Читать интересную книгу Мужчины и женщины существуют - Григорий Каковкин

Собственно, когда дочь уехала, а сын только звонил раз в день и уведомлял, что с ним все в порядке — волноваться не стоит, она и зашла первый раз в Сеть и, не предвидя еще последствий, кликнула на постыдное слово “знакомства”.

Она заполняла анкету поиска, и каждый вопрос становился экзаменационным. “Я” — и она хотела написать “женщина”, а программа ее молниеносно поправила “девушка”. “Какая я девушка, была ею очень давно, это было после выпускного сразу, где-то через неделю, наверное. Господи, прости…” — начала было вспоминать она, но программа уже настойчивым подмаргиванием спрашивала “ищу”, ей хотелось набрать “мужчину”, но подсказывали выбор: “парня”, “девушку” или “пару М+Ж”. Дальше “возраст” от и до. Этот вопрос оказался еще сложнее. Вот ей, Людмиле Ивановне Тулуповой, далеко за сорок, — а кто ей нужен? Муж? Любовник? Мужчина на одну ночь? Кто? Да никто! Вот когда покупала холодильник в спешке, потому что старый неожиданно сломался, она видела, как разгоряченные супружеские пары ходили вдоль образцов, хлопали дверцами, щупали, жестикулировали, советовались и рассуждали — она хотела бы тогда иметь мужа, потому что сыну и дочери было все равно, какой холодильник покупать, брать ли кредит. Дети стояли рядом без всякого участия, а ей хотелось поговорить, обсудить марку, цену… Любовника — тоже можно: когда сидела в библиотеке, а из репетиционных залов доносились звуки разучиваемых партитур, и такие мысли к ней приходили: вино, свечи, и что там еще бывает…

В тот самый первый раз она написала просто от 18 до 100, но три цифры не были предусмотрены и она поправила — 99. “Где?” — спросила программа. — “Во всем мире”. А дальше Людмила кликнула “искать”.

Через секунду на экране выстроилась длинная лента из фотографий и имен мужчин, как она сразу заметила, красивых, вполне нормальных. Она открывала анкету за анкетой, увеличивала фотографии и всматривалась в лица, стараясь представить жизнь, голос, обстоятельства, заставившие разместить свои данные. На фотографиях не было взывающих к милости, потерянных — все искали “свою половинку”, не очень заботясь о высоких и ярких словах, “не курили”, “пили по праздникам”, “наркотиков категорически не принимали”, но сексом хотели заниматься “хотя бы раз в день”. Прямолинейность этого интернет-общения увлекла ее. Мир становился проще: вот — я, вот — ты. “Возбуждаюсь от джинсов, от нижнего белья”, — писал слившийся в одну фигуру некий “мужежен” — “женомуж”. Деловито, как на бирже, шел разговор с виртуальными подмаргиваниями, букетами, поцелуями, от которых ничего не изменялось, никому не становилось лучше. Наконец она набрела на кучу фотографий сорокалетнего мужчины в окружении помпезного золотого антиквариата — он в белом костюме, в красном галстуке и красных башмаках сидел в высоком резном кресле, на других фотографиях стоял возле шкафов, диванов и огромных зеркал, которые уводили в перспективу роскоши и гламура. Она открыла его анкету и прочитала:

“Королевство увеличивается, а достойной золушки нет (без вредных привычек, с хорошими внешними данными и наличием интеллекта) для превращения в принцессу, способную на преданность, верность и любовь (без интимного прошлого). Не писать: с манией величия; потасканных неудачниц; неликвид брачного рынка; людей с нетрадиционной ориентацией; завистников”.

Прочитав это, она захотела еще раз посмотреть на фотографии и лучше разглядеть лицо, но везде был только средний план, и единственное, что удалось рассмотреть: почти седой, с рыхлой кожей, с глубоко посаженными, кажется, серыми глазами, прямым носом. Она подумала, что же ее задело в словах этого, как она сразу назвала, “пингвина”? Ей показалось оскорбительно точным, что “…она — “неликвид”, и “потасканная неудачница”. Может, так все мужчины и смотрят на нее, и только притворяются, здороваясь в библиотеке или подъезде дома, и вообще все эти годы в Москве? Может быть, они только болтают, что ищут какую-то свою половинку, “а этот, обосранный пингвиненок, вот так прямо и написал правду, прячась за свои золотые стулья”?

5

— Вон, все из класса! Быстрее! Еще быстрее. Тулупова, останься….

Последний ученик прикрыл дверь.

— Иди сюда. Ближе. Ты знаешь, что мне ни в чем нельзя отказывать, ты знаешь почему, знаешь? Я тебя спрашиваю…

— Потому что вы единственный оставшийся партизан в нашем Червонопартизанске.

