Читать интересную книгу Власть Зверобога. Выживание - Ноэми Норд

– Пусть юноша выкупит Синевласую Лань, – предложила мать. – Он достаточно храбр, и мы это знаем. Он сделает то, что не по силам сотне доблестных мужей. Он сделает даже то, что не по силам самому Пернатому Змею. Дайте ему задание. Я знаю, что он выполнит его. Он отвоюет невесту у бога.

Эти слова не понравились Жабьему жрецу:

– Ты богохульствуешь, жена вождя. И знаешь это. Уравнивать человека с богом – великий грех. Нет прощения благородной матери, как бы не плакало ее сердце, прощаясь с дочерью. Смирись и ты с волей богов!

– Богам подчинен весь мир, но бессмертные не успевает следить за порядком. Они забыли про наш край. Им нужен помощник. Позволь Храброму Лису стать соратником Пернатого Змея в воинских делах.

– Нет у бога таких дел, которые может исправить человек.

– Нет? Вот, как? – удивилась мать, гневно сверкнув глазами. – А мне казалось, что война с омельгонами слишком затянулась. И не во власти богов вернуть мир племенам.

– Война племен закончена. Храброму Лису не с кем воевать.

– Как не с кем? – Несокрушимый ударил жезлом об пол. – Жрец, ты забыл о плодовитости дикарей. Война с омельгонами бесконечна.

– Безмозглые дикари – добыча охотника, но не воина. Взрывные стрелы валят их, как безумных бобров. Не надо много ума, чтобы разогнать стадо, – ответил Жабий жрец.

Воины переглянулись, раздались возмущенные голоса:

– Что говорит Жабий жрец! «Не надо много ума, чтобы разогнать стадо? Он унижает погибших героев.

– Людоеды опустошили Север и Восток. Тьма на подступах к Солнечной долине, а жабий жрец называет их стадом? Всего лишь стадом?

– Он позорит нас. Мы воины, а не пастухи.

– Жрец не прав. Омельгоны сильны. Их сила в отсутствии разума.

– Слава погибшим героям!

Несокрушимый снова ударил жезлом об пол:

– Не оскорбляй, Старший жрец, память храбрецов. Омельгоны хитры и многочисленны. Лавина голодных племен перекатила через горы, осквернила Долину Гейзеров, спалила Шоколадные Холмы. Дикари точат зубы, визжат и прыгают у костров, показывая дубинками на дым наших очагов.

Воины перестали удерживать Храброго Лиса, развязали веревку. Он вскочил на ноги, схватив боевой топор. Жабий жрец поспешно отступил, скрывшись в толпе женщин. Храбрый Лис, встав на колени, склонил голову перед Несокрушимым:

– Вырви мое сердце, вождь. Позволь умереть. Я воин. Мою кровь боги оценят дороже плоти неразумной девы.

– Пусть твою судьбу решит Старший жрец. Он ближе к богам. Он искусен в общении с ними, – ответил вождь.

Жабий жрец с ненавистью глянул на Храброго Лиса, и вороньи перья на маске задрожали от скрытого гнева. Он сказал:

– Дело будет трудное, непосильное для буйной головы.

– Говори, жрец.

– Ты пойдешь за перевал Жажды, разобьешь стойбище омельгонов, пленишь четырех женщин и четырех мужчин. Когда нанижешь их плоть на печать воссоединения, приведешь к дому Побед не позднее восьмой десятины луны.

Храбрый Лис вскочил на ноги. В глазах метался огонь:

– Ты жаждешь пожара войны? Я сделаю это, клянусь. Я разобью стан дикарей. Братья помогут мне.

Двое отважных воинов встали рядом с ним. Их лица и плечи скрывала подсохшая красная глина, но никакая краска не смогла бы затмить великолепие боевых шрамов.

На плечах Насмешника Оцелота красовались следы от когтей ягуара, зверь напал со спины, но воин одержал победу над коварным хищником и бросил драгоценную шкуру к ногам своей матери.

А кривым надрезам на ребрах Поющего Кенара завидовал даже Несокрушимый. Эти раны ловкий охотник получил в неравном бою с пещерным медведем.

Но такого украшения, как следы от зубов каймана, глубоко распоровшие бедро и спину Храброго Лиса, никто в этом мире не удостоился. Потому что челюсть каймана – смерть. Лишь настоящий герой сумеет ее укротить.

Я помнила каждый шрам на мускулистых телах друзей. Мы выросли вместе. Скакали, как лемуры по верхушкам деревьев или добывали ракушки в ручьях. Я обмывала царапины юных охотников горячей кумарой, смешанной с молоком горных пчел, а позднее, когда сорванцы превратились в статных воинов, только я могла зашептать края свежих ран так, чтоб немедленно срослись, не растеряв последнее тепло.

«У тебя волшебные руки», – шептали в такие минуты братья, скрывая боль на дне горячих глаз. Сейчас эти глаза были полны решимости. А храбрые сердца рвались в бой. Я знала, что братья отвоюют мою жизнь у жреца.

