свои сокровища в карман.
— Давай спать, — предложил Кнут, старательно делая вид, что ему вовсе и не завидно.
— Давай, — согласился Культя. Он быстро вырыл в земле ямку, опустил туда таз, лёг сверху и стал закапывать себя мусором.
В это утро Культя проснулся первым. Огляделся и, взволнованно суетясь, начал разрывать своё лежбище.
— Я уж испугался, не приснилось ли мне. Нет, всё в порядке, вот он родимый, — Культя вытащил таз, протёр и стал любоваться. — А ты особо не разлеживайся, — крикнул он приятелю, — пора на рынок топать.
Мусор над Кнутом зашевелился.
— Давай, давай, поднимайся! Сам меня вечно ругаешь, что засоня, мол, лучшие продукты другим достаются, мол, поздно приходим.
— Да ведь ещё и не рассвело, — пробурчал Кнут, приподняв голову.
— Ну и что. Зато первыми прибудем. У кого замечу больше всех картошек, тому и предложу свою вещицу.
— Ты же собирался на фантики меняться?
— Сначала сменяю на картошки, а потом эти картошки толкну за фантики в каком-нибудь ресторане. Чем больше обменов, тем выгоднее. При толковой голове, конечно.
— Так у тебя попрошайки всё выпросят.
— Что-то выпросят, а что-то и не успеют, — не сдавался Культя.
Кнут нехотя выбрался из-под мусора. Подвигал суставами, одеревеневшими от лежания на одном боку, сделал пару приседаний.
Его товарищ продолжал распалять воображение, намереваясь чуть ли не всю оставшуюся жизнь пользоваться плодами от предстоящей сделки. Не переставая расхваливать необыкновенные потребительские свойства найденной штуковины, Культя любовно уложил таз на возвышенность и отошёл в сторонку, не спуская глаз с предмета своего необыкновенного везения. Потом поёрзал рукой в штанах, смачно пукнул и, зажмурившись от блаженства, пустил тугую струю под ноги. После чего подцепил свой таз пальцем и, замурлыкав какой-то незатейливый мотив, с видом настоящего хозяина жизни направился в сторону города. «Пусть сегодня он меня догоняет», — подумал горделиво, резко увеличивая шаги.
Кнут вскочил, недовольно ворча:
— Совсем обалдел на радостях. Куда в такую рань?..
Культя удалялся, не оглядываясь.
Кнут сделал шаг и замер. Там, где его приятель минуту назад справлял естественные надобности, в пробуравленной струёй ямке что-то поблескивало. Кнут нагнулся, ковырнул пальцем. Стекло!
К сожалению, это оказалась не бутылка и не пузырёк, а просто осколок размером с две ладони. Но все равно ценность немалая. Колхозники щедро расплачивались даже за мелкие кусочки. Они расплавляли их на огне, а потом лепили из них посуду. А вот этакий обломок вполне годился для окна.
Кнут осторожно протёр стекло ладонью. Культя уже вертелся рядом и соображал, как бы отсудить у товарища право на находку.
— А ты говорил — тыква… — начал Культя издалека.
— Что?
— Не ты ли утверждал, будто от тыквы одна моча? А ведь не являйся тыква мощным мочегонным средством, то глубина ямки, безусловно, не достигла бы необходимых размеров и никогда бы мы это стекло не нашли. И заметь, как точно я выбрал место!
— Ладно, — сказал простоватый Кнут, — будем считать его общим.
Культя сразу согласился, но до самого рынка продолжал разглагольствовать о том, какой он умный, что предпочитает тыквочки картошкам, о том, как сильно он напрягался, направляя струю в заветное место.
— Вот другие любят брызгать по сторонам, трясут своей елдой как идиоты, а я не такой, я все делаю с пользой. Правда?..