— Нет. Не потому, а потому, что я единственный красный партизан, не бендеровец, а красный партизан в Червонопартизанске. У меня все должны учиться на четыре и пять. Только. И отказывать мне ни в чем нельзя. Понятно почему?…

— Потому что вы кровь за нас проливали.

— Правильно. Да. Тогда, тебе, Милочка, вопрос по математике. Почему

грудь — одна, бюст — один, а сиськи — две? Это математика: бюст — один, грудь — одна, а сиськи две? Молчишь — не знаешь?

— Нет.

— Потому что это уже высшая математика — мы с тобой еще ее не проходили. Мы будем проходить — позже. Иди Тулупова — думай. И помни, что мне ни в чем нельзя отказывать, потому что…

— …потому что вы чокнутый красный партизан.

Это было в восьмом классе. Она выскочила из класса первой школы Червонопартизанска. Школ в городе было всего две, и принято было называть их по номерам: первая и вторая.

Красный партизан, учитель математики Николай Ефимович Лученко, был весьма почтенного возраста человек, не снимавший никогда медалей со своего пиджака. Их было всего четыре, не так много по тем временам, в городе были ветераны и посерьезнее, но партизаном был он один. Говорили, что Лученко несколько лет сидел в лагере под Уфой, пока не разобрались, на кого и с кем он партизанил в войну, но теперь он стал необходимым символом города и всегда стоял на трибунах демонстраций Первого, Девятого мая и седьмого ноября, сидел в президиумах собраний и конференций. Слова для выступлений ему не давали, но он был нужен Червонопартизанску как оправдание названия города. Хотя заштатный шахтерский поселок Галкин хутор переименовали еще в 1937 году в честь красных партизан Гражданской войны, в шестидесятые этого уже никто не помнил.

Четырнадцатилетнюю Людмилу Тулупову Лученко преследовал уже целый год. Он ходил по рядам вдоль парт и зависал над Людмилой, останавливал ее в школьных коридорах и ни с того ни с сего велел показывать дневник, который рассматривал с едкими комментариями о полученных оценках по другим предметам. Уже тогда у Милы женственно оформилась фигура: невысокого роста, стройная, но не худая, русая головка на тонкой шее, большие голубые глаза, как бы фигура ребенка, но грудь… Когда она начала расти, Мила еще прыгала в классики возле дома, а в восьмом классе уже ежедневно надевала бюстгальтер третьего размера. Уроки физкультуры стали для нее мукой. Когда она бежала вместе с девчонками по школьной спортивной площадке, мальчики, только начинавшие созревать, не отрываясь, смотрели, как колышется под белой майкой ее недетская грудь. Дома, стоя возле зеркала, она рассматривала ее с одним вопросом — что с ней делать, чтоб ее не было видно, как ее спрятать? Она не видела ни ослепительной красоты строгого круга коричневатых сосцов, ни благородной раскосости, ни формы, ничего — грудь мешала жить, выталкивала из детства, задавала несвоевременные вопросы; из-за нее она получала оскорбления и слышала похотливые вздохи; одноклассники хотели до нее дотронуться, как бы случайно, прижать; отцы подруг, открывая дверь, делали такие глаза, что Людмила, прежде чем принять приглашение, спрашивала — родители будут? Грудь стала как отдельное от нее существо, с которым она долго не могла познакомиться и примириться. Только после родов, когда в больнице, в Москве, принесли Клару в первый раз, она увидела, что ее долгожданной девочке очень нравится твердая, теплая грудь, до краев наполненная светлым материнским молоком.

Партизан Лученко все-таки подгадал момент и прижал Людмилу, заканчивающую дежурство в классе. Зашел неожиданно и тут же закрыл дверь, сунув рядом стоящий стул в ручку двери. Он прижал ее в углу, у доски и больно придавил грудь. Она не могла вымолвить ни слова от неожиданности и страха.

— Молчи. Мне нельзя отказать, я за тебя кровь проливал.

— Отойдите, отойдите, Николай Ефимыч.

— Молчи. Знаешь, почему грудь — одна, бюст — один, а сиськи две? Сиськи две, потому что и руки — две. Так придумано… — и партизан схватил девочку двумя руками.

Людмила пришла в себя, начала отбиваться, схватилась за медаль, оторвала ее от пиджака и тихо, почти по слогам сказала:

— Я сейчас закричу. Закричу так, что здесь будут все.

Лученко отпрянул:

— Учти, я ветеран. Тебе никто не поверит.

Она кинула медаль к двери. Он решил, что зашел далеко, поднял награду и медленно, как дрессировщик клетку, стал открывать дверь, вынимая стул из ручки двери.