– Не плачь, сестра.

– Жди.

– Мы вернемся с победой.

Когда ветви над тайной тропой захлопнулись, вождь сказал:

– Будем ждать. Если богам угодно, души пленных омельгонов вознесутся к чертогам Пернатого Змея, и Синеглазая Лань будет освобождена.

– Мудр и добр наш вождь. Пусть порадует богов мудрость Несокрушимого! – воскликнула мать.

Я бросилась в ее объятья. Рука матери ласково пробежала по спутанным волосам. Но суровый голос отца продолжил вещать, до конца зачитывая приговор:

– Это не все. Пока храбрость воинов не вернула честь нашему дому, я, вождь племени Солнечной долины, именем славных предков, лишаю тебя, Синевласая Лань, права называться дочерью вождя. С этого дня ты изгой и рабыня последнего среди нас.

– Рабыня, – горестно вздохнули женщины.

– Суров наш вождь, но справедлив.

Крученая Губа, несносный выродок (так жрец, бывало, сам называл дочь), скорчив ехидную рожу, прогарцевала ко мне с метлой, связанной из веток пинны.

– Рабыня? – она сунула грязный пучок в мои руки. – Тогда это – твое!

– 3-

Женщины выкопали глиняные кувшины из-под корней раскидистого бука, спасающего деревню от северных ветров. Это была последняя наша вода. Сосуды пропахли мокрой землей, к прохладным бокам прицепилось множество жирных личинок. К лакомству устремились голодные ребятишки. Ловкие руки отколупывали червячков и отправляли в рот.

Матери глядели на довольные лица и гладили чад по лохматым головам: «Ешьте, детки, личинки жирные, смолистые, у мальчиков вырастут большие пипки, а у девочек длинные косы».

Малышка Лилия сунула мне в рот пару червячков.

Обожаю не сразу разжевывать, а медленно накручивать на язык длинные тельца, пропитанные ароматом горьких цветов. Пока червячки щекочут щеки, я знаю, что неописуемое наслаждение – впереди. Чем дольше малютки копошатся во рту, тем приятнее на вкус. Это из-за слез. Они плачут сладкими слезами от радости. Их мелкие вертлявые никому не нужные души скоро примет безмерный желудок бога. Спешите, милые, к своему ненаглядному идолу. Мои крепкие зубы помогут вам.

С Маленькой Лилией мы неразлучные ручейки. Золотая сестричка никогда не назовет меня рабыней. Она вырвала из моих рук унижение, скрученное из пинны, и бросила в костер. Крученая Губа при этом так заверещала, что даже сам Жабий жрец сбежал по делам на болото, печально мотая головой.

«Именем Предков! Все слышали? Рабыня! – вопила Крученая Губа, врываясь в сонные дома. – Синевласая Лань больше не дочь вождя. А с рабыней – делай что хочешь. Поглядите на этих цыпочек. Сожгли метлу, думают, она виновник их бед. Глупые принцессы! Убежали, спрятались на краю деревни, думают: к ним не дотянутся волосы стыда, не обмотаются вокруг шей и не задушат. А для чего придуманы законы? Если Храбрый Лис не вернется, я первая брошу в преступницу камень. А Маленькой Лилии требуется порка!»

Я сидела в сторонке и думала. Ну-ну, только сестренку не задевай. Вспомнишь, кто научил меня в детстве танцу Ликующего Топора. Надеюсь, Крученая Губа не забыла, что я чемпион по раскалыванию тыкв?

Женщины, стряхнув с плеч хныкающих детей, ухватились за изогнутые края кувшинов и потащили к дому Побед. На площади собрались старейшины, чтобы разделить воду. Они медленно раскупорили узкие горлышки, и тягучие струи наполнили базальтовые чаши. Губы младенцев с жадностью впивались в млечные края, выпивая до последних капель.

– А ты уходи. Рабыням не положено с нами пить! – завизжала Крученая Губа, заметив меня в очереди за водой. – Разве тем, кто вызвал засуху, полагается хотя бы капля, отобранная от младенцев и кормилиц?

Отец со злостью отшвырнул мою чашу из-под ленивой струи. Сосуд взлетел дугой, ударился об жернов и осыпал осколками почву под ногами.

Громко захныкала Маленькая Лилия. Кусочек обсидиана задел ее, на щеке выступила кровь. Я обняла малышку, приклеила к ранке листочек иззы: «Не плачь, пустяки, царапинка скоро заживет».

Мой укоризненный взгляд взбесил Несокрушимого. На висках выступили скрученные вены, казалось, невидимая сова запустила когти в седую голову, пытаясь раздавить. Он сказал:

– Прочь, негодная дочь! Не проси воды. Не облизывай губы. Не умоляй глазами. Не получишь ни капли. Лучше б ты умерла при рождении. Лучше б не родилась на позор нашему роду. Несчастная, будь проклята! И я, породивший тебя, лишаю себя и твою мать драгоценных капель, пока небо не простит нашу кровь за неслыханную дерзость.