30
На рынке ещё не было ни души. Культя выбрал место посередине поляны и установил таз на вытоптанную землю. Он поворачивал его так и этак, стараясь, чтобы потенциальный покупатель увидел его с наиболее привлекательной стороны. Стекло Культя решил держать в руках.
Спустя некоторое время появились с набитым под рубахи товаром колхозники, отчего выглядели ужасно пузатыми. Некоторые, из тех, что позажиточнее, несли продукты в вёдрах, дырки в которых были искусно переплетены проволокой и замазаны глиной. Многих сразу заинтересовало стекло. За него предлагались и картошки, и тыквочки, но Культя запрашивал такое неимоверное их количество, что труженики полей обескуражено качали головами и отходили. Таз, несмотря на его крепкую ручку и жёсткий ободок, почему-то не привлекал большого внимания, хотя Культя расписывал его достоинства с огромным энтузиазмом. Один работяга предложил за него пару картошек, другой — малюсенькую тыквочку.
— Была бы жесть крепкая… — почему-то, словно сговорившись, твердили колхозники.
— Жесть, жесть, — Культя корчил пренебрежительную гримасу. — Ты посмотри, какой ободок упругий. А ручка? Это же металл! Из него можно сумку сделать.
— Вот если бы в нём дно было, — твердили колхозники.
— Дно, — фыркал Культя. — Где вы таз с дном найдете?
— Хотя бы дырявое. Мы бы залатали.
— Да отдай ты его хоть за что-нибудь, — советовал Кнут.
— Нет уж. Здесь не поменяю — в другой город пойдём. Туда, где люди посмышленее.
— Ладно, давай хоть свои способности продемонстрируем, а то что-то жрать захотелось.
— Давай, — согласился Культя, высматривая подходящую жертву. Облюбовав колхозника, который разложил перед собой кучу прекрасных продуктов, Культя со знанием дела реализовал свои способности, за что и получил одну из тыквочек для удовлетворения насущных пищевых потребностей. Теперь необходимо было сдать колхознику Кал. Эта обязательная процедура вменялась каждому коммунисту, дабы не возникало искушения получать продукты на халяву, сверх предписанных Членами Политбюро потребностей, а именно: раз в день. Культя уселся на глиняный горшок, положил тыквочку на колени и стал тужиться.
Через некоторое время друзья встретились на краю поляны. Они уж было собрались перекусить, как вдруг послышался громкий клич:
— Сбор Партвзносов!
Культя чуть не выронил тыквочку, но сразу опомнился, вытянул шею и выкрикнул визгливо:
— Сбор Партвзносов!
— Сбор Партвзносов! — заорал Кнут.
— Сбор Партвзносов! — крикнул кто-то невдалеке.
— Сбор Партвзносов!..
— Сбор Партвзносов!..
— Сбор Партвзносов!.. — слышалось со всех сторон. Народ тут же начал стекаться к памятнику Кузьмичу.
Случись в этот ответственный момент кому-то остановиться, повернуть в другую сторону или хотя бы замешкаться — и в Коммунизии на одного беспартийного стало бы больше.
В каждом городе Партвзносы принимал Секретарь Парткома. Он укладывал их в тачку, а потом, отделив необходимое количество для себя и своей жены, отвозил в Столицу.
Культя приблизился к монументу на дрожащих от патриотического восторга ножках. Его лицо горело вдохновением:
— Слава Партии! Да здравствует Коммунизм! Учение Великого Кузьмича — бессмертно! Слава мудрым руководителям Партии — Членам Политбюро!
Стоял невообразимый гвалт. Все орали примерно то же самое, стараясь перекричать друг друга.
— Да здравствуют наши вдохновители и учителя — Секретари Парткомов! — выдал Культя, сияя глазами. С гордым видом он поднял таз повыше, задержал руку, чтобы все оценили его щедрость, и бухнул своё сокровище под ноги Секретарю. Тот опустил глаза, скривил рот, немного удивился, присел, потрогал пальцем и, покачав недовольно