Читать интересную книгу Открытое письмо молодому человеку о науке жить - Андрэ Моруа

Что же касается чудовищ, прилагающих все силы, чтобы навредить (есть и такие), обращайтесь с ними как с дикими зверями. Повторяю еще раз: ни грана ненависти — она только унизит вас, а их все равно не изменит. Лев не вызывает ненависти; если он бросается на человека, его убивают. Сумасшедший не вызывает ненависти; на него надевают смирительную рубашку и лечат. Не ненависть к Гитлеру уничтожила Гитлера, а самолеты и танки. С их помощью люди окружили логово и прикончили зверя. Пожив с мое, вы поймете, что на жестокость нужно отвечать жестокостью. В непротивлении злу насилием есть своя прелесть, но оно на руку подлецам. Важнее всего — предотвращать жестокость, всеми силами борясь с ее проповедниками...

Впрочем, вернемся к вам; я хотел бы видеть вас великодушным и отважным, готовым одобрить всякую разумную реформу, даже если вам лично она невыгодна. Всегда боритесь с теми, кто разжигает войну, против кого бы она ни была направлена. Однако, если война все же начнется, смело идите в бой, будьте хорошим солдатом, сражайтесь без страха и ненависти. «Порок развязывает войну; добродетель воюет за правое дело».

Опасности, которыми чревата наша эпоха

Люди моего возраста любят хвалить времена своей юности и бранить нынешнее время. «Вы только представьте себе, — говорят они, — какой безоблачной была жизнь французов до первой мировой войны. Последняя война, в которой Франция принимала участие, — франко-прусская война 1870 года — не нанесла нации непоправимого ущерба и в сравнении с бойнями XX века выглядит детской забавой. В начале XX века ходили слухи о возможности войны, но никто им не верил. Оружие в те времена было опасно только для тех, кто находился на поле боя; в тылу люди чувствовали себя почти в полной безопасности. Валютный курс был твердым; доллар стоил пять франков, фунт стерлингов — двадцать пять франков. Казалось, что такова воля провидения. Наши отцы продумывали будущее своих семей вплоть до мелочей. Налоги, плата за жилье не выходили за пределы разумного. Не было никаких атомных реакций; твердые тела оставались твердыми. Девушки, как правило, вступали в брак девственницами. В сельском хозяйстве, промышленности, торговле сыновья приходили на смену отцам. Традиции соблюдались и в семейной жизни. А сегодня...»

Конечно, мне тоже нравилась жизнь начала века; в ту пору я был юн и доверчив. Но я прекрасно вижу, что эта идиллическая картина неверна. Мало кто мог без страха думать о будущем, массы были беззащитны перед лицом болезней или подступающей старости. Большая часть французов жила в нужде, без удобств, не имела досуга; работа пожирала все время; оплачиваемого отпуска не существовало. Война, как показали события, была не за горами. Прямые налоги в самом деле были невелики, но государство не брало на себя забот, которые должно было бы брать; нищим, больным, престарелым приходилось тяжелее, чем сегодня. Нет, нашему прошлому было далеко до золотого века. По правде говоря, я вообще не верю в золотой век; человек всегда остается человеком, то есть героем и зверем в одном лице.

Законы природы ничуть не изменились. «Прошлогодний снег был таким же белым, как сегодняшний. Его хлопья кружились так же легко и падали так же неслышно». Старея, народы идеализируют свое прошлое. «В доброе старое время, — говорят они. — В доброе старое время умели любить; в доброе старое время подростки уважали старших и не носили ни черных [«Черные куртки» — хулиганствующая молодежь. — Примеч. пер.], ни золоченых курток». Это неправда. Не то чтобы сегодня все шло хорошо. Но все всегда было плохо. Женщины были добродетельнее? Девушки скромнее? Ничуть. Никогда распущенность не была большей, чем во времена Людовика XV. Мир в те времена не знал тревог? Наоборот. Религиозные войны XVI века были не менее жестоки, чем идеологические войны века XX. «Следует смириться с тем, что есть, и принять то, что приходит ему на смену... Я живу в эпоху самолетов и не тоскую по дилижансу... Прошлогоднего снега не бывает. Есть снег и его белизна» (Габриель Делоне).

В конечном счете я счастлив, что живу в нашу удивительную эпоху. За эти полвека человек постиг больше секретов природы, чем наши предки за двадцать тысяч лет; он открыл такие богатые источники энергии и стал таким могущественным, что собственная сила может его погубить; он исследует космос и плавает в межпланетном пространстве; он летает над землей из города в город со скоростью в три раза большей, чем скорость звука; он строит машины, которые считают и планируют лучше, чем человеческий мозг, — все это прекрасно и очень увлекательно. Ваше поколение будет еще быстрее идти путем открытий.

