальное общество было многоукладным, это общепризнано. Наряду с остатками рабовладения и колоната позднего Рима мы находим в Европе в первые столетия после его падения родоплеменной уклад варваров, а также общинные отношения, которые, кстати сказать, по целому ряду причин нельзя рассматривать только как пережиточную форму общинно-родового строя. Во-первых, потому, что соседская община средневековья существенно отличается от первобытнородовой общины по самой своей основе (ибо она не опирается на коллективную собственность на землю), а во-вторых, потому, что марковый строй средневековой деревни в значительной мере складывается вообще не