Читать интересную книгу Этюд в красно-коричневых тонах или Тайна, несущая смерть-II - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Я сейчас не говорю о товарище Нахтигале, — продолжал обозреватель, — в настоящее время его скорее можно сравнить с использованным презервативом…

— Что-о?!! — взревел Петрович и швырнул в телевизор стоптанным шлепанцем. — Ах ты подонок! Выродок!! Ублюдок!!!

Однако телевизор продолжал издевательски извергать из себя слова неприятные для Манфреда Петровича, но увы — совершенно справедливые.

* * *

Утром Василий Дубов на своем верном «Москвиче» отправился к дому, в котором жила покойная Луиза Лавинска. Адресом его снабдил, для виду немного поворчав, инспектор полиции Берг. Разумеется, частный детектив не ждал от этой поездки чего-то нового и даже был готов к тому, что она окажется совершенно бесполезной.

Оставив «Москвич» на небольшой площадке перед трехэтажным домом довоенной постройки, Василий оглянулся. Перед входом на лавочке мирно вязала чулочек пожилая женщина — Василий без труда распознал в ней одну из тех старожилок, которые всегда все про всех знают. Теперь детективу предстояло войти к ней в доверие и расспросить о Лавинской.

Однако старушка сама окликнула Дубова:

— Молодой человек, что вы ищете?

Василий подошел к лавочке и изобразил на лице самую лучезарную улыбку, на какую был способен:

— Доброе утро, сударыня! Я расследую обстоятельства гибели вашей соседки Луизы Лавинской.

— А, так вы из полиции?

Расслышав в голосе старушки явственные нотки недоверия и даже враждебности, Дубов поспешно возразил:

— Нет-нет, сударыня. Я всего лишь частный сыщик. Василий Дубов, к вашим услугам.

— А, так вы наш человек! — обрадовалась старушка. Льда недоверия как не бывало.

— В каком смысле — наш? — не понял детектив.

— А то не знаете! — уже почти заговорщически подмигнула бабушка. Полиции я бы ничего не сказала, а вам помогу с удовольствием.

— Простите, сударыня, как вас звать-величать?

— Марья Васильевна.

— Скажите, Марья Васильевна, вы не замечали ничего странного за последние дни?

— Да нет вроде бы, — не очень уверенно ответила Марья Васильевна. Вообще-то ведь покойница, царствие ей небесное, — старушка истово перекрестилась, — правильную жизнь вела. И за народ всегда стояла…

— А машина? — спросил Дубов. — Где она обычно ее ставила?

— Да там же, где ваша. Разве чуть левее. Ах да, совсем забыла! Как раз позавчера возле нее двое каких-то молодых парней крутились.

— Вот как? — насторожился детектив. — Марья Васильевна, вы их смогли бы описать?

— Трудновато, — вздохнула старушка, — но если бы снова увидала, то узнала бы непременно.

— А как они были одеты? Какая прическа?

— Как одеты? Да обычно, без этих новомодных штучек. А прическа… Погодите, дайте вспомнить. У одного волосы коротко стриженые, а у другого наоборот, длинные. Ну, я-то, конечно, крикнула — чего это вы тут, ребята, делаете? А они мне очень так вежливо ответили, что они покупатели и что хозяйка им разрешила осмотреть машину.

— И вы им поверили?

— Да не очень. Хотела спросить у самой, да не встретила, а на следующий день… — Марья Васильевна совсем пригорюнилась.

— Ну хорошо, Марья Васильевна, — Дубов протянул ей свою визитную карточку, — спасибо вам за ценную информацию. Если что-то еще узнаете, то дайте знать, будьте уж так любезны.

— Да-да, конечно, — закивала старушка.

«Значит, Лавинска действительно пыталась продать „Жигули“, — размышлял Василий, неспеша ведя „Москвич“ по колдобистой улице, — и ничего нового я не узнал. Хотя надо еще подождать, что мне сообщит насчет автомобиля инспектор Берг…»

На светофоре зажегся красный свет, и Дубов затормозил.

— А может, прав Аскольд Мартынович — нет в этом деле никаких тайн, сказал детектив своему отражению в зеркальце.

Красный свет сменился желтым, затем зеленым, и «Москвич» тронулся с места. Но тут через улицу побежал какой-то человек. Василий ударил по тормозам, и очень вовремя — машина остановилась прямо перед носом незадачливого пешехода.