Вам многое предстоит: добиться в биологии таких же успехов, как в физике, разрушить механизмы наследственности, превратить в точную науку политэкономию. Работы хватит. Работы хватит надолго, навсегда. И чем дальше, тем яснее мы будем осознавать, как мало мы знаем.

Тем более что недостаточно что-нибудь открыть. Надо еще, как говорил Валери, освоить собственные открытия. Мы не освоили как следует наши недавние изобретения. Знаете остроумное высказывание Жана Ростана: «Человеку надо научиться быть могущественным»? Могущественным, но не всемогущим. Не будем преувеличивать. Полет с Земли на Луну или даже на Марс и Венеру, на кометы и в другие галактики свидетельствует о незаурядной изобретательности и храбрости человека; но в масштабе вселенной это пустяк. Если бы какой-нибудь обитатель электрона открыл способ перелететь со своего электрона на соседний, все «электронны» затрубили бы о чуде. Ну и что с того? Событие, потрясшее эти крошечные существа, не имело бы глобального значения. Мы сделали четыре шага в пустоту? Что такое четыре шага в сравнении с бесконечностью? Мы считаем, что изучили цепи молекул, передающих наследственные признаки, но ведь каждая из этих молекул заключает в себе целый мир, и мир этот для нас тайна за семью печатями. Обе бесконечности Паскаля[2] недоступны нам и останутся такими навечно. Мы не боги. Просто в нашем масштабе, на нашем комочке грязи мы обрели дьявольскую силу. Нам остается стать достойными этой силы.

У нас есть физические средства уничтожить цивилизацию и род человеческий; у нас нет моральных средств предотвратить это уничтожение. Народы с грозным видом потрясают межконтинентальными ракетами, и где гарантия, что они в конце концов не предпочтут уничтожить всё и вся, лишь бы не потерять свой престиж. Одна из задач вашего поколения (если вы на это способны) — положить конец этим глупым ребяческим выходкам. Герои Гомера могли вволю браниться друг с другом — бог с ними, они решали вопросы чести в поединке, рискуя только собственной жизнью. Государи XVIII столетия силой отбирали друг у друга земли — это еще куда ни шло (хотя поведение их не назовешь благородным); в их времена сражались лишь военные. Но нельзя допустить, чтобы те, кто стоят у кормила власти в наши дни, развязали ядерную войну. Никакая распря, в особенности словесная, не стоит сотен миллионов жизней... Уже сейчас некоторые дальновидные и трезвые руководители государств поняли это. Они удерживаются от потоков брани. Но в мире еще остается много бесноватых, и миссия ваша не из легких. От вашей победы над словопрениями зависит судьба рода человеческого.

В совсем иной, не такой опасной сфере, сфере искусств, вас тоже ждет борьба со словами. Во всякую эпоху в литературе существовали непримиримые течения: древние и новые, классики и романтики. Однако по своего рода всеобщему молчаливому уговору никто никогда не оспаривал у великих авторов всех времен из законное место. Гюго почитал Гомера, Рабле, Монтеня, Корнеля. Сегодня вам твердят, что старые формы обветшали, что новая живопись возвещает конец всякой живописи, что традиционным архитектурным формам нет места в современных городах, что новый роман провозглашает гибель романа, что писать рассказ с сюжетом — преступление, что благодаря эротизму отпала нужда в описании чувств... Слова, слова.

Опасность нашего времени не в том, что на земле живет кучка безнравственных людей, авантюристов, бандитов и разбойников. Эти отбросы общества существовали всегда; случалось даже, что из низов выходили великие люди. Особая опасность нашего времени в том, что ныне писатели искренне уверены, что, оправдывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и безобразное искусство, поступают мужественно. Меж тем ничего героического тут нет; это самый пошлый конформизм. Опасность, по словам одного из ваших ровесников, состоит в том, что «вместо философского учения нам предлагают заклинания, вместо литературной школы — правила пунктуации, вместо религиозного возрождения — аббатов-психоаналитиков, вместо мистики — абсурд, вместо счастья — комфорт».

Другая опасность — в том, что публика утратила способность воспринимать произведения искусства. В XVII веке любители искусства и литературы имели вкус, и он редко изменял им. Они восхищались Версалем, хотя, возможно, и не были способны оценить красоту готического собора или античной статуэтки. Из произведений Мольера мы знаем, что среди них встречались Вадиусы и Триссотены[3], которые, совсем как их потомки, расхваливали глупость. Но все-таки людей XVII века было трудно и даже невозможно заставить восхищаться нагромождением случайных и бессмысленных слов или потеками краски, в горячечном бреду выплеснутой художником на полотно.