«Спасибо»
Книга была старинная, напечатанная на толстой желтоватой бумаге, с древними буквами, из которых Оля знала только «ять». Таких старых Книг Оля ещё не видела.
«Читать ему больше нечего, что ли?» подумала Оля про Максима.
Утром она пришла в школу раньше Максима, положила книгу в парту на его место и вышла в коридор.
Скоро мимо прошёл Максим. Она сразу отвернулась от него к окну, как будто не заметила,
На уроке они по-прежнему сидели не разговаривая.
Оля незаметно заглянула к Максиму в парту — книги не было. После перемены она полезла за учебниками в своё отделение и нащупала листок бумаги. Листок был вырван из тетради в клетку. Написано было лишь одно слово «спасибо».
Оля была не настолько глупая, чтобы не догадаться, кто это написал ей «спасибо» и за что.
Первый бой
(Или то, что было давно)
Андрей Степанович и жена его тётя Анюта собирались поехать в город только через неделю — отвезти мальчика и ценную птицу. Картошку надо было выкопать пока тёплая погода. А то ещё налетит заморозок.
Но потом оказалось, что в городе уже фашисты. Об этом сказал им раненый молодой командир. Выходил он из вражеского окружения, опирался на палку да на плечо своего бойца. Андрей Степанович положил их спать на сеновале. Внизу корова жила, а над нею на толстых жердях храни лось сено.
Ночью бредил раненный в ноту командир, разболелась у него рана, утром лишь ненадолго пришёл в себя, метался на сене, скрежетал зубами.
— Сам видишь, не ходок он, — сказала тётя Анюта бойцу, сидевшему в растерянности рядом с командиром. — Выбирайся к своим один, а мы твоего командира на ноги поставим, спрячем, если что.
— Без командира мне дороги отсюда нет, — ответил боец.
— Тоже верно, — подтвердил Андрей Степанович.
Так и прожили два дня командир с бойцом над коровой на сене, никому не показываясь. А на третий день пришли в деревню два фашиста.
Дом кузнеца Андрея Степановича был крайний, даже чуть на отшибе, они и зашли к нему. Возможно, фашисты отстали от своих, потому что были очень голодными. Сразу стали на Андрея Степановича с тётей Анютой кричать, размахивать автоматами.
Хозяин ещё с Первой мировой кое- какие немецкие слова помнил и расслышал в приказах фашистов «эссен» и «мильх», что значило: «есть» и «молоко».
С автоматами, готовыми к выстрелу, громко топая, с грязными ногами, они вошли в комнату, испугали ребёнка, рассердили попугая.
Андрей Степанович понял: ещё минута и они потребуют показать хозяйство и наткнутся на спрятанных бойцов. Он подошёл, улыбаясь, к старшему фашисту, хитро подмигнул ему и поманил за собой во двор. Тот тоже подмигнул в ответ и, заинтересовавшись, отправился за хозяином. Автомат со складным железным прикладом он забросил за спину.
Андрей Степанович вывел фашиста за угол, всё так же подмигивая и улыбаясь, а там схватил заготовленный заранее тяжёлый кол и с размаху опустил фашисту на голову.
Тот как стоял — так и упал.
— Вот тебе и вся Россия, — проговорил старик.
Он деловито оттащил врага за ноги в крапиву, автомат его сунул между поленьев и пошёл за вторым.
Также улыбаясь и подмигивая, Андрей Степанович выманил и его. Правда, тот был более недоверчив, что-то спрашивал по дороге, а дойдя до угла, и вовсе остановился, нахмурился. Тогда Андрей Степанович, продолжая улыбаться, широко развёл руками, как бы рас сказывая о чём-то большом, что ждёт его за углом.
Фашист решился, пошёл следом и через минуту всем телом упал на землю.
— Трофеи от первого сражения, сказал Андрей Степанович, с гордостью подняв автоматы на сеновал, где лежали не подозревавшие об опасности боец с командиром. — Второго боя ждать не будем, уйдём на новую позицию.
Новой позицией он назвал Никишкину заимку.
Прыжки в высоту
Опять у меня прыжки в высоту не получаются! — сказала за ужином Оля маме и папе. — Надо метр, а я только восемьдесят сантиметров беру.
— Нашей семье грозит тяжелейшая неприятность — мама по телевизору выступает, отец — тоже ничего себе, а у дочки — тройка по физкультуре. Надо помочь, — сказал отец.
Никогда нельзя понять — шутит он или говорит всерьёз.
Муж маминой подруги был мастером спорта и работал в бассейне. После ужина мама позвонила ему по телефону, а утром в воскресенье они поехали в плавательный бассейн.
Оля любила ходить с мамой и папой. — Когда с мамой идёшь, вся улица на тебя смотрит, — шутит папа.
Казалось бы, на маме одежда самая обычная, а люди на неё часто оглядываются. Сколько раз Оля слышала тихий разговор в троллейбусе:
— Киноактриса какая-нибудь, смотри, какая красивая!
И Оля знала — это про маму. Ей хоте лось оглянуться с гордостью. А мама не оглядывалась. Оля даже удивлялась: если бы её так разглядывали, она бы и ходила, и разговаривала, и всё-всё делала бы по-особенному. А на маму уже сколько лет так смотрят, но она тех взглядов и шёпота будто не замечает.
Только никакая не киноартистка она, а реставратор, ремонтирует разные старинные дворцы. Про маму и её дворцы даже по телевизору рассказывали.
Вот и сейчас — едва они вошли в трамвай, как двое мужчин сразу встали, что бы предложить места маме.
— Спасибо, — ответила, улыбаясь, мама, — давайте лучше посадим пожилого человека и женщину с маленьким ребёнком.
Мама всегда так поступает, а папа тихо посмеивается.
Тренер встретил их у входа в бассейн.
Папа отдал ему свёрток с Алиной спортивной одеждой и сказал, что они зайдут за ней через час.
Когда она переоделась, тренер провёл её в спортивный зал. Сначала они позанимались разминкой. Потом тренер посмотрел на её неудачные прыжки, покачал головой, поставил планку в два раза выше, так что Оле вытянутой рукой было не дотянуться, и показал, как надо прыгать.
Оля разбегалась, торопилась, но перед самой планкой сбивала темп, путалась. И получалось, что она не столько вверх отталкивается, сколько назад.
А тренер бежал легко, не спеша, а над планкой он даже не летел — парил.
Они стали прыгать по очереди тренер и Оля. Наконец Оля прыгнула на восемьдесят сантиметров, и тренер поставил восемьдесят пять.
Оля и их взяла.
Тренер поставил девяносто.
Такую высоту Оля никогда не перепрыгивала. А сейчас разбежалась спокойно, оттолкнулась резко, взлетела и уже в воздухе почувствовала, что взяла опять.
— Молодец, Оля. Сделай ещё прыжок, чтоб закрепить победу, и одевайся — час прошёл.
Оля даже удивилась. Ей казалось, что они только-только начали заниматься.
Но закрепить победу она не сумела.
Опять засуетилась, плохо оттолкнулась и едва не свалила стойки.
— Устала. Приедешь ещё раз и будем прыгать выше, — сказал тренер.
Никишкина заимка (Или то, что было давно)
О Никишкиной заимке в деревне мало кто знал, потому она и называлась заимкой, что стояла отдельно от деревни. Некоторые считали, что её вовсе нет, что это всё выдумки бабок, чтобы детей пугать.
Дорога к заимке появлялась лишь в начале зимы по малому снегу. А в другое время была тайная тропа среди болот. Сначала лес, потом болота, потом сухой сосняк, а там — большая поляна, заросшая мелколесьем, с кривой избой да сараями.
Когда-то на том сосновом острове среди болот основал свою заимку Ни кишка. Что это был за человек, если за хотел жить отдельно от людей, теперь никто не знал: может, он сбежал от злого помещика, а может, — от людского суда. Лишь одно знал Андрей Степанович — был Никишка хозяином добрым, строил крепко. Уж и память о нём рас таяла, а в доме его до сих пор можно было жить, если крышу подправить.
Собрал Андрей Степанович пожитки и пошагал первым. За ним тётя Анюта с городским мальчиком да с попугаем, которого посадили в посылочный ящик, а ящик укутали тёплым платком. За ними — боец с командиром. Командиру после лечения травами стало легче. Медленно, с остановками, но идти он мог. К вечеру вывел Андрей Степанович свою команду на Никишкину заимку.
Кое-как подправили они крышу в доме и стали жить. Андрей Степанович вместе с бойцом каждый день ходили в деревенскую свою избу — и постепенно подполье с картошкой в деревенском доме пустело, а на заимке наполнялось. Даже корыто для тёти Анюты перенесли, даже корову перевели по болотной тропе.
А однажды Андрей Степанович привёл на заимку сразу шестерых бойцов. Они уже давно шли из окружения и заблудились в здешних лесах.
— Принимай, лейтенант, под свою команду. Теперь у нас всамделишный партизанский отряд.
Сначала Андрей Степанович и тётя Анюта называли ребёнка просто мальчик, дитя.
— Иди, деточка, сюда, — говорили они.
Ведь у ребёнка было уже имя, только они его не знали, оно как бы временно затерялось.