* * *

Петрович открыл газету и на первой же странице увидел некролог под фотографией Луизы Лавинской. «А я вот подохну — ни одна сволочь не вспомнит, — подумал он. — Хотя нет — вспомнят, еще как вспомнят. И на похороны слетятся, как стервятники на мертвечинку. Не дождетесь, голубчики…»

И вдруг ему явственно вспомнилась последняя встреча с Лавинской — та самая, обнародования факта которой он так опасался. В тот день Манфред Петрович находился в самом мерзопакостном настроении — «Местное время» вылило на него очередной ушат помоев. Обесчещенный пасквилянтами Петрович в бессильной злобе выл, царапал обои, рвал в куски мерзкую газетенку, но когда раздался звонок в дверь, тут же смирил чувства и даже успел убрать следы своего праведного гнева.

— А, добрый денек, товарищ Лавинска, — приветливо разулыбался Петрович, впуская гостью. — Наконец-то побаловали старичка своим визитом. А вы все молодеете…

— Благодарю вас, Манфред Петрович, — чуть смутилась Лавинска, проходя в кухню. — Но я пришла поговорить о деле…

— Нет-нет, о делах потом, — весело суетился хлебосольный хозяин, — а первым делом я вас чайком угощу. Ах, какая незадача — как раз вся заварка вышла!

— Я наслышана о вашем трудном положении и кое-чего прихватила. — С этими словами гостья принялась выкладывать из авоськи хлеб, колбасу, чай, плавленые сырки… Уже два дня сидящий на воде и черствых корках Петрович с жадностью взирал на продукты. Ему страсть как хотелось схватить палку сервелада и тут же съесть вместе со шкуркой, но он понимал, что надо сдерживаться.

— Вот уж спасибо, — ворковал Петрович, привычно заваривая чай, — а то до пенсии неделя, сами знаете, какие теперь пенсии, а сколько дерут за квартиру, за электричество, за газ… Да-да, понимаю, вы человек занятой, это я тут лодырничаю да на судьбу жалюсь… Так что же у вас за дельце?

— Я хотела поговорить с вами, Манфред Петрович, о последних выходках национал-большевиков в Вермутском парке.

Петрович обреченно вздохнул. Он так и предполагал, что речь пойдет о чем-то неприятном. Значит, придется выкручиваться.

— Да, мне их деятельность тоже не по душе, — как ни в чем не бывало ответил Петрович. — Но я даже не представляю, чем мог бы вам посодействовать…

— Как известно, митинг был организован Социалистической партией, продолжала Лавинска. — Я думала, что руководство партии не было в курсе, что они сами осуждают лимоновцев, но оказалось, что им как будто даже импонируют эти красно-коричневые хулиганы. Во всяком случае, никто из наших лидеров не только не осудил, но даже толком от них не отмежевался.

— Сожалею, — вздохнул Петрович, — но я-то чем могу помочь? Да-да, знаю, что вы сейчас скажете — что я «крестный отец» социалистов и духовный вождь всего блока «За ОС». Но на самом деле все обстоит совершенно иначе. Они меня… — Манфред осекся, так как у него чуть не вырвалось словечко «кинули». — Они давно отошли от генеральной линии, впали в ревизионизм. Да что там — просто сделались опортунистами и ренегатами.

— Ну хорошо, пусть так, — не сдавалась гостья, — но вы, лично вы можете сказать свое веское слово? Ведь вы, Манфред Петрович, пользуетесь заслуженным авторитетом как раз у той части общества, на которую пытаются воздействовать лимоновцы. Ваш долг — публично осудить их!

— Долг, долг, — чуть помолчав, зло ответил Петрович. — А где вы все были, когда я в девяносто первом пытался сохранить единство партии и целостность Союза? — Немного смягчившись, он доверительно продолжал: — Поймите, товарищ, нынче времена не те. Время разбрасывать камни прошло, настал черед их собирать. Вы же сами видите, что кругом творится. С кем прикажете революцию делать — с этими вашими депутатами? Как же, сейчас — полезут они на баррикады на своих буржуйских «Мерседесах»! А лимоновцы — они хоть и «национал», но все-таки большевики. Я вижу в них боевой задор комсомольцев моей тревожной молодости… А что до всех этих выпрыгов, эпатажа, свастики в белом круге, так не берите в голову. — Петрович чувствовал, что говорит то, чего не следовало бы, но остановиться уже не мог — его «несло». — Да, да, все это внешнее, наносное. Это мы отрехтуем. Мы превратим их в настоящих пламенных борцов за великое дело Ленина — Сталина!

— Тут, кажется, уже Гитлером попахивает, — негромко заметила Лавинска.

— Пусть Гитлером, — с жаром подхватил Петрович. — Мы должны быть диалектиками и из всего извлекать рациональное зерно, в том числе из идеологи национал-социализма. Пора уже признать, что и у Гитлера были свои положительные качества.

— Да что вы такое говорите?! — возмутилась гостья, но хозяин ее уже не слышал. Его по-прежнему «несло», но то, что он говорил теперь, было выстраданным, заветным, чем Петрович еще никогда и ни с кем не